.." Ты запиши их там, Яро.
- Зачем?
- А я послушаю и поплачу.
- Вот тебе и на! Тогда не запишу.
- Не все слезы с горя. Отец служил на флоте и вот с тех пор не мог спокойно слушать голоса чаек. Поведет меня, бывало, на днепровские кручи и слушает, слушает... Нет, говорит, у морской чайки сердце богаче.
Они уже подошли к дому Нины.
- А вон и твой воздыхатель, - сказал Ярош. - Тут как тут. Видимо, не зря уговариваешь меня ехать.
По улице прохаживался рыжеусый лейтенант милиции. В руке ветка персидской сирени.
- Что вы тут делаете, уважаемый товарищ э-э... страж общественного порядка? Вышли подышать вечерним воздухом в квадрате Н-26? Не угадал? Этот квадрат, этот участок тротуара значится у вас под другим шифром?
- Яро! - воскликнула Нина.
- Впрочем, я, конечно, ошибся. Вы проводите ответственную операцию под кодовым названием "Сирень". Желаю успеха!.. Честь имею!
Ярослав церемонно раскланялся и пошел не оглядываясь.
Эта ночь и следующий день, последний перед отпуском, тянулись невероятно долго. А тут еще Савчук, главный редактор, снял передачу "Природа и мы", даже не дослушав ее до конца. Полистал календарь на столе, качнул костлявым плечом:
- Чудеса! Праздник вон когда отшумел, а соловьи до сих пор хрипят, сорвали, видно, голоса.
Главный смотрел на Яроша поверх очков, в глазах ни тени улыбки, сама невинность. Ох уж эти Савчуковы штучки! Лучше бы выругал. Возражать, однако, было нечего. Соловьи и в самом деле не отличались чистотой голосов. Ярослав давно собирался обновить записи, да все руки не доходили.
Вечером во вторник Нина не пришла на свидание. Впервые за время их знакомства Ярослав сидел на скамейке под ивами и от нечего делать бросал камешки в воду. Корил себя за вчерашнее. Обиделась Нина, не пришла даже попрощаться. Сам виноват, если операция "Сирень" завершится успешно. Может, и сейчас бродят они с тем лейтенантом, смеются над ним, а он сидит тут, как верный рыцарь. Во все времена верность ценилась прежде всего, но что, как не она, чаще всего приносилось в жертву?
Придя к такой мысли, Ярош почувствовал себя обиженным. Захотелось с кем-нибудь поделиться своими горестями. С кем? У отца слишком аналитический ум, как начнет все раскладывать по полочкам, рад не будешь. Вот мать умеет и посочувствовать, и утешить, иногда диву даешься, откуда у нее берутся нужные слова...
Стемнело. Утомленное за день высокое майское небо припало к земле, стало густым и синим, как днепровская вода. Ярослав сел в трамвай и, задумавшись, чуть не проехал свою остановку. Во дворе в зеленой беседке играли в шахматы. В другой раз он не утерпел бы, хоть на несколько минут подошел, постоял за спинами игроков, оценил бы положение на доске, а теперь только скользнул взглядом по игрокам и болельщикам.
- А мы ждали тебя с Ниной, - сказала мать. - Что же ты без нее?
И вдруг он понял, что ничего не скажет матери. Прошло время, когда вместе и радовались и горевали. Вырос - отдалился. Почему так? Куда девалась откровенность?
- Что-то там дома у нее. Торопилась...
Услышал свой голос и поспешил к умывальнику, плеснул водой в разгоревшееся лицо. Впервые в жизни он лгал матери.
Ужинали втроем. В последнее время это случалось не часто. То старшему Ярошу в ночную к своему металлу, то младший задерживался. Зато когда садились за стол вместе, мать чувствовала себя как на празднике.
Около полуночи, разбудив в радиокомитете сторожа, Ярош взял в гараже свою "Яву" и выехал с портативным магнитофоном за город.
Дубовая балка у излучины Днепра начиналась за переездом через линию пригородной электрички, террасами сбегала к берегу, к самой воде. Густой бурьян был наполнен дремотными голосами цикад, в черной низине за камышом лениво квакали лягушки. Путаясь ногами в зеленых плетях дикого клевера, Ярош шел к старому дубу на поляне. Деревья и кусты словно отшатнулись в стороны в страхе перед мощью его узловатого ствола, а может, наоборот, он и вырос потому таким большим и величественным, поскольку ничто не мешало ему пить вдоволь земные соки.
Ярослав лег на землю лицом вверх, искал хоть какую-нибудь прогалину между тучами, через которую на него глянуло бы ночное небо, ждал соловьев. Он был уверен, что они там, в листве дуба, маленькие серые птички, которым природа так щедро компенсировала голосом неказистый вид. Еще сухой, не увлажненный утренней росой пырей вперемешку с опавшими прошлогодними листьями оказался мягким, покойным ложем, убаюкивал.
Почему же не пришла Нина? Неужели на самом деле махнула на него рукой? А лейтенант - парень действительно симпатичный, и милицейская форма ему идет. Спокойный, уверенный, а это импонирует девушкам... Но как же тогда клятва? Разве слова кидают на ветер, разве их спешат вычеркнуть из памяти, словно их и не было, словно никогда не слетали они с горячих зацелованных губ? И этот шепот: "Ты верь мне, слышишь? Что бы ни случилось, верь!"
Ярослав вздохнул, вырвал с корнем какую-то былинку, принялся жевать ее. Была она горькой и пахла мятой.
Край неба на востоке закрывали кусты, но над ними уже занималась еще не оранжевая, а фиолетовая заря. В конце мая светает рано. Протарахтела моторная лодка, внизу за лозняком на берег накатилась волна, пошумела, затихла. И сразу в кроне дуба запели соловьи. Тенькнул один, заспешил спросонья, захлебнулся, тогда другой начал длинной руладой: "Тьех-тьех, где-ты-там, хватит-спать, все-все-проспишь!"
Ярош успел включить магнитофон, кинул взгляд на микрофон, пожалел, что не догадался раньше повесить его на ветку, и притих, замер очарованный, боясь неосторожным движением выдать свое присутствие, напугать певцов. А соловьи тенькали, высвистывали, заливались. Мелькнула мысль: "Савчука бы сюда!" И сразу послышалось: "Савчук-Савчук, побил-Яроша, побил-Яроша!" Ярослав усмехнулся и неожиданно задремал.
Показалось, лишь на миг закрыл глаза. На самом же деле прошло много времени: вокруг все выплыло из темноты, как из тумана, приобрело четкие очертания - деревья, кусты, камыш; соловьи еще пели, хотя не так задорно, с перерывами; тихо скрипел кассетами магнитофон - пленка давно кончилась. Ярослав выключил его, обескураженно глянул на часы. Ну что ж, прощайте, соловьи! Петь вам отныне звонкими голосами в радиопередаче "Природа и мы"...
Ровно в девять утра перрон беззвучно поплыл перед окнами симферопольского поезда. Под осуждающим взглядом пожилой проводницы Ярослав вскочил на подножку в последнюю минуту. Не пришла Нина и на вокзал, а он так надеялся. Заглянул бы в синие глаза и все понял. А теперь впереди три недели одиночества, болезненных раздумий, тревоги. Ярош обиделся и дал себе слово, что первым не напишет ей.
2
Было время, когда Ванжа, недавний выпускник школы милиции, с нетерпением ждал звонков, срочных сообщений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
- Зачем?
- А я послушаю и поплачу.
- Вот тебе и на! Тогда не запишу.
- Не все слезы с горя. Отец служил на флоте и вот с тех пор не мог спокойно слушать голоса чаек. Поведет меня, бывало, на днепровские кручи и слушает, слушает... Нет, говорит, у морской чайки сердце богаче.
Они уже подошли к дому Нины.
- А вон и твой воздыхатель, - сказал Ярош. - Тут как тут. Видимо, не зря уговариваешь меня ехать.
По улице прохаживался рыжеусый лейтенант милиции. В руке ветка персидской сирени.
- Что вы тут делаете, уважаемый товарищ э-э... страж общественного порядка? Вышли подышать вечерним воздухом в квадрате Н-26? Не угадал? Этот квадрат, этот участок тротуара значится у вас под другим шифром?
- Яро! - воскликнула Нина.
- Впрочем, я, конечно, ошибся. Вы проводите ответственную операцию под кодовым названием "Сирень". Желаю успеха!.. Честь имею!
Ярослав церемонно раскланялся и пошел не оглядываясь.
Эта ночь и следующий день, последний перед отпуском, тянулись невероятно долго. А тут еще Савчук, главный редактор, снял передачу "Природа и мы", даже не дослушав ее до конца. Полистал календарь на столе, качнул костлявым плечом:
- Чудеса! Праздник вон когда отшумел, а соловьи до сих пор хрипят, сорвали, видно, голоса.
Главный смотрел на Яроша поверх очков, в глазах ни тени улыбки, сама невинность. Ох уж эти Савчуковы штучки! Лучше бы выругал. Возражать, однако, было нечего. Соловьи и в самом деле не отличались чистотой голосов. Ярослав давно собирался обновить записи, да все руки не доходили.
Вечером во вторник Нина не пришла на свидание. Впервые за время их знакомства Ярослав сидел на скамейке под ивами и от нечего делать бросал камешки в воду. Корил себя за вчерашнее. Обиделась Нина, не пришла даже попрощаться. Сам виноват, если операция "Сирень" завершится успешно. Может, и сейчас бродят они с тем лейтенантом, смеются над ним, а он сидит тут, как верный рыцарь. Во все времена верность ценилась прежде всего, но что, как не она, чаще всего приносилось в жертву?
Придя к такой мысли, Ярош почувствовал себя обиженным. Захотелось с кем-нибудь поделиться своими горестями. С кем? У отца слишком аналитический ум, как начнет все раскладывать по полочкам, рад не будешь. Вот мать умеет и посочувствовать, и утешить, иногда диву даешься, откуда у нее берутся нужные слова...
Стемнело. Утомленное за день высокое майское небо припало к земле, стало густым и синим, как днепровская вода. Ярослав сел в трамвай и, задумавшись, чуть не проехал свою остановку. Во дворе в зеленой беседке играли в шахматы. В другой раз он не утерпел бы, хоть на несколько минут подошел, постоял за спинами игроков, оценил бы положение на доске, а теперь только скользнул взглядом по игрокам и болельщикам.
- А мы ждали тебя с Ниной, - сказала мать. - Что же ты без нее?
И вдруг он понял, что ничего не скажет матери. Прошло время, когда вместе и радовались и горевали. Вырос - отдалился. Почему так? Куда девалась откровенность?
- Что-то там дома у нее. Торопилась...
Услышал свой голос и поспешил к умывальнику, плеснул водой в разгоревшееся лицо. Впервые в жизни он лгал матери.
Ужинали втроем. В последнее время это случалось не часто. То старшему Ярошу в ночную к своему металлу, то младший задерживался. Зато когда садились за стол вместе, мать чувствовала себя как на празднике.
Около полуночи, разбудив в радиокомитете сторожа, Ярош взял в гараже свою "Яву" и выехал с портативным магнитофоном за город.
Дубовая балка у излучины Днепра начиналась за переездом через линию пригородной электрички, террасами сбегала к берегу, к самой воде. Густой бурьян был наполнен дремотными голосами цикад, в черной низине за камышом лениво квакали лягушки. Путаясь ногами в зеленых плетях дикого клевера, Ярош шел к старому дубу на поляне. Деревья и кусты словно отшатнулись в стороны в страхе перед мощью его узловатого ствола, а может, наоборот, он и вырос потому таким большим и величественным, поскольку ничто не мешало ему пить вдоволь земные соки.
Ярослав лег на землю лицом вверх, искал хоть какую-нибудь прогалину между тучами, через которую на него глянуло бы ночное небо, ждал соловьев. Он был уверен, что они там, в листве дуба, маленькие серые птички, которым природа так щедро компенсировала голосом неказистый вид. Еще сухой, не увлажненный утренней росой пырей вперемешку с опавшими прошлогодними листьями оказался мягким, покойным ложем, убаюкивал.
Почему же не пришла Нина? Неужели на самом деле махнула на него рукой? А лейтенант - парень действительно симпатичный, и милицейская форма ему идет. Спокойный, уверенный, а это импонирует девушкам... Но как же тогда клятва? Разве слова кидают на ветер, разве их спешат вычеркнуть из памяти, словно их и не было, словно никогда не слетали они с горячих зацелованных губ? И этот шепот: "Ты верь мне, слышишь? Что бы ни случилось, верь!"
Ярослав вздохнул, вырвал с корнем какую-то былинку, принялся жевать ее. Была она горькой и пахла мятой.
Край неба на востоке закрывали кусты, но над ними уже занималась еще не оранжевая, а фиолетовая заря. В конце мая светает рано. Протарахтела моторная лодка, внизу за лозняком на берег накатилась волна, пошумела, затихла. И сразу в кроне дуба запели соловьи. Тенькнул один, заспешил спросонья, захлебнулся, тогда другой начал длинной руладой: "Тьех-тьех, где-ты-там, хватит-спать, все-все-проспишь!"
Ярош успел включить магнитофон, кинул взгляд на микрофон, пожалел, что не догадался раньше повесить его на ветку, и притих, замер очарованный, боясь неосторожным движением выдать свое присутствие, напугать певцов. А соловьи тенькали, высвистывали, заливались. Мелькнула мысль: "Савчука бы сюда!" И сразу послышалось: "Савчук-Савчук, побил-Яроша, побил-Яроша!" Ярослав усмехнулся и неожиданно задремал.
Показалось, лишь на миг закрыл глаза. На самом же деле прошло много времени: вокруг все выплыло из темноты, как из тумана, приобрело четкие очертания - деревья, кусты, камыш; соловьи еще пели, хотя не так задорно, с перерывами; тихо скрипел кассетами магнитофон - пленка давно кончилась. Ярослав выключил его, обескураженно глянул на часы. Ну что ж, прощайте, соловьи! Петь вам отныне звонкими голосами в радиопередаче "Природа и мы"...
Ровно в девять утра перрон беззвучно поплыл перед окнами симферопольского поезда. Под осуждающим взглядом пожилой проводницы Ярослав вскочил на подножку в последнюю минуту. Не пришла Нина и на вокзал, а он так надеялся. Заглянул бы в синие глаза и все понял. А теперь впереди три недели одиночества, болезненных раздумий, тревоги. Ярош обиделся и дал себе слово, что первым не напишет ей.
2
Было время, когда Ванжа, недавний выпускник школы милиции, с нетерпением ждал звонков, срочных сообщений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54