я вернулся и долго бродил по залу неподалеку от стола, за которым сидел тот чиновник; я слонялся вокруг, пока часы не пробили двенадцать и зал начал понемногу пустеть; чиновник что-то писал, перед ним уже не было ни души, не то что утром, тогда я подошел поближе и опять остановился у самого его стола; он оторвался от бумаг, поднял на меня глаза и сказал:
— Все утро ты тут околачиваешься, бездельник, чего тебе надо? Ох, боюсь, на уме у тебя что-то недоброе.
— Нет, что вы, сэр, — говорю я.
— Что ж, хорошо, коли нет, — говорит он. — А какое у тебя может быть дело в таможне, ты ведь не купец.
— Мне надо с вами поговорить, — говорю я.
— Со мной? — говорит он. — А что ты хочешь сказать мне?
— Кое-что, — говорю я, — только, если вы мне за это ничего плохого не сделаете.
— Плохого? А что плохого я могу тебе сделать, а? — спросил он ласково.
— Вправду не сделаете, сэр? — говорю я.
— Право же, мальчуган! Ничего плохого я тебе не сделаю. Ну, так о чем речь? Ты что-нибудь знаешь про бумажник того господина?
Я ответил, но так тихо, что он не расслышал, тогда он пересел на соседнее место, открыл дверцу в перегородке и подозвал меня к себе; я вошел.
Он опять спросил, знаю ли я что-нибудь о бумажнике.
Я таким же тихим голосом ответил, что нас могут услышать.
Тогда он, понизив голос почти до шепота, еще раз спросил о бумажнике.
Я ответил ему, что, по-моему, кое-что знаю о нем, только у меня его нет и в этом деле я посторонний, а что находятся бумаги у одного парня, который хотел их сжечь и сжег бы, если бы не я, и что вот только что я услышал, будто бы тот господин рад получить их назад и даст за них, то есть за те бумаги, много денег.
— Да, да, я говорил это, — сказал чиновник, — и если ты сможешь вернуть их, он тебя щедро вознаградит, не меньше тридцати фунтов даст, как обещал.
— И еще вы сказали, сэр, другому господину, вот только сейчас, — говорю я, — что он ничего худого не сделает тому, кто их принесет.
Чиновник. Нет, нет, тебе и вправду ничего не грозит, могу ручаться.
Мальчик. А другим из-за меня не попадет?
Чиновник. Нет, тебя даже не спросят, кто они такие и как их зовут.
Мальчик. Ведь я просто нищий, и я всей душой хотел бы, чтобы тот господин получил назад свои бумаги, и клянусь, я сам не брал их и нет их у меня сейчас.
Чиновник. Ну скажи, а как же этот господин тогда их получит?
Мальчик. Если я сумею их достать, я принесу их вам завтра утром.
Чиновник. А сегодня вечером нельзя?
Мальчик. Постараюсь, только где я вас найду?
Чиновник. Приходи ко мне домой, мальчуган.
Мальчик. А где вы живете, я не знаю.
Чиновник. Пойдем сейчас со мной, и я тебе покажу.
Он повел меня на Тауэр-стрит, показал свой дом и назначил прийти к пяти часам вечера, что я, само собой, сделал, прихватив и бумажник.
Когда я пришел, чиновник спросил меня, принес ли я книжку, как он выразился.
— Какая же это книжка? — сказал я.
— Неважно, пусть бумажник, это все равно, — говорит он.
— Помните, — сказал я, — вы обещали не трогать меня. — И я начал всхлипывать.
— Тебе нечего бояться, малыш, — говорит он, — я не трону тебя, бедный мальчик! Никто тебя не тронет.
— Тогда вот он, — сказал я и вытащил бумажник.
Тут он пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: «Да».
И спросил меня, все ли векселя там.
Я ответил, что как будто одного не хватает, но думаю, что остальные целы.
— А почему ты так думаешь? — спросил он.
— Потому что я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их, говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.
Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:
— А где этот малый?
Но чиновник вмешался и сказал:
— Нет, нет, вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему не придется об этом говорить.
— Ну что же, дитя, — говорит тот, — а позволишь ты нам открыть бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.
— Открывайте, — говорю я.
Тогда чиновник спрашивает его:
— А сколько там было векселей?
— Всего три, — говорит он, — не считая расписки на двенадцать фунтов десять шиллингов. Один счет сэра Стивена Ивенса на триста фунтов и два иностранных векселя.
— Так, значит, если все они в бумажнике, мальчик получит свои тридцать фунтов, не так ли?
— Да, — отвечает господин, — он их непременно получит. — И, обращаясь ко мне, говорит: — Подойди ко мне, дитя, позволь мне открыть бумажник.
