Причина была, но она была не в президенте Путине. Она была в нем самом. Незаметно появилось и все усиливалось чувство внутреннего дискомфорта, надтреснутости. Что-то тревожило. Что-то в его жизни было не так.
Поэтому и не нравился ему президент Путин.
Мамаев оставил жену разбираться с президентом и вышел в лоджию выкурить сигарету на свежем воздухе.
II
В молодости, еще в брежневские времена, Владимир Петрович Мамаев отсидел пять лет по статье сто пятьдесят третьей Уголовного кодекса РСФСР за частнопредпринимательскую деятельность, "повлекшую обогащение в особо крупных размерах", и с тех пор все оценивал по тюремным и лагерным меркам - людей, политику, жизнеустройство вообще. Были паханы, державшие зоны. Были приближенные к паханам козырные фраера. Были шестерки и сявки с местом у параши. Была безмозглая отрицаловка. И были мужики, безропотно вкалывающие на промзонах.
Так было в лагере. Так было и на воле. Главный пахан сидел в Кремле, сначала генеральный секретарь, потом президент. Паханы помельче, члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов, назывались теперь губернаторами. Козырные фраера шестерили для них в правительстве, армии, МВД, судах и прокуратурах. Диссидентствующая отрицаловка сначала спивалась на кухнях, подписывала письма протеста, указывая свои фамилии и домашние адреса, чтобы не создавать лишних трудностей КГБ, и гордо, с чувством исполненного долга парилась в лагерях. Потом вышла на площади, недолго поошивалась во власти, но ни к какой деятельности оказалась неспособна и потому быстро вернулась на кухни. Но пила уже не хорошую водку, а паленку осетинского производства. А мужики как пахали, так и продолжали пахать. И во все времена только от самого человека зависело, сумеет он пробиться к хлеборезке или останется в мужиках.
Сам Мамаев недолго проходил в мужиках. Отбывать срок его отправили в Тульскую область. ИТК, в которую он попал, пользовалась дурной славой. Начальником там был майор Копытов, зверь зверем. Кто к нему попадал, мог забыть про условно-досрочное освобождение. Не было условно-досрочных у Копыта. Он находил повод засадить в ШИЗО даже самого безотказного зека. Почему майор Копытов так ненавидел зеков, никто не знал. Но это была одни из немногих колоний, где не имели власти криминальные авторитеты.
Как и во всех ИТК, в лагере была промзона - деревообрабатывающий цех. В нем зеки точили из заготовок костяшки для бухгалтерских счетов, покрывали их лаком и нанизывали на металлические прутки. Все бухгалтерии давно уже перешли на калькуляторы, счеты копились на складах, но план нужно было выполнять, и его выполняли и перевыполняли на сто два целых и четыре десятых процента. Осмотревшись, Мамаев напросился на прием к начальнику лагеря и предложил делать из костяшек не счеты, а чехлы-массажеры для автомобильных сидений, которые тогда только начали входить в моду. Он дал понять, что на воле у него остались связи в торговле и со сбытом проблем не будет. Он не стал объяснять, что это значит. Копытов сразу все понял.
Дело пошло. Мамаева назначили начальником производства, поселили в отдельной каптерке, по первой же просьбе давали свидания с Зинаидой, бухгалтершей фабрики, где он директорствовал и погорел. Девка была здоровенная, некрасивая, шумная. Но она оказалась единственной, кто не сдал Мамаева, когда началось следствие и все, кого он считал друзьями, начали валить на него что было и чего не было. Позже он женился на ней, хотя родители были в ужасе от его выбора. Зинаида была надежным человеком. Через нее Мамаев руководил сбытом продукции. Вся прибыль шла в карман майора Копытова. Деньги были немалые. Это была плата за условно-досрочное освобождение Мамаева. Оно было возможно после фактического отбытия осужденным не менее половины срока.
Два с половиной года прошло, но ничего не менялось. Майор клялся, что сделал все, что требовалось от него, материл судейских. Мамаев заподозрил неладное. По его приказу Зинаида вышла на нужных людей и при очередном свидании привезла копию характеристики, которую дал на него по запросу суда начальник НТК. Характеристика была такая, что по ней следовало не выпускать зека на свободу, а давать ему второй срок. Майор Копытов оказался не только жадной сволочью, но и сволочью глупой. Он очень удивился, когда через два месяца за ним пришли. Времена были андроповские, лютоватые, отмерили Копытову от души: восемь лет с конфискацией.
Но и Мамаеву этого не простили. На суде над Копытовым он проходил свидетелем, но все понимали, какова была его настоящая роль. Об условно-досрочном освобождении нечего было и заикаться. Но Мамаев ни разу не пожалел о том, что сделал.
Остаток срока он отбывал в Хакасии на лесоповале. Зековские "малявы" донесли до зоны весть, что он посадил ненавидимого всеми Копыто. Воры в законе, державшие абаканские зоны, выразили ему уважение. Он мог не работать, но выходил на делянку, как простой мужик. Работа - это был единственный способ не опуститься. Но связь с авторитетами Мамаев поддерживал, так как знал уже, чем займется, когда выйдет на волю. Тысячи лагерей с бесплатной, бесправной и безотказной рабочей силой - это был Клондайк, не занятая никем ниша. Сама судьба распорядилась так, чтобы ее занял Мамаев.
И он эту нишу занял.
Сейчас Мамаев был а том счастливом для мужчины возрасте, когда давно уже забылись юношеские комплексы от сознания своей неказистости, второстепенности своего положения и среди блатных во дворе на Тишинке, и в школе, где тон задавали дети завмагов и мидовских чиновников со Смоленской площади, от унизительной бедности родителей, интеллигентов-шестидесятников. Мать преподавала литературу в пединституте, отец был редактором в Профиздате. Еще более унизительным было их высокомерное презрение к вещизму. Отец иногда печатал в журнале "Советские профсоюзы" статьи с критикой западного общества потребления, мать находила их совершенными по форме и глубокими по содержанию.
Вещизм. Общество потребления. Господи Боже! На что люди тратили свои мозги, свои жизни! Затурканное, зашоренное, несчастное поколение. Первым большим ударом для них было твердое решение сына поступать не на филфак МГУ, а в Плехановку. Вторым потрясением стала его отсидка. Но главным, от чего они так и не оправились, было неожиданно, как им казалось, свалившееся на него богатство - его машины, офис его компании в старинном, отреставрированном турками особняке на Варварке, его банк на Новом Арбате и особенно квартиры, которые он менял с ужасавшей их легкостью. Полжизни прожив в тишинской коммуналке и лишь годам к сорока получив на троих двухкомнатную хрущобу в Кузьминках, они так и не смогли осознать, что квартиры могут быть предметом купли-продажи, как самые обычные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Поэтому и не нравился ему президент Путин.
Мамаев оставил жену разбираться с президентом и вышел в лоджию выкурить сигарету на свежем воздухе.
II
В молодости, еще в брежневские времена, Владимир Петрович Мамаев отсидел пять лет по статье сто пятьдесят третьей Уголовного кодекса РСФСР за частнопредпринимательскую деятельность, "повлекшую обогащение в особо крупных размерах", и с тех пор все оценивал по тюремным и лагерным меркам - людей, политику, жизнеустройство вообще. Были паханы, державшие зоны. Были приближенные к паханам козырные фраера. Были шестерки и сявки с местом у параши. Была безмозглая отрицаловка. И были мужики, безропотно вкалывающие на промзонах.
Так было в лагере. Так было и на воле. Главный пахан сидел в Кремле, сначала генеральный секретарь, потом президент. Паханы помельче, члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов, назывались теперь губернаторами. Козырные фраера шестерили для них в правительстве, армии, МВД, судах и прокуратурах. Диссидентствующая отрицаловка сначала спивалась на кухнях, подписывала письма протеста, указывая свои фамилии и домашние адреса, чтобы не создавать лишних трудностей КГБ, и гордо, с чувством исполненного долга парилась в лагерях. Потом вышла на площади, недолго поошивалась во власти, но ни к какой деятельности оказалась неспособна и потому быстро вернулась на кухни. Но пила уже не хорошую водку, а паленку осетинского производства. А мужики как пахали, так и продолжали пахать. И во все времена только от самого человека зависело, сумеет он пробиться к хлеборезке или останется в мужиках.
Сам Мамаев недолго проходил в мужиках. Отбывать срок его отправили в Тульскую область. ИТК, в которую он попал, пользовалась дурной славой. Начальником там был майор Копытов, зверь зверем. Кто к нему попадал, мог забыть про условно-досрочное освобождение. Не было условно-досрочных у Копыта. Он находил повод засадить в ШИЗО даже самого безотказного зека. Почему майор Копытов так ненавидел зеков, никто не знал. Но это была одни из немногих колоний, где не имели власти криминальные авторитеты.
Как и во всех ИТК, в лагере была промзона - деревообрабатывающий цех. В нем зеки точили из заготовок костяшки для бухгалтерских счетов, покрывали их лаком и нанизывали на металлические прутки. Все бухгалтерии давно уже перешли на калькуляторы, счеты копились на складах, но план нужно было выполнять, и его выполняли и перевыполняли на сто два целых и четыре десятых процента. Осмотревшись, Мамаев напросился на прием к начальнику лагеря и предложил делать из костяшек не счеты, а чехлы-массажеры для автомобильных сидений, которые тогда только начали входить в моду. Он дал понять, что на воле у него остались связи в торговле и со сбытом проблем не будет. Он не стал объяснять, что это значит. Копытов сразу все понял.
Дело пошло. Мамаева назначили начальником производства, поселили в отдельной каптерке, по первой же просьбе давали свидания с Зинаидой, бухгалтершей фабрики, где он директорствовал и погорел. Девка была здоровенная, некрасивая, шумная. Но она оказалась единственной, кто не сдал Мамаева, когда началось следствие и все, кого он считал друзьями, начали валить на него что было и чего не было. Позже он женился на ней, хотя родители были в ужасе от его выбора. Зинаида была надежным человеком. Через нее Мамаев руководил сбытом продукции. Вся прибыль шла в карман майора Копытова. Деньги были немалые. Это была плата за условно-досрочное освобождение Мамаева. Оно было возможно после фактического отбытия осужденным не менее половины срока.
Два с половиной года прошло, но ничего не менялось. Майор клялся, что сделал все, что требовалось от него, материл судейских. Мамаев заподозрил неладное. По его приказу Зинаида вышла на нужных людей и при очередном свидании привезла копию характеристики, которую дал на него по запросу суда начальник НТК. Характеристика была такая, что по ней следовало не выпускать зека на свободу, а давать ему второй срок. Майор Копытов оказался не только жадной сволочью, но и сволочью глупой. Он очень удивился, когда через два месяца за ним пришли. Времена были андроповские, лютоватые, отмерили Копытову от души: восемь лет с конфискацией.
Но и Мамаеву этого не простили. На суде над Копытовым он проходил свидетелем, но все понимали, какова была его настоящая роль. Об условно-досрочном освобождении нечего было и заикаться. Но Мамаев ни разу не пожалел о том, что сделал.
Остаток срока он отбывал в Хакасии на лесоповале. Зековские "малявы" донесли до зоны весть, что он посадил ненавидимого всеми Копыто. Воры в законе, державшие абаканские зоны, выразили ему уважение. Он мог не работать, но выходил на делянку, как простой мужик. Работа - это был единственный способ не опуститься. Но связь с авторитетами Мамаев поддерживал, так как знал уже, чем займется, когда выйдет на волю. Тысячи лагерей с бесплатной, бесправной и безотказной рабочей силой - это был Клондайк, не занятая никем ниша. Сама судьба распорядилась так, чтобы ее занял Мамаев.
И он эту нишу занял.
Сейчас Мамаев был а том счастливом для мужчины возрасте, когда давно уже забылись юношеские комплексы от сознания своей неказистости, второстепенности своего положения и среди блатных во дворе на Тишинке, и в школе, где тон задавали дети завмагов и мидовских чиновников со Смоленской площади, от унизительной бедности родителей, интеллигентов-шестидесятников. Мать преподавала литературу в пединституте, отец был редактором в Профиздате. Еще более унизительным было их высокомерное презрение к вещизму. Отец иногда печатал в журнале "Советские профсоюзы" статьи с критикой западного общества потребления, мать находила их совершенными по форме и глубокими по содержанию.
Вещизм. Общество потребления. Господи Боже! На что люди тратили свои мозги, свои жизни! Затурканное, зашоренное, несчастное поколение. Первым большим ударом для них было твердое решение сына поступать не на филфак МГУ, а в Плехановку. Вторым потрясением стала его отсидка. Но главным, от чего они так и не оправились, было неожиданно, как им казалось, свалившееся на него богатство - его машины, офис его компании в старинном, отреставрированном турками особняке на Варварке, его банк на Новом Арбате и особенно квартиры, которые он менял с ужасавшей их легкостью. Полжизни прожив в тишинской коммуналке и лишь годам к сорока получив на троих двухкомнатную хрущобу в Кузьминках, они так и не смогли осознать, что квартиры могут быть предметом купли-продажи, как самые обычные вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67