В шутке этой Юрий почувствовал затаенное желание Саввы не уронить себя, его снисходительную усмешку над ним, молодым работником.
– Заходите, Савва Степанович, через десять минут. Давно не видались.
Зашнуровал ботинки, повязал галстук, зачесал назад растопыренными пальцами мягкие вьющиеся волосы и встал у окна.
В памяти всплыло властное, в коричневых веснушках лицо дяди. В его глазах Савва был самобытный человек большого размаха, сильного накала. Работать с ним трудно и хорошо. Он гордился дядей, его умом, волей. Но Юрий не сходился близко с ним, в то время как дружил с другими, куда менее яркими и умными людьми. Объяснить такое внутреннее отталкивание от него Юрий не мог даже самому себе, да и не пытался.
В свое время из молодых работников завода Юрий был единственный, на кого Савва не поднимал раскатистого властного баса. Раз как-то, когда Юрий, окончив вечерний институт, стал работать сменным инженером, Савва по-свойски налетел на него с крепким словом. Юрий протянул руку с длинными крупными пальцами и, пропуская слова сквозь плотно сжатые зубы, сказал, сильнее обычного окая:
– Оставьте озорство.
Савва фыркнул.
– Грохочете… как порожняя бочка, – сказал Юрий, когда Савва неожиданно для себя уже успокоился и благодушно покуривал.
– Ты это серьезно, Юра, насчет озорства-то?
– Потешаю вас, – с обидным миролюбием ответил тогда Юрий.
Савва пришел минута в минуту, широко распахнул двери и сразу же заговорил, ворча с начальнической фамильярностью:
– Покоряюсь судьбе, покоряюсь. Уезжая в Москву, надеялся навсегда избавиться от твоего милого общества, но… судьба! Год совместного пребывания с тобой в одной упряжке нужно равнять с десятью годами работы во вреднейшем цехе.
– Подвиг ваш зачтется вам, Савва Степанович.
Тыча пальцем в грудь Юрия, Савва долго говорил о сроках строительства новых цехов. Смущали эти сроки Юрия необычайной сжатостью.
– Это реальный расчет! – напористо говорил Савва.
Юрий любил в Савве вот эту молодую энергию, волю и размах. До Саввы был директор добрый, сыроватый, нерешительный. Как стена резиновая: сколько ни бейся головой, не прошибешь и не зашибешься.
– Ну как, Юра, рассказать о моих приключениях? – спросил Савва вдруг усталым голосом. – Не подымай высоко, не опускай низко.
Юрию очень хотелось знать, что же могло произойти с этим умным и честным человеком, но ему в то же время было жалко его и еще было совестно копаться в больном сердце. Он тепло глянул в его глаза:
– Потом как-нибудь, Савва Степанович. На охоте или на рыбалке. Врастайте в коллектив всем своим горячим сердцем. Со временем горечь осядет, второстепенное отсеется, а главное покажется в несколько ином свете. А там, глядишь, и не захочется толковать о своем черном дне.
– Упрощаешь немного, Юра.
– Зачем же усложнять сложное? Только запутывать. По себе знаю, Савва Степанович, чувства горькие границ не имеют. Лучше не давать им волю. Ушибов трогать не будем. По возможности, конечно. Поедем к нам, отдохнете, а?
– Вези меня в горком, к Солнцеву, – приказал Савва и, усмехаясь, иронически добавил: – Воспламеним Тихона Тарасовича перспективой.
IX
Во дворе горкома Юрий поставил машину рядом с видавшим виды «газиком». Савва узнал этот автомобиль. Часто, бывало, в кромешной ночи гонялись с Солнцевым на этом «газике» за зайцами, ослепляя их фарами. И подумалось Савве, что машина смахивает на Тихона Тарасовича: лобастая, изношенная, она бегала по любому бездорожью. Как и Тихон, она уже много лет не отдыхала, страдала одышкой, но всегда имела походный, боевой вид. И еще вспомнил Савва: Солнцев нелегко расставался с привычными вещами, будь то машина или костюм.
Вошли в просторный кабинет с почерневшей дубовой панелью. Из-за большого старого приземистого стола вышел вразвалку болезненно полный Тихон Солнцев.
– Привет сталеварам, привет! – сказал он хрипловатым, как у погонщика быков, голосом. Достал из кармана серого просторного пиджака коробочку, взял из нее какую-то таблетку, ловко кинул в рот и запил нарзаном. Лукаво прищурив глаза в припухлых отечных веках, спросил Юрия: – Скажи мне, Юрий Крупнов, хвост вертит собакой или собака хвостом? – Не дожидаясь ответа, вынул из скрипящего ящика стола два экземпляра заводской газеты, подал один Савве, другой Юрию. – Как вам нравится фельетон «Бескрылая фантазия»?
Зло смеялся некий Тихон Заволжский над городским строительным трестом: и дома-то строят нелепые, и средства-то расходуют не по назначению, и хватаются-то за многие объекты.
– Тихон Тарасович, написано неплохо, – сказал Юрий.
Взмахом выцветших бровей Солнцев погнал волны морщин по просторному лбу, они затерялись в густой медновато-седой заросли волос.
– Этот новоявленный Щедрин – трус, – сказал он с одышкой. – Ишь ты, Тихон, да еще Заволжский. Таракан он запечный. А ты, секретарь, проморгал, выпустил из рук газету. Получилась игра фантазии, чересчур крылатая. Разберись! Скажи этим Тихонам и Епифанам: критикуйте в открытую. Они не селькоры первых дней Советской власти, перед ними товарищи по работе, а не кулаки с обрезом. Мы критику любим, но какую? То-то и оно!
Савва украдкой следил за Юрием: тот слушал секретаря спокойно, не сводя с него голубых, с суровым холодком глаз, едва заметно улыбаясь уголками рта.
«Что-то более значительное скрывается за этим разговором о фельетоне, – подумал Савва не без тревоги. – Солнцев опытный, умный, и вряд ли могла так взволновать его заводская газетка. Да и Юрка привычен к дисциплине и, не думавши, не благословил бы газету на выпад против… Да, да, тут ложится тень на горком».
Тихон подошел к глухой стене, отдернул широким жестом занавеску.
– Полюбуйтесь генеральным планом строительства города! – сказал он.
Савва остановил взгляд на своем заводском районе. «Вот и Богатырь-гора. Но почему парк да еще фуникулер до самого пляжа? Тут же немедля начнем строить цехи», – думал он, слыша за своей спиной астматическое дыхание Солнцева.
Савва вскользь сказал о генеральном плане городского строительства и потом с натиском заговорил о цели прихода – строительстве новых цехов. Сроки жесткие. Но ведь мы работаем на таком напряженном режиме с первых дней революции. История продиктовала условия, мы их приняли. Савва увлекся, убеждая Тихона, навязывая ему свою волю. Нет у городской партийной организации более важного дела, чем помощь комбинату: ведь тут сталь, машины.
– Сроки строительства новых цехов жесткие, но это реальный расчет, – повторял Савва несколько раз, склоняясь через стол к Тихону, задумчиво сидевшему в кресле.
«Все это с размахом. Но боюсь, что это результат испуга, а не реальный расчет, обещание сгоряча… и стремление разжалованного снова стать замнаркома, и как можно попроворнее», – думал Тихон, тревожно прислушиваясь к своему с перебоями работавшему сердцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112