Самолет уже ждал. Вот и все. Через несколько дней я почувствовала себя плохо. Врач сказал, что я беременна. Я родила сына. Он очень хотел сына. Но он даже не увидел его, потому что пропал без вести. Он так и не видел его. А вы говорите, что Бог есть!
- Видел, - сказал я. - Он приезжал к вашему дому и смотрел на вас и на сына. Издали. Он стоял возле вашего дома и смотрел на вас.
- Я чувствовала, - проговорила она. - Я чувствовала, что что-то происходит. Я не понимала что. Он в Москве?
- Да. Он освободился из лагеря неделю назад. Он не звонил?
- Нет. Он не позвонит. После суда я попросила свидание с ним. Мне разрешили. Но он отказался. Я хотела приехать к нему в лагерь. Написала ему. Он не ответил. Я послала еще два письма, оба с уведомлениями. Письма дошли, но он опять не ответил. Я поняла, что он не хочет меня видеть.
- Он не хотел, чтобы вы увидели его за решеткой.
- Нет, Сергей, все не так просто. Юра ездил к нему в колонию. Я знаю, что ездил. Но так ничего и не рассказал. Сказал: "У нас дети, давай жить для них".
- Ваш сын называет его отцом?
- Нет. Дядей Юрой. Игнат думает, что его отец погиб в Афгане. Юра любит его. Игнат его тоже любит. Юра очень хочет, чтобы Игнат называл его палой. Но не настаивает, даже не говорит. А что тут скажешь? Тут может сказать только сердце.
Аллея закончилась. В просвете между деревьями скользили огни машин по какому-то сокольническому лучевому просеку. Над темным массивом парка стояло зарево городских огней. Влажная вечерняя свежесть отяжеляла листья кленов и лип, они обрывались и беззвучно опускались на землю.
- Давайте вернемся, - сказала она. - Мы с ним часто гуляли в Сокольниках. Я люблю Сокольники. Я здесь выросла. Поэтому он и распорядился купить квартиру в Сокольниках.
Я остановился и внимательно посмотрел на нее.
- В чем дело? - спросила она. - Почему вы на меня так смотрите?
- По-моему, вы не понимаете, что сказали. Вы верите, что он подписался на убийство, чтобы купить вам квартиру?
- Я не хочу в это верить. Но я уже не знаю, чему верить. Я уже ничего не знаю. Я думала, что все самое страшное в моей жизни уже позади. Но все возвращается. Какая-то жуткая безысходность. Жуткая, черная.
- Не бывает безыходности, Галя, - поделился я с ней своим жизненным опытом. - Из любого положения есть выход.
- Какой? - быстро спросила она. - Сейчас - какой? Все это дьявольщина. Да, дьявольщина - вот что это такое! Как вы думаете, Сергей, если мы эту квартиру отдадим, а сами вернемся в нашу коммуналку, вое как-нибудь устроится?
- Кому вы отдадите квартиру? - не понял я.
- Не знаю. Кому угодно. Хоть самому дьяволу.
- В жизни не слышал, чтобы от дьявола откупались квартирой. Галина Ивановна, чему вы детей учите? От дьявола откупаются душой!
- Я согласна, - тихо сказала она.
- На что вы согласны?
- Я согласна отдать свою душу дьяволу. Только пусть у него будет все хорошо.
- Вы это серьезно?
-Да.
- Очень серьезно?
- Да, Сергей, очень.
- Ну ладно, - сказал я. - Передам.
- Что передадите?
- Ваше предложение.
- Кому?
- Как - кому? Дьяволу.
- А вы...
- Ну да. Мы с ним давно знакомы. Еще с Чечни. Я всегда говорю ему: "Ну что, козлиная морда?" Он обижается.
- О господи! - сказала она и засмеялась. - Сергей!.. Да ну вас!.. Господи, как вы меня рассмешили!
- Это и есть выход из безвыходных положений. Не лучший, Галя. Но и не худший.
- Помогите ему, - попросила она. - Если сможете.
- Попробую, - пообещал я. - А если не смогу, рассмешу.
Я проводил ее до подъезда и вернулся к джипу. И едва успел открыть дверцу, как из-за дома вырулил красный "Запорожец" с дальним светом фар и встал нос к носу к моей тачке. Фары погасли. Из "запора" вылез Юрий Сомов и подошел ко мне.
- А теперь, парень, послушай меня, - сказал он. - Я не знаю, кто ты такой и чего тебе от нас надо. У нас семья. Я за нее глотку перегрызу. А ему передай: пусть держится от нас подальше. Я был у него в колонии. Я спросил: как нам теперь жить? Я сказал: возвращайся, она тебя примет, а я уйду. Он сказал: нет, живите, как жили. Он сказал: забудьте обо мне, я пропал без вести, меня нет. А раз пропал, нечего мельтешить! Достаточно она от него поплакала!. Девять лет. Девять лет она его ждала и плакала по ночам. Хватит! Так ему и скажи!
