Мераб.
— Ты сказал, он афганец?
— Какая разница? Я тоже афганец, и что? Стал вот наемником. Ты знаешь, сколько каждому из нас за твою голову отвалить обещано?
— Сколько? — Таштемиру стало любопытно, намного ли выросло вознаграждение с тех пор, как он ушел из Койдалы.
— По десять кусков на рыло. И я не уверен в том, что Мамардадзе выложил все, что выторговал. Он у нас бизнесмен и привык класть в карман большой навар.
— Разве ты не мог отказаться, Коля?
— Не мог, Таш! Что ты обо мне знаешь?
Тропу пересекал невысокий скальный выступ, похожий на развалины каменного забора. Таштемир оперся о его гребень и легко перемахнул препятствие.
Иволгин последовал за ним, но это получилось у него неуклюже, и он тяжело упал, едва перевалившись через преграду.
— Ты что, — спросил удивленно Таштемир. — Зацепился?
— Хуже, Таш. Это конец.
Таштемир присел на корточки, удивленно глядя на товарища. Тот устало прикрыл глаза. Из-под сомкнутых век на загорелую пыльную щеку скатилась слеза.
— Мне труба, Таш. Я на пороге смерти. Жаль, но факт. Мое ранение в Афгане обернулось остеомиелитом. Чуть что, ты видишь, ломаются кости. Сейчас, — он осторожно погладил ногу, — скорее всего, лопнула шейка бедра. А я дурак, вместо того чтобы пожалобнее ныть и лечиться, всегда был патриотом. Когда рванул Чернобыль, оказался там в числе первых. В момент заработал лейкоз. Вот и догораю, дурак деланный…
— Так какого ж ты… — сорвался Таштемир. — Тебе лечиться надо, а ты подался в банду!…
— Кому я нужен, Таш? Я и работы себе найти не мог. Куда ни сунусь — вопрос: «Афганец? Знаем вас. Вы за справедливость права качать любите. Нам таких не надо».
Таштемир в очередной раз приподнялся для наблюдения. Взглянул и тут же присел, прижавшись к камню: «загонщики» приближались к перевалу. Повернулся к Иволгину:
— Вот что, Коля, ты уж дождись своих, а я пошел. Ты оставайся. Сам понимаешь, у меня дело…
Таштемир поднял автомат, упавший на камни, закинул за плечо.
— Нет уж, Таш, — сказал Иволгин твердо. — Я с тобой. Автомат оставь. Сам иди, я прикрою.
— Зачем тебе лезть в мое дело? Скажешь — я тебя оглоушил. Пусть сами ловят…
— Значит, не веришь? И все равно, иди. Я их здесь придержу.
Иволгин тяжело перекатился на бок, достал из кармана гранату. Положил рядом с собой. Потом вынул плотный пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, протянул Таштемиру.
— Здесь деньги и адрес матери. Отошли. А теперь иди. Мне догорать в богадельне противно. Я здесь на солнышке постою за то, что предал. Поднесу сволочи свой сюрприз.
Они обнялись на прощание.
— Я сделаю все, Таш. Держись…
Таштемир был на середине перевала, когда снизу из ущелья долетел клепальный стук автоматов. Он остановился и замер. Тугой комок подкатился к горлу, и тогда Таштемир упал на колени и заплакал по-детски безысходно, в голос. Потом резко встал, мазнул рукавом по лицу и, еще раз взглянув вниз, быстро зашагал по склону к Каптаркале.
Первую очередь Иволгин пустил поверху. Он постарался предупредить тех, с кем подрядился на черное дело, и: остановить их на рубеже огня. Он считал, что автомат на горной тропе достаточно сильный аргумент в такого рода делах и может охладить пыл Мамардадзе. Но тот аргумента не принял.
— Иргашев, сдавайся! — прокричал волк Гмерти, сложив руки рупором.
«Эв-ай-сь!» — прогремело эхо, отразившись от скал, и тут же его оборвало многоточие автоматной очереди, которую пустил вверх Романадзе. Иволгин ответил короткой строчкой. Он все еще не целился, хотя уже и не стрелял вверх.
— Сволочь! — разозлился Мамардадзе. — Обходим его, Гиви. Пора это дело кончать.
Обойдя тропу по головоломной круче, Мамардадзе вышел к позиции Иволгина с тыла. Тот успел повернуться и ударил в упор по ногам.
— Зараза! Русский пес! — заорал Мераб и высадил весь магазин в Иволгина. — Собака. Сколько же тебе этот гад заплатил, чтобы перекупить?!
Раненая нога его подогнулась, и он рухнул на колени, завыв по-волчьи от боли. Автомат, выпущенный из рук, отлетел в сторону и, звеня, покатился по камням.
Подбежал Романадзе. Бросил взгляд на окровавленное тело Иволгина, присел возле шефа.
— Мераб, что с тобой?
Мамардадзе приоткрыл глаза, глубоко вздохнул и еле слышно проговорил:
— Пить… Дай попить, бичо…
— Ты меня узнаешь?
— Да, Гиви. Дай флягу…
— Что с тобой?
— Нога… Пес поганый! Я его с рук кормил, а он изменил.
— Э, генацвали, побереги силы. Не волнуйся.
Романадзе нагнулся и осмотрел ранение. Было хорошо видно, что три или даже четыре пули, кучно ударившись в бедро, раздробили кость, превратив ногу в кровавое месиво, из которого торчали белые острые осколки.
— Пей, — сказал Романдзе и протянул Мерабу флягу.
Тот жадно схватил губами горлышко и, захлебываясь, стал пить. Наглотавшись теплой воды, откинул голову и закрыл глаза. Попросил негромко:
— Перевяжи…
— Сейчас, — сказал Романадзе.
Спустившись к убитому Иволгину, Романадзе поднял его автомат. Осмотрел, отщелкнул рожок магазина. Тот был пуст. Вставив на его место новый, Романадзе сделал несколько шагов в сторону, прицелился в Мамардадзе и придавил спусковой крючок пальцем. Прогремела длинная, тягучая очередь. Тело Мераба несколько раз вздрогнуло, потрясаемое ударами пуль. Затем Романадзе снова поменял рожки и положил автомат Иволгина возле его откинутой руки. Подошел к Мерабу, перевернул тяжелое тело на живот и стащил с его плеч вещевой мешок. Все так же, не торопясь, развязал, сунул руку внутрь, пошарил там и вынул черный кожаный футлярчик с ключами от конторы и сейфа. Сунул добычу в карман, а вещмешок отшвырнул в сторону. Минуту-другую убийца стоял над телом Мамардадзе, словно прощаясь. Наконец, закинув автомат на плечо, спокойно двинулся в сторону долины, откуда они пришли втроем.
17
Таштемир пришел в Каптаркалу — маленький горный кишлак, в котором родился его отец, — во второй половине дня. Пройдя закоулками, известными с детства, очутился возле дома младшего дяди — Рахимжона.
Старый солдат, на чьем теле рубцов и шрамов было больше, чем медалей на пиджаке, жил одиноко. Увидев племянника, старик всплеснул руками и закачал головой. В голосе его смешались и радость и горечь.
— Бисмилля рахмани рахим! Во имя аллаха милостивого и милосердного, творца всего сущего, покровителя великих пророков! Слухи о твоих делах, сынок, опередили твое появление. Никто здесь уже и не знает, кто ты — великий разбойник или герой, решивший щитом славы прикрыть народ, осыпаемый стрелами бедствий. Люди говорят и думают всякое.
— Мне трудно ответить вам, дядя, — сказал Таштемир, обнимая старика. — Назвать себя щитом народа — значит, незаслуженно возвеличить себя. Каждый должен носить одежду, которая ему по плечу. Гору горя не одолеет самый могучий палван, хотя в силах народа разнести ее по камушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Ты сказал, он афганец?
