Кроме налогов?
Я пожал плечами.
– Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
– Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня – 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
– Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
– 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
– А кому принадлежат 34 процента?
– Проблема в том, что мы этого не знаем, – заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
– Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
– Вот именно.
– А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги – сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены – даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.
Он снова кивнул.
– Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?
Мэгенхерд вздохнул.
– Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.
Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере – даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он – владелец газеты, в которой вы работаете.
Тут я кое-что вспомнил.
– Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!
Улыбка Мэгенхерда оставалась столь же скупой и тусклой.
– В том-то и дело, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом, и потребовал кардинальных перемен в компании. Как вы понимаете, при голосовании он одержит верх над герром Флетцем, если меня там не будет. С акциями на предъявителя представительства по доверенности быть не может. Единственное доказательство – вы сами с сертификатом в руке.
Мэгенхерд продолжал:
– По принятому в нашей компании порядку любой владелец акций может созвать в Лихтенштейне совет акционеров, уведомив об этом заранее за семь суток: от полуночи до полуночи.
– Когда истекает срок?
– Заседание должно начаться завтра сразу после полуночи. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.
Я кивнул.
– Должны успеть. Но если вы опоздаете, разве нельзя собраться еще через неделю и пересмотреть решение?
– Он предлагает немедленно продать реквизиты компании. Такого уже не пересмотришь.
– Хочет обратить акции компании в наличные и выйти из дела? Не слишком похоже на законного наследника. Кто он?
– Если верить герру Флетцу, его зовут Галлерон, бельгиец, из Брюсселя. Я никогда о нем не слышал.
Я взглянул на Жинетт. Та покачала головой – тоже не слышала.
Мэгенхерд холодно подвел итог:
– Даже если суд потом решит, что он не имел права на сертификат, компанию этим не восстановить.
– Сколько сейчас стоит компания?
– Примерно тридцать миллионов фунтов.
Я кивнул, сделав вид, что понимаю. Но я солгал. Такую сумму трудно воспринять. Но если вы вздумаете играть с такими ставками, не удивляйтесь, что за вами начнется охота.
– Да, – снова кивнул я. – На 34 процента этой суммы он без забот проживет до самой пенсии.
Он встал.
– Вы поняли достаточно, чтобы сопровождать меня в Лихтенштейн?
– По крайней мере я лучше понимаю противника.
Мэгенхерд поклонился Жинетт, покосился на меня и ушел. Жинетт повернулась ко мне.
– Что думаешь, Луи?
– А ты что думаешь?
– Ты ему веришь?
– Мэгенхерду? Верю, что все так и было. Будь у него хоть капля воображения, он давно увидел бы, что такие неприятности ждут его за ближайшим углом.
– А тот бельгиец Галлерон – он может это сделать?
– С акциями на предъявителя можно сделать что угодно. Они меняют логику: не нужно доказывать свое право на владение, теперь другим придется доказать, что у вас этого права нет. На какие выдумки идут люди только чтобы создать себе еще большие хлопоты!
Она улыбнулась.
– А как насчет коньяка?
На подносе с пузатыми, пыльными бутылками, который Морис оставил на буфете, я обнаружил "Курвуазье" 1914 года, попытался налить в рюмку, но вытекло лишь несколько капель. Жаль: я тоже не отказался бы выпить. Современные сладковатые сорта мне не нравятся, но урожай 1914 года – что можно иметь против?
Жинетт нахмурилась.
– Бутылку открыли всего неделю назад и я больше рюмки в день не пила.
– А Мориса ты исключаешь?
Она позвонила в колокольчик, приковылял Морис. Я вышел на залитую солнцем террасу и, чтобы не слушать, уставился на долину внизу.
Жинетт подошла совсем неслышно.
– Все очень просто, Луи. Морис предложил рюмку вашему мистеру Лоуэллу, а тот выпил все.
На самом солнцепеке я похолодел, как ноги трупа.
Жинетт беззаботно улыбалась.
– Только этого, – сказал я, – мне и не хватало.
16
Он просто отдыхал на солнечной террасе и попивал виски в обществе молодой девушки. А почему он должен выглядеть иначе? Почему должен сидеть в темном углу, присосавшись к бутылке? Вполне могло быть так, что пьет он не спеша, но непрерывно. До тех пор, пока хватит сил.
Лицо его расслабилось, рана, похоже, не беспокоила. Темная шерстяная рубашка скрыла повязку. На мисс Джермен, сидевшей в таком же белом садовом кресле, была ослепительно яркая блузка и соломенного цвета твидовая юбка.
При нашем приближении Харви встал гибко и уверенно.
– Не выдержали? – бросил я.
– Путешествие оказалось слишком длинным, – криво усмехнулся он и придвинул кресло Жинетт. Та вежливо отказалась и облокотилась на высокую цветочную вазу в форме греческой амфоры.
Я заметил:
– Длинным – это верно, но еще не кончилось. Отправляемся в полночь.
Он поднял бровь.
– Ночевать не будем?
– Нужно попасть в Женеву на рассвете. Продержитесь?
Мисс Джермен удивленно взглянула на меня.
– Ему же нужно отдохнуть, он ранен!
Харви мягко возразил:
– Он не это имел в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Я пожал плечами.
– Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
– Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня – 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
– Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
– 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
– А кому принадлежат 34 процента?
– Проблема в том, что мы этого не знаем, – заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
– Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
– Вот именно.
– А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги – сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены – даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.
Он снова кивнул.
– Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?
Мэгенхерд вздохнул.
– Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.
Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере – даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он – владелец газеты, в которой вы работаете.
Тут я кое-что вспомнил.
– Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!
Улыбка Мэгенхерда оставалась столь же скупой и тусклой.
– В том-то и дело, мистер Кейн. Через несколько дней после гибели Макса в Лихтенштейне появился человек с его сертификатом, и потребовал кардинальных перемен в компании. Как вы понимаете, при голосовании он одержит верх над герром Флетцем, если меня там не будет. С акциями на предъявителя представительства по доверенности быть не может. Единственное доказательство – вы сами с сертификатом в руке.
Мэгенхерд продолжал:
– По принятому в нашей компании порядку любой владелец акций может созвать в Лихтенштейне совет акционеров, уведомив об этом заранее за семь суток: от полуночи до полуночи.
– Когда истекает срок?
– Заседание должно начаться завтра сразу после полуночи. У нас осталось чуть больше тридцати шести часов.
Я кивнул.
– Должны успеть. Но если вы опоздаете, разве нельзя собраться еще через неделю и пересмотреть решение?
– Он предлагает немедленно продать реквизиты компании. Такого уже не пересмотришь.
– Хочет обратить акции компании в наличные и выйти из дела? Не слишком похоже на законного наследника. Кто он?
– Если верить герру Флетцу, его зовут Галлерон, бельгиец, из Брюсселя. Я никогда о нем не слышал.
Я взглянул на Жинетт. Та покачала головой – тоже не слышала.
Мэгенхерд холодно подвел итог:
– Даже если суд потом решит, что он не имел права на сертификат, компанию этим не восстановить.
– Сколько сейчас стоит компания?
– Примерно тридцать миллионов фунтов.
Я кивнул, сделав вид, что понимаю. Но я солгал. Такую сумму трудно воспринять. Но если вы вздумаете играть с такими ставками, не удивляйтесь, что за вами начнется охота.
– Да, – снова кивнул я. – На 34 процента этой суммы он без забот проживет до самой пенсии.
Он встал.
– Вы поняли достаточно, чтобы сопровождать меня в Лихтенштейн?
– По крайней мере я лучше понимаю противника.
Мэгенхерд поклонился Жинетт, покосился на меня и ушел. Жинетт повернулась ко мне.
– Что думаешь, Луи?
– А ты что думаешь?
– Ты ему веришь?
– Мэгенхерду? Верю, что все так и было. Будь у него хоть капля воображения, он давно увидел бы, что такие неприятности ждут его за ближайшим углом.
– А тот бельгиец Галлерон – он может это сделать?
– С акциями на предъявителя можно сделать что угодно. Они меняют логику: не нужно доказывать свое право на владение, теперь другим придется доказать, что у вас этого права нет. На какие выдумки идут люди только чтобы создать себе еще большие хлопоты!
Она улыбнулась.
– А как насчет коньяка?
На подносе с пузатыми, пыльными бутылками, который Морис оставил на буфете, я обнаружил "Курвуазье" 1914 года, попытался налить в рюмку, но вытекло лишь несколько капель. Жаль: я тоже не отказался бы выпить. Современные сладковатые сорта мне не нравятся, но урожай 1914 года – что можно иметь против?
Жинетт нахмурилась.
– Бутылку открыли всего неделю назад и я больше рюмки в день не пила.
– А Мориса ты исключаешь?
Она позвонила в колокольчик, приковылял Морис. Я вышел на залитую солнцем террасу и, чтобы не слушать, уставился на долину внизу.
Жинетт подошла совсем неслышно.
– Все очень просто, Луи. Морис предложил рюмку вашему мистеру Лоуэллу, а тот выпил все.
На самом солнцепеке я похолодел, как ноги трупа.
Жинетт беззаботно улыбалась.
– Только этого, – сказал я, – мне и не хватало.
16
Он просто отдыхал на солнечной террасе и попивал виски в обществе молодой девушки. А почему он должен выглядеть иначе? Почему должен сидеть в темном углу, присосавшись к бутылке? Вполне могло быть так, что пьет он не спеша, но непрерывно. До тех пор, пока хватит сил.
Лицо его расслабилось, рана, похоже, не беспокоила. Темная шерстяная рубашка скрыла повязку. На мисс Джермен, сидевшей в таком же белом садовом кресле, была ослепительно яркая блузка и соломенного цвета твидовая юбка.
При нашем приближении Харви встал гибко и уверенно.
– Не выдержали? – бросил я.
– Путешествие оказалось слишком длинным, – криво усмехнулся он и придвинул кресло Жинетт. Та вежливо отказалась и облокотилась на высокую цветочную вазу в форме греческой амфоры.
Я заметил:
– Длинным – это верно, но еще не кончилось. Отправляемся в полночь.
Он поднял бровь.
– Ночевать не будем?
– Нужно попасть в Женеву на рассвете. Продержитесь?
Мисс Джермен удивленно взглянула на меня.
– Ему же нужно отдохнуть, он ранен!
Харви мягко возразил:
– Он не это имел в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46