Проницательные черные глаза глядели на Риту и с портрета и из-за старинного письменного стола.
"Как тебе у нас?" - спросила свекровь.
"Хорошо", - еле слышно пролепетала Рита, переминаясь с ноги на ногу.
"А ты садись вот сюда, что стоишь? Мне кажется, что ты не чувствуешь себя здесь дома. Это нехорошо. Это теперь твой дом, и ты мне дочь. Я всегда хотела иметь дочь, и моя мечта, наконец, сбылась. У меня есть дочка, причем, такая очаровательная."
Бермудская протянула вперед свою мощную пухлую ладонь и погладила по щеке невестку, продолжая гипнотизировать её своим тяжелым взглядом. Рита сидела, словно завороженная, положив руки на колени.
"Такая очаровательная", - повторила Ольга Александровна, сверкнув черными глазами и гладя её по щеке. - "Ты должна ощущать, что это теперь твой дом, а я твоя мать..."
После этих слов последовала долгая пауза. Бермудская, не мигая, молча глядела на молодую женщину.
"Я постараюсь", - пролепетала Рита, пытаясь разрядить напряженное молчание.
"Что постараешься?" - вдруг очнулась от каких-то своих мыслей Бермудская.
"Постараюсь ощущать, что это мой дом", - говорила какие-то фальшиво звучащие слова Рита и понимала, что она никогда не сможет ощущать эту огромную, роскошно обставленную квартиру своим домом. Ее дом там - на Комсомольском проспекте, где лежит её больная бабушка, которая даже не смогла прийти к ней на свадьбу. И хорошо, что не смогла, как бы она там себя неуютно чувствовала...
"Постарайся, постарайся", - вдруг предпочла закруглить разговор Бермудская и встала из-за стола, давая понять, что Рите пора убираться отсюда восвояси.
Рита, скрыв вздох облегчения, быстро пошла к двери, но тут резкий окрик свекрови остановил её.
"Постой!" - прохрипела Бермудская и вдруг сильно закашлялась. Кашляла она долго, вся покраснела, из глаз потекли слезы. Наконец, смогла остановиться.
"Хотела тебя спросить ещё вот о чем, девочка...", - что-то странное мелькнуло в её черных глазах, какая-то нездоровая искорка. - "Ты уж извини меня за прямоту. Интимный вопрос, как женщина женщину спрашиваю. Как тебе с ним, ну... в смысле, как с мужчиной? С сыном моим?"
"Это... Я...", - покраснела Рита.
"Твое дело, твое, я понимаю, но все же... Он удовлетворяет тебя?"
"Да", - почти беззвучно, сгорая от стыда, пролепетала Рита.
"Ну и хорошо! Ну и славно!" - вдруг рассмеялась Бермудская. "Удовлетворяет, и славно! Это ведь очень важный аспект семейной жизни, дорогая моя... Это я так спросила, он все же много пил, вел, так сказать... активный образ жизни... Но ничего, он ещё молод, значит, все в порядке? Ну, иди, иди..."
Рита чуть не выпрыгнула из комнаты, до того ей было неприятно здесь находиться. Она чувствовала на затылке напряженный взгляд свекрови. Почему она об этом спросила?
... В её присутствии Рита всегда чувствовала себя как кролик под взглядом удава. Что бы свекровь ни делала, хоть чай пила, хоть смотрела телевизор. Самыми счастливыми были те дни, когда она куда-нибудь уезжала. Поначалу она ездила много - за границу, в командировки и встречи с читателями по стране, частенько убывала в Дома творчества - в Ялту, Коктебель, Пицунду, Малеевку, Дубулты. Потом, к сожалению, стала гораздо чаще бывать дома. На дачу ездить она не любила. Чаще туда ездили молодые. И грозная Ольга Александровна все больше находилась дома и наполняла все вокруг своей могучей аурой...