— Какая разница? Я тоже афганец, и что? Стал вот наемником. Ты знаешь, сколько каждому из нас за твою голову отвалить обещано?
— Сколько? — Таштемиру стало любопытно, намного ли выросло вознаграждение с тех пор, как он ушел из Койдалы.
— По десять кусков на рыло. И я не уверен в том, что Мамардадзе выложил все, что выторговал. Он у нас бизнесмен и привык класть в карман большой навар.
— Разве ты не мог отказаться, Коля?
— Не мог, Таш! Что ты обо мне знаешь?
Тропу пересекал невысокий скальный выступ, похожий на развалины каменного забора. Таштемир оперся о его гребень и легко перемахнул препятствие.
Иволгин последовал за ним, но это получилось у него неуклюже, и он тяжело упал, едва перевалившись через преграду.
— Ты что, — спросил удивленно Таштемир. — Зацепился?
— Хуже, Таш. Это конец.
Таштемир присел на корточки, удивленно глядя на товарища. Тот устало прикрыл глаза. Из-под сомкнутых век на загорелую пыльную щеку скатилась слеза.
— Мне труба, Таш. Я на пороге смерти. Жаль, но факт. Мое ранение в Афгане обернулось остеомиелитом. Чуть что, ты видишь, ломаются кости. Сейчас, — он осторожно погладил ногу, — скорее всего, лопнула шейка бедра. А я дурак, вместо того чтобы пожалобнее ныть и лечиться, всегда был патриотом. Когда рванул Чернобыль, оказался там в числе первых. В момент заработал лейкоз. Вот и догораю, дурак деланный…
— Так какого ж ты… — сорвался Таштемир. — Тебе лечиться надо, а ты подался в банду!…
— Кому я нужен, Таш? Я и работы себе найти не мог. Куда ни сунусь — вопрос: «Афганец? Знаем вас. Вы за справедливость права качать любите. Нам таких не надо».
Таштемир в очередной раз приподнялся для наблюдения. Взглянул и тут же присел, прижавшись к камню: «загонщики» приближались к перевалу. Повернулся к Иволгину:
— Вот что, Коля, ты уж дождись своих, а я пошел. Ты оставайся. Сам понимаешь, у меня дело…
Таштемир поднял автомат, упавший на камни, закинул за плечо.
— Нет уж, Таш, — сказал Иволгин твердо. — Я с тобой. Автомат оставь. Сам иди, я прикрою.
— Зачем тебе лезть в мое дело? Скажешь — я тебя оглоушил. Пусть сами ловят…
— Значит, не веришь? И все равно, иди. Я их здесь придержу.
Иволгин тяжело перекатился на бок, достал из кармана гранату. Положил рядом с собой. Потом вынул плотный пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, протянул Таштемиру.
— Здесь деньги и адрес матери. Отошли. А теперь иди. Мне догорать в богадельне противно. Я здесь на солнышке постою за то, что предал. Поднесу сволочи свой сюрприз.
Они обнялись на прощание.
— Я сделаю все, Таш. Держись…
Таштемир был на середине перевала, когда снизу из ущелья долетел клепальный стук автоматов. Он остановился и замер. Тугой комок подкатился к горлу, и тогда Таштемир упал на колени и заплакал по-детски безысходно, в голос. Потом резко встал, мазнул рукавом по лицу и, еще раз взглянув вниз, быстро зашагал по склону к Каптаркале.
Первую очередь Иволгин пустил поверху. Он постарался предупредить тех, с кем подрядился на черное дело, и: остановить их на рубеже огня. Он считал, что автомат на горной тропе достаточно сильный аргумент в такого рода делах и может охладить пыл Мамардадзе. Но тот аргумента не принял.
— Иргашев, сдавайся! — прокричал волк Гмерти, сложив руки рупором.
