В общем, Никита долго придерживал эту версию про себя, но потом рассказал Егоровне, старуха с удовольствием за нее ухватилась и принялась пересуживать.
Так, помаленьку, и доехали. Честно говоря, и Никита, и Егоровна лелеяли надежду, что вот, мол, придут, а на дверях ермолаевского дома уже нет замка, а сам дед, переодевшись во что-нибудь, греет ноги в тазу с горячей водой. Но увы, замок висел все там же.
— Ладно, — вздохнула Егоровна, — не пришел — это еще не помер. Давай-ка, сынок, пообедаем, а там еще подумаем, как искать.
Конечно, и за обедом тема исчезновения Ермолаева не ушла на второй план.
Никита вынес на обсуждение новую идею:
— А может, он все-таки у кого-то из знакомых остался?
— Мог, конечно. Только вот тяжело ему ходить было. Никак это мне не верится, чтоб он куда-то далеко при своих ногах отправился.
— Ну… На машине подъехали… — произнес Никита неуверенно. И тут он отчетливо вспомнил, что рано утром, когда он вез Андрея с семейством, около дома 56 стояла машина.
Как только Никита об этом вспомнил, то из памяти всплыла недавняя сцена в 12-м отделении милиции: «В общем, так. ДТП у них там было. „Уазка“ старика сбила».
— Понимаете, — пояснил Никита, — я когда сюда ехал, около шести утра видел тут автомобиль. Грузовичок такой маленький, «УАЗ» называется. Где-то в шесть с небольшим он отсюда уехал.
— И где ж он стоял? — спросила бабка.
— Да прямо рядом с калиткой Ермолаева.
— Маленький, говоришь? — задумчиво спросила Егоровна. — С крытым кузовом или нет?
— С крытым кузовом. Фанерный или брезентовый — не разглядел, но крытый — точно.
— Сережка, что ли? — с легким удивлением прикинула бабка.
— Какой Сережка?
— Да шофер один. Раньше в такси работал, а потом в коммерцию ушел. «Уазка» у него собственная, его и наняли вместе с машиной товар развозить по палаткам.
Хороший парнишка.
— А откуда его Михалыч знает?
— Через отца его, Сережкиного, Володьку Корнеева. Тот в молодости у Ермолаева в ПТУ учился. Но не задержался в рабочих, в институт поступил, учителем стал, а сейчас подымай выше — директор школы. Сын тоже институт уж закончил, но зарплата больно мала — шофером работать пошел.
— Интересно, чего он сюда в такую рань прикатил?
— А шут его знает… Погоди-ка! А может, они тебя встречать собирались?
— Да я ему точной телеграммы не посылал, — возразил Никита.
— Хм… Ну, тогда Бог его ведает.
— Степанида Егоровна, — спросил Никита, — а не мог с ним Ермолаев куда-нибудь уехать?
— Мог, наверно, только вот куда — ума не приложу.
— А живет он где?
— Корнеев-то? На Белинского где-то. Это за речкой уже. На двух автобусах ехать надо. А дом-квартиру запамятовала… Сама-то я там не бывала.
Когда отобедали, Егоровна решила вздремнуть, а Никита взялся мыть посуду.
Заодно он решил прослушать то, что записалось на диктофон, когда старуха ему рассказывала про Михаила Ермолаева и своего отца, Егора Демина.
Рассказывала бабка, естественно, не очень связно, а самое главное, перемежала свое повествование разными отступлениями с изложением всяких семейных подробностей в духе латиноамериканских сериалов. Поэтому пришлось заняться выкапыванием полезной информации, такой необходимой для его научной работы. И не только для нее…
ИЗ БИОГРАФИИ НИКИТЫ ВЕТРОВА. ЛЕКАРСТВО ОТ ДЕПРЕССИИ
Уже упоминалось о том, что Никита сильно комплексовал после возвращения домой. В дополнение ко всему прочему на него иногда находили вполне отчетливые глюки: переходя улицу, начинал бояться не лавины автомобилей, а снайперского выстрела из окошка или даже пулеметной очереди; сидя дома, начинал думать о том, не завалит ли его тут, если вдруг прилетит снаряд; если случалось идти через кусты — машинально приглядывался, нет ли где растяжки с гранатой; в траве (даже на газоне) все время мины мерещились. Хотя в дневнике ничего похожего не описывалось, он как-то отвлекал от этих неприятных ощущений и мыслей. С другой стороны, в дневнике было много всяких загадок, которые очень хотелось разрешить, хотя бы для самого себя. Например, выяснить, где все это происходило. В дневнике географические названия упоминались очень скупо. Именно это побудило Ветрова засесть за книги.
Поступив в университет, Никита угодил в совершенно новую атмосферу, и, отвлекшись от всякой муры, которая лезла в голову, он взялся за учебу с превеликим усердием.
Оказавшись едва ли не самым старшим на курсе — в том возрасте, в каком Никита пришел учиться, другие уже дипломы писали, — Ветров не навязывался никому в друзья, не отвлекался на всякие глупые развлечения, которых достаточно напробовался до армии, а учился, учился и еще раз учился.
Цепь событий, заставивших его обратиться к Василию Михайловичу, конечно, начиналась с момента похищения дневника капитана Евстратова. Но, как уже говорилось, до армии он его читал скорее из любопытства, чем из научного интереса. Почти как беллетристику. Более того, он даже иногда забывал, что читает не повесть, сочиненную кем-то, родившимся сорок лет спустя после гражданской войны, и даже не мемуары, написанные хоть и участником событий, но через полвека. То есть, когда в памяти данного господина или товарища многое реальное стало идеальным, смешалось и стерлось, претерпело всякие внешние и конъюнктурные воздействия, когда то, что было на самом деле, по разным причинам превратилось в то, что должно было быть, согласно воззрениям автора и установкам той части историографии, к которой он принадлежал — к советской или эмигрантской.
Впрочем, тогда Никита еще не знал таких нюансов. Да и вообще, до армии, точнее, до войны, читал его совсем не так, как ,стал читать после. Хотя и время было другое, и война другая, но то, что вставало за желтыми страничками, исписанными химическим карандашом, перестало рисоваться картинками из художественных фильмов, а увиделось, как говорятся, «весомо, грубо, зримо».
Никита перечитал кучу литературы о гражданской войне, написанной и изданной в СССР, и то, что сумел раздобыть из белоэмигрантской. В последней он, кстати, так ничего и не нашел. Ни в «Очерках Русской Смуты» Деникина, ни у кого из других генералов, о восстании, поднятом капитаном Евстратовым, не упоминалось.
Наконец по старым картам губерний нашел те несколько названий сел, которые помянул Евстратов, и расшифровал те названия, которые капитан обозначил лишь первыми буквами, ему стало ясно, о какой губернии идет речь. Тогда-то Никита и принялся изучать литературу, написанную уже не «вообще», а конкретно по области. То есть историко-краеведческую. Здесь его ждал первый успех. В подшивке губернской газеты «Красный рабочий» за 1919 год довольно подробно рассказывалось о ходе восстания. Потом обнаружилась очень тоненькая брошюрка, выпущенная областным издательством в 1929 году, под названием «Белокулацкий мятеж 1919 г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100