А без неё бывало так хорошо... Огромная квартира, и они со Степаном вдвоем. Можно делать все, что хочется, ходить по квартире в любом виде хоть голыми, что они частенько и делали. Когда дома не было Степана, Рита много читала, в библиотеке Балясниковых были очень интересные, редкие книги на самые разнообразные темы. Порой ей попадались письма. Она, понимая, что читать чужие письма - это грех, не могла справиться со своим жгучим интересом к написанному в них, где история страны порой переплеталась с историей семьи, в которую она, волей судьбы попала. Одно, старое, ветхое, особенно её потрясло. Оно было адресовано покойному Егору Степановичу. Написано мелким женским мало разборчивым почерком. Рита и по сей день помнит душераздирающие строки из этого письма. "Егор, дорогой, ради Бога, помоги... Я знаю, что твои дела идут прекрасно, ты в таком молодом возрасте уже генерал, ты на высокой должности. И мы рады за тебя, мы гордимся тобой. А мы здесь, в Казахстане, просто голодаем. Толя не может найти работу. Он согласен на любую, самую черную, самую грязную. Но ему не дают и такую. Я работаю посудомойкой в рабочей столовой, на эти деньги и живем втроем - я, Толя и наш маленький Коленька. Если бы ты видел его, нашего шестилетнего сыночка, Егорушка! Он такой худенький, бледненький, как будто просвечивает весь, он недоедает... Живем мы в холодной семиметровой комнатушке в бараке, а зимы здесь очень холодные, ветреные. А в чем виноваты мы, я, Толя, наш сынок? В том, что Толя по национальности немец? Во дворе мальчишки дразнят бедного Коленьку фашистом. А в чем виновата я? В том, что полюбила Толю? А он в своей национальности? Ведь он же из обрусевших немцев, приехавших в Россию ещё до революции. Его отец был земский врач, и дед врач, они лечили русских людей, они в глуши боролись со страшными эпидемиями - холеры, оспы, они в нечеловеческих условиях делали успешные сложнейшие операции... И за что Толе и нам такая судьба? Мы так же как и все нормальные люди ненавидим фашизм, от души радуемся тому, что ему скоро конец, и тоже хотим внести хоть какой-то вклад в победу над ним, хоть самый маленький... Но мы находимся на грани выживания, мы стали изгоями общества. Егорушка, дорогой, помоги нам, мы умираем от голода и нищеты. Ты же мой родной брат, наше детство прошло вместе, вспомни, как мы дружили, как играли вместе... Твоя сестра Вера."
... Рите было неудобно спрашивать Степана, кто такие эти люди и какова была их дальнейшая судьба. Если бы она спросила, из этого следовало бы, что она читает чужие письма. Но однажды совершенно неожиданно отголосок этого письма ворвался в их благополучную роскошную квартиру. Как-то раз Рита пришла из института раньше обычного. Позвонила в дверь. Открыла свекровь, крайне раздраженная и почему-то недовольная её столь ранним приходом. Оглядела её с ног до головы и молча прошла в кабинет. Рита пошла к себе. Из кабинета раздавались голоса - голос свекрови и незнакомый, мужской. Голоса были приглушенные, разобрать ничего было нельзя. Впрочем, Рита и не прислушивалась. И тут, как назло, позвонили в дверь, Рита открыла. Пришла старушка-соседка, ей нужно было какое-то лекарство, которое, как она полагала, должно было быть у Ольги Александровны. Рита постучала в дверь кабинета. Но там не расслышали, свекровь как раз вела разговор на повышенных тонах. Рита постучала ещё раз, видимо, слишком робко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
"Как тебе у нас?" - спросила свекровь.
"Хорошо", - еле слышно пролепетала Рита, переминаясь с ноги на ногу.
"А ты садись вот сюда, что стоишь? Мне кажется, что ты не чувствуешь себя здесь дома. Это нехорошо. Это теперь твой дом, и ты мне дочь. Я всегда хотела иметь дочь, и моя мечта, наконец, сбылась. У меня есть дочка, причем, такая очаровательная."
Бермудская протянула вперед свою мощную пухлую ладонь и погладила по щеке невестку, продолжая гипнотизировать её своим тяжелым взглядом. Рита сидела, словно завороженная, положив руки на колени.
"Такая очаровательная", - повторила Ольга Александровна, сверкнув черными глазами и гладя её по щеке. - "Ты должна ощущать, что это теперь твой дом, а я твоя мать..."
После этих слов последовала долгая пауза. Бермудская, не мигая, молча глядела на молодую женщину.
"Я постараюсь", - пролепетала Рита, пытаясь разрядить напряженное молчание.
"Что постараешься?" - вдруг очнулась от каких-то своих мыслей Бермудская.
"Постараюсь ощущать, что это мой дом", - говорила какие-то фальшиво звучащие слова Рита и понимала, что она никогда не сможет ощущать эту огромную, роскошно обставленную квартиру своим домом. Ее дом там - на Комсомольском проспекте, где лежит её больная бабушка, которая даже не смогла прийти к ней на свадьбу. И хорошо, что не смогла, как бы она там себя неуютно чувствовала...
"Постарайся, постарайся", - вдруг предпочла закруглить разговор Бермудская и встала из-за стола, давая понять, что Рите пора убираться отсюда восвояси.
Рита, скрыв вздох облегчения, быстро пошла к двери, но тут резкий окрик свекрови остановил её.
"Постой!" - прохрипела Бермудская и вдруг сильно закашлялась. Кашляла она долго, вся покраснела, из глаз потекли слезы. Наконец, смогла остановиться.
"Хотела тебя спросить ещё вот о чем, девочка...", - что-то странное мелькнуло в её черных глазах, какая-то нездоровая искорка. - "Ты уж извини меня за прямоту. Интимный вопрос, как женщина женщину спрашиваю. Как тебе с ним, ну... в смысле, как с мужчиной? С сыном моим?"
"Это... Я...", - покраснела Рита.
"Твое дело, твое, я понимаю, но все же... Он удовлетворяет тебя?"
"Да", - почти беззвучно, сгорая от стыда, пролепетала Рита.
"Ну и хорошо! Ну и славно!" - вдруг рассмеялась Бермудская. "Удовлетворяет, и славно! Это ведь очень важный аспект семейной жизни, дорогая моя... Это я так спросила, он все же много пил, вел, так сказать... активный образ жизни... Но ничего, он ещё молод, значит, все в порядке? Ну, иди, иди..."
Рита чуть не выпрыгнула из комнаты, до того ей было неприятно здесь находиться. Она чувствовала на затылке напряженный взгляд свекрови. Почему она об этом спросила?
... В её присутствии Рита всегда чувствовала себя как кролик под взглядом удава. Что бы свекровь ни делала, хоть чай пила, хоть смотрела телевизор. Самыми счастливыми были те дни, когда она куда-нибудь уезжала. Поначалу она ездила много - за границу, в командировки и встречи с читателями по стране, частенько убывала в Дома творчества - в Ялту, Коктебель, Пицунду, Малеевку, Дубулты. Потом, к сожалению, стала гораздо чаще бывать дома. На дачу ездить она не любила. Чаще туда ездили молодые. И грозная Ольга Александровна все больше находилась дома и наполняла все вокруг своей могучей аурой...
А без неё бывало так хорошо... Огромная квартира, и они со Степаном вдвоем. Можно делать все, что хочется, ходить по квартире в любом виде хоть голыми, что они частенько и делали. Когда дома не было Степана, Рита много читала, в библиотеке Балясниковых были очень интересные, редкие книги на самые разнообразные темы. Порой ей попадались письма. Она, понимая, что читать чужие письма - это грех, не могла справиться со своим жгучим интересом к написанному в них, где история страны порой переплеталась с историей семьи, в которую она, волей судьбы попала. Одно, старое, ветхое, особенно её потрясло. Оно было адресовано покойному Егору Степановичу. Написано мелким женским мало разборчивым почерком. Рита и по сей день помнит душераздирающие строки из этого письма. "Егор, дорогой, ради Бога, помоги... Я знаю, что твои дела идут прекрасно, ты в таком молодом возрасте уже генерал, ты на высокой должности. И мы рады за тебя, мы гордимся тобой. А мы здесь, в Казахстане, просто голодаем. Толя не может найти работу. Он согласен на любую, самую черную, самую грязную. Но ему не дают и такую. Я работаю посудомойкой в рабочей столовой, на эти деньги и живем втроем - я, Толя и наш маленький Коленька. Если бы ты видел его, нашего шестилетнего сыночка, Егорушка! Он такой худенький, бледненький, как будто просвечивает весь, он недоедает... Живем мы в холодной семиметровой комнатушке в бараке, а зимы здесь очень холодные, ветреные. А в чем виноваты мы, я, Толя, наш сынок? В том, что Толя по национальности немец? Во дворе мальчишки дразнят бедного Коленьку фашистом. А в чем виновата я? В том, что полюбила Толю? А он в своей национальности? Ведь он же из обрусевших немцев, приехавших в Россию ещё до революции. Его отец был земский врач, и дед врач, они лечили русских людей, они в глуши боролись со страшными эпидемиями - холеры, оспы, они в нечеловеческих условиях делали успешные сложнейшие операции... И за что Толе и нам такая судьба? Мы так же как и все нормальные люди ненавидим фашизм, от души радуемся тому, что ему скоро конец, и тоже хотим внести хоть какой-то вклад в победу над ним, хоть самый маленький... Но мы находимся на грани выживания, мы стали изгоями общества. Егорушка, дорогой, помоги нам, мы умираем от голода и нищеты. Ты же мой родной брат, наше детство прошло вместе, вспомни, как мы дружили, как играли вместе... Твоя сестра Вера."
... Рите было неудобно спрашивать Степана, кто такие эти люди и какова была их дальнейшая судьба. Если бы она спросила, из этого следовало бы, что она читает чужие письма. Но однажды совершенно неожиданно отголосок этого письма ворвался в их благополучную роскошную квартиру. Как-то раз Рита пришла из института раньше обычного. Позвонила в дверь. Открыла свекровь, крайне раздраженная и почему-то недовольная её столь ранним приходом. Оглядела её с ног до головы и молча прошла в кабинет. Рита пошла к себе. Из кабинета раздавались голоса - голос свекрови и незнакомый, мужской. Голоса были приглушенные, разобрать ничего было нельзя. Впрочем, Рита и не прислушивалась. И тут, как назло, позвонили в дверь, Рита открыла. Пришла старушка-соседка, ей нужно было какое-то лекарство, которое, как она полагала, должно было быть у Ольги Александровны. Рита постучала в дверь кабинета. Но там не расслышали, свекровь как раз вела разговор на повышенных тонах. Рита постучала ещё раз, видимо, слишком робко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42