«Эв-ай-сь!» — прогремело эхо, отразившись от скал, и тут же его оборвало многоточие автоматной очереди, которую пустил вверх Романадзе. Иволгин ответил короткой строчкой. Он все еще не целился, хотя уже и не стрелял вверх.
— Сволочь! — разозлился Мамардадзе. — Обходим его, Гиви. Пора это дело кончать.
Обойдя тропу по головоломной круче, Мамардадзе вышел к позиции Иволгина с тыла. Тот успел повернуться и ударил в упор по ногам.
— Зараза! Русский пес! — заорал Мераб и высадил весь магазин в Иволгина. — Собака. Сколько же тебе этот гад заплатил, чтобы перекупить?!
Раненая нога его подогнулась, и он рухнул на колени, завыв по-волчьи от боли. Автомат, выпущенный из рук, отлетел в сторону и, звеня, покатился по камням.
Подбежал Романадзе. Бросил взгляд на окровавленное тело Иволгина, присел возле шефа.
— Мераб, что с тобой?
Мамардадзе приоткрыл глаза, глубоко вздохнул и еле слышно проговорил:
— Пить… Дай попить, бичо…
— Ты меня узнаешь?
— Да, Гиви. Дай флягу…
— Что с тобой?
— Нога… Пес поганый! Я его с рук кормил, а он изменил.
— Э, генацвали, побереги силы. Не волнуйся.
Романадзе нагнулся и осмотрел ранение. Было хорошо видно, что три или даже четыре пули, кучно ударившись в бедро, раздробили кость, превратив ногу в кровавое месиво, из которого торчали белые острые осколки.
— Пей, — сказал Романдзе и протянул Мерабу флягу.
Тот жадно схватил губами горлышко и, захлебываясь, стал пить. Наглотавшись теплой воды, откинул голову и закрыл глаза. Попросил негромко:
— Перевяжи…
— Сейчас, — сказал Романадзе.
Спустившись к убитому Иволгину, Романадзе поднял его автомат. Осмотрел, отщелкнул рожок магазина. Тот был пуст. Вставив на его место новый, Романадзе сделал несколько шагов в сторону, прицелился в Мамардадзе и придавил спусковой крючок пальцем. Прогремела длинная, тягучая очередь. Тело Мераба несколько раз вздрогнуло, потрясаемое ударами пуль. Затем Романадзе снова поменял рожки и положил автомат Иволгина возле его откинутой руки. Подошел к Мерабу, перевернул тяжелое тело на живот и стащил с его плеч вещевой мешок. Все так же, не торопясь, развязал, сунул руку внутрь, пошарил там и вынул черный кожаный футлярчик с ключами от конторы и сейфа. Сунул добычу в карман, а вещмешок отшвырнул в сторону. Минуту-другую убийца стоял над телом Мамардадзе, словно прощаясь. Наконец, закинув автомат на плечо, спокойно двинулся в сторону долины, откуда они пришли втроем.
17
Таштемир пришел в Каптаркалу — маленький горный кишлак, в котором родился его отец, — во второй половине дня. Пройдя закоулками, известными с детства, очутился возле дома младшего дяди — Рахимжона.
Старый солдат, на чьем теле рубцов и шрамов было больше, чем медалей на пиджаке, жил одиноко. Увидев племянника, старик всплеснул руками и закачал головой. В голосе его смешались и радость и горечь.
— Бисмилля рахмани рахим! Во имя аллаха милостивого и милосердного, творца всего сущего, покровителя великих пророков! Слухи о твоих делах, сынок, опередили твое появление. Никто здесь уже и не знает, кто ты — великий разбойник или герой, решивший щитом славы прикрыть народ, осыпаемый стрелами бедствий. Люди говорят и думают всякое.
— Мне трудно ответить вам, дядя, — сказал Таштемир, обнимая старика. — Назвать себя щитом народа — значит, незаслуженно возвеличить себя. Каждый должен носить одежду, которая ему по плечу. Гору горя не одолеет самый могучий палван, хотя в силах народа разнести ее по камушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34