"Запорожец" взревел, выпустил струю дыма и рванул к гаражам. Я сел в свою тачку, положил руки на переднюю панель, как при команде: "Руки! Не двигаться!" - и попросил, не оглядываясь:
- Только без фокусов, Калмыков. Оружия у меня нет, злого умысла у меня нет. В Мурманске мы тебя не перехватывали, а охраняли. Ты слышал, что сказал Сомов. Ты слышал, о чем я говорил с Галиной. В ресторане мы говорили о том же, о тебе. Помогать я тебе не буду, тебе это не нужно. Рассмешить тебя не смогу. Но я смогу помочь тебе разобраться в том, что случилось. Что-то знаешь ты, что-то мы. Вместе мы сможем узнать все.
Я замолчал. Позади было тихо. Я решил, что можно продолжать.
- Не мне учить тебя жить. Скажу только одно: ты вернулся в страну, о которой не знаешь ничего. Тобой сыграли, как мелкой картой. Тобой продолжают играть. Устраивает это тебя? Тогда вылезай из тачки, а я поеду домой. Если нет - сядь нормально, чтобы я мог видеть твое лицо.
Чуть скрипнули пружины сиденья. В зеркале заднего вида возник силуэт головы. Разглядеть лицо мне мешал свет уличного фонаря в заднем стекле.
- Так-то лучше, - сказал я. - Сегодня говорить мы не будем. Мне нужно получить кое-какую дополнительную информацию, тогда и поговорим. А сейчас я отвезу тебя туда, где тебя не будут искать. Ко мне в Затопино. В Москве тебе оставаться нельзя. Не сегодня-завтра тебя объявят во всероссийский розыск, твоя фотография будет у каждого постового. Не хочешь спросить почему?
- Почему? - спросил он.
- Потому что шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре разжаловал тебя, лишил всех наград и заочно приговорил к смертной казни. Ты знал об этом?
- Да, знал.
- Приговор не отменен. Об этом ты тоже знал?
- Нет.
- Теперь знаешь.
...В Затопино мы приехали во втором часу ночи. Ольга не спала. Она вышла к нам, поздоровалась, сказала, что ужин в микроволновке, и сразу вернулась в детскую. Последние дни она недосыпала, сын приболел, температурил, капризничал. От ужина Калмыков отказался. Я предложил постелить ему на втором недостроенном этаже дома или в бане. Он выбрал баню.
Я сидел на кухне, пил чай и пытался понять, что, собственно, сегодня произошло. Произошло что-то очень значительное. Банальная по нынешним временам - при всей ее неясной внутренней хитроумности - интрига, в которую был втянут Калмыков, а за ним и мы, обрела многомерность, в ней обнаружилась неожиданная глубина. Возможно - опасная.
Вошла Ольга, подсела к столу. Лицо у нее было усталое и словно бы удивленное.
- Какой странный человек, - проговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
- Видел, - сказал я. - Он приезжал к вашему дому и смотрел на вас и на сына. Издали. Он стоял возле вашего дома и смотрел на вас.
- Я чувствовала, - проговорила она. - Я чувствовала, что что-то происходит. Я не понимала что. Он в Москве?
- Да. Он освободился из лагеря неделю назад. Он не звонил?
- Нет. Он не позвонит. После суда я попросила свидание с ним. Мне разрешили. Но он отказался. Я хотела приехать к нему в лагерь. Написала ему. Он не ответил. Я послала еще два письма, оба с уведомлениями. Письма дошли, но он опять не ответил. Я поняла, что он не хочет меня видеть.
- Он не хотел, чтобы вы увидели его за решеткой.
- Нет, Сергей, все не так просто. Юра ездил к нему в колонию. Я знаю, что ездил. Но так ничего и не рассказал. Сказал: "У нас дети, давай жить для них".
- Ваш сын называет его отцом?
- Нет. Дядей Юрой. Игнат думает, что его отец погиб в Афгане. Юра любит его. Игнат его тоже любит. Юра очень хочет, чтобы Игнат называл его палой. Но не настаивает, даже не говорит. А что тут скажешь? Тут может сказать только сердце.
Аллея закончилась. В просвете между деревьями скользили огни машин по какому-то сокольническому лучевому просеку. Над темным массивом парка стояло зарево городских огней. Влажная вечерняя свежесть отяжеляла листья кленов и лип, они обрывались и беззвучно опускались на землю.
- Давайте вернемся, - сказала она. - Мы с ним часто гуляли в Сокольниках. Я люблю Сокольники. Я здесь выросла. Поэтому он и распорядился купить квартиру в Сокольниках.
Я остановился и внимательно посмотрел на нее.
- В чем дело? - спросила она. - Почему вы на меня так смотрите?
- По-моему, вы не понимаете, что сказали. Вы верите, что он подписался на убийство, чтобы купить вам квартиру?
- Я не хочу в это верить. Но я уже не знаю, чему верить. Я уже ничего не знаю. Я думала, что все самое страшное в моей жизни уже позади. Но все возвращается. Какая-то жуткая безысходность. Жуткая, черная.
- Не бывает безыходности, Галя, - поделился я с ней своим жизненным опытом. - Из любого положения есть выход.
- Какой? - быстро спросила она. - Сейчас - какой? Все это дьявольщина. Да, дьявольщина - вот что это такое! Как вы думаете, Сергей, если мы эту квартиру отдадим, а сами вернемся в нашу коммуналку, вое как-нибудь устроится?
- Кому вы отдадите квартиру? - не понял я.
- Не знаю. Кому угодно. Хоть самому дьяволу.
- В жизни не слышал, чтобы от дьявола откупались квартирой. Галина Ивановна, чему вы детей учите? От дьявола откупаются душой!
- Я согласна, - тихо сказала она.
- На что вы согласны?
- Я согласна отдать свою душу дьяволу. Только пусть у него будет все хорошо.
- Вы это серьезно?
-Да.
- Очень серьезно?
- Да, Сергей, очень.
- Ну ладно, - сказал я. - Передам.
- Что передадите?
- Ваше предложение.
- Кому?
- Как - кому? Дьяволу.
- А вы...
- Ну да. Мы с ним давно знакомы. Еще с Чечни. Я всегда говорю ему: "Ну что, козлиная морда?" Он обижается.
- О господи! - сказала она и засмеялась. - Сергей!.. Да ну вас!.. Господи, как вы меня рассмешили!
- Это и есть выход из безвыходных положений. Не лучший, Галя. Но и не худший.
- Помогите ему, - попросила она. - Если сможете.
- Попробую, - пообещал я. - А если не смогу, рассмешу.
Я проводил ее до подъезда и вернулся к джипу. И едва успел открыть дверцу, как из-за дома вырулил красный "Запорожец" с дальним светом фар и встал нос к носу к моей тачке. Фары погасли. Из "запора" вылез Юрий Сомов и подошел ко мне.
- А теперь, парень, послушай меня, - сказал он. - Я не знаю, кто ты такой и чего тебе от нас надо. У нас семья. Я за нее глотку перегрызу. А ему передай: пусть держится от нас подальше. Я был у него в колонии. Я спросил: как нам теперь жить? Я сказал: возвращайся, она тебя примет, а я уйду. Он сказал: нет, живите, как жили. Он сказал: забудьте обо мне, я пропал без вести, меня нет. А раз пропал, нечего мельтешить! Достаточно она от него поплакала!. Девять лет. Девять лет она его ждала и плакала по ночам. Хватит! Так ему и скажи!
"Запорожец" взревел, выпустил струю дыма и рванул к гаражам. Я сел в свою тачку, положил руки на переднюю панель, как при команде: "Руки! Не двигаться!" - и попросил, не оглядываясь:
- Только без фокусов, Калмыков. Оружия у меня нет, злого умысла у меня нет. В Мурманске мы тебя не перехватывали, а охраняли. Ты слышал, что сказал Сомов. Ты слышал, о чем я говорил с Галиной. В ресторане мы говорили о том же, о тебе. Помогать я тебе не буду, тебе это не нужно. Рассмешить тебя не смогу. Но я смогу помочь тебе разобраться в том, что случилось. Что-то знаешь ты, что-то мы. Вместе мы сможем узнать все.
Я замолчал. Позади было тихо. Я решил, что можно продолжать.
- Не мне учить тебя жить. Скажу только одно: ты вернулся в страну, о которой не знаешь ничего. Тобой сыграли, как мелкой картой. Тобой продолжают играть. Устраивает это тебя? Тогда вылезай из тачки, а я поеду домой. Если нет - сядь нормально, чтобы я мог видеть твое лицо.
Чуть скрипнули пружины сиденья. В зеркале заднего вида возник силуэт головы. Разглядеть лицо мне мешал свет уличного фонаря в заднем стекле.
- Так-то лучше, - сказал я. - Сегодня говорить мы не будем. Мне нужно получить кое-какую дополнительную информацию, тогда и поговорим. А сейчас я отвезу тебя туда, где тебя не будут искать. Ко мне в Затопино. В Москве тебе оставаться нельзя. Не сегодня-завтра тебя объявят во всероссийский розыск, твоя фотография будет у каждого постового. Не хочешь спросить почему?
- Почему? - спросил он.
- Потому что шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре разжаловал тебя, лишил всех наград и заочно приговорил к смертной казни. Ты знал об этом?
- Да, знал.
- Приговор не отменен. Об этом ты тоже знал?
- Нет.
- Теперь знаешь.
...В Затопино мы приехали во втором часу ночи. Ольга не спала. Она вышла к нам, поздоровалась, сказала, что ужин в микроволновке, и сразу вернулась в детскую. Последние дни она недосыпала, сын приболел, температурил, капризничал. От ужина Калмыков отказался. Я предложил постелить ему на втором недостроенном этаже дома или в бане. Он выбрал баню.
Я сидел на кухне, пил чай и пытался понять, что, собственно, сегодня произошло. Произошло что-то очень значительное. Банальная по нынешним временам - при всей ее неясной внутренней хитроумности - интрига, в которую был втянут Калмыков, а за ним и мы, обрела многомерность, в ней обнаружилась неожиданная глубина. Возможно - опасная.
Вошла Ольга, подсела к столу. Лицо у нее было усталое и словно бы удивленное.
- Какой странный человек, - проговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67