Я отдал ему бумажник, он открыл его и увидел там все три векселя и другие бумаги, в целости и сохранности, не смятые и не порванные, и признал, что все в порядке.
Тут чиновник и говорит:
— Я поручился мальчику за вознаграждение.
— Но позвольте, — говорит господин, — ведь жулики уже получили двенадцать фунтов десять шиллингов, пусть считают это частью тридцати фунтов.
По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону.
— Нет, — сказал он, — вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.
Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно.
— Как, — говорит он, — разве ты сам не можешь пересчитать?
Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать.
— Да что ты, — говорит он, — неужели ты не знаешь, что это гинеи?
— Знаю, — говорю я, — только не знаю, сколько это — гинея.
— Вот так так, — говорит он, — а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?
— Потому, — ответил я, — что я верил, вы меня не обманете.
— Бедное дитя! — говорит он. — Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?
— Я бедный бродяжка, — ответил я и заплакал.
— Я спрашиваю, как тебя зовут, — говорит он. — Ах да, я и забыл, — говорит он, — я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.
— Меня зовут Джек, — сказал я.
— Ну, а фамилия у тебя есть? — спрашивает он.
— А что это такое? — спрашиваю я.
— Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? — говорит он.
— Да, — говорю я, — меня все зовут Полковник Джек.
— А другого имени у тебя нет?
— Нет, — говорю я.
— Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?
— Мне сказали, что моего отца звали Полковником.
— А твои отец с матерью живы? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я, — отец мой умер.
— А где же твоя мать? — спрашивает он.
— Матери у меня никогда не было, — отвечаю я.
Тут он рассмеялся.
— Как же так, — говорит он, — а кто же у тебя был тогда, если не мать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— Все утро ты тут околачиваешься, бездельник, чего тебе надо? Ох, боюсь, на уме у тебя что-то недоброе.
— Нет, что вы, сэр, — говорю я.
— Что ж, хорошо, коли нет, — говорит он. — А какое у тебя может быть дело в таможне, ты ведь не купец.
— Мне надо с вами поговорить, — говорю я.
— Со мной? — говорит он. — А что ты хочешь сказать мне?
— Кое-что, — говорю я, — только, если вы мне за это ничего плохого не сделаете.
— Плохого? А что плохого я могу тебе сделать, а? — спросил он ласково.
— Вправду не сделаете, сэр? — говорю я.
— Право же, мальчуган! Ничего плохого я тебе не сделаю. Ну, так о чем речь? Ты что-нибудь знаешь про бумажник того господина?
Я ответил, но так тихо, что он не расслышал, тогда он пересел на соседнее место, открыл дверцу в перегородке и подозвал меня к себе; я вошел.
Он опять спросил, знаю ли я что-нибудь о бумажнике.
Я таким же тихим голосом ответил, что нас могут услышать.
Тогда он, понизив голос почти до шепота, еще раз спросил о бумажнике.
Я ответил ему, что, по-моему, кое-что знаю о нем, только у меня его нет и в этом деле я посторонний, а что находятся бумаги у одного парня, который хотел их сжечь и сжег бы, если бы не я, и что вот только что я услышал, будто бы тот господин рад получить их назад и даст за них, то есть за те бумаги, много денег.
— Да, да, я говорил это, — сказал чиновник, — и если ты сможешь вернуть их, он тебя щедро вознаградит, не меньше тридцати фунтов даст, как обещал.
— И еще вы сказали, сэр, другому господину, вот только сейчас, — говорю я, — что он ничего худого не сделает тому, кто их принесет.
Чиновник. Нет, нет, тебе и вправду ничего не грозит, могу ручаться.
Мальчик. А другим из-за меня не попадет?
Чиновник. Нет, тебя даже не спросят, кто они такие и как их зовут.
Мальчик. Ведь я просто нищий, и я всей душой хотел бы, чтобы тот господин получил назад свои бумаги, и клянусь, я сам не брал их и нет их у меня сейчас.
Чиновник. Ну скажи, а как же этот господин тогда их получит?
Мальчик. Если я сумею их достать, я принесу их вам завтра утром.
Чиновник. А сегодня вечером нельзя?
Мальчик. Постараюсь, только где я вас найду?
Чиновник. Приходи ко мне домой, мальчуган.
Мальчик. А где вы живете, я не знаю.
Чиновник. Пойдем сейчас со мной, и я тебе покажу.
Он повел меня на Тауэр-стрит, показал свой дом и назначил прийти к пяти часам вечера, что я, само собой, сделал, прихватив и бумажник.
Когда я пришел, чиновник спросил меня, принес ли я книжку, как он выразился.
— Какая же это книжка? — сказал я.
— Неважно, пусть бумажник, это все равно, — говорит он.
— Помните, — сказал я, — вы обещали не трогать меня. — И я начал всхлипывать.
— Тебе нечего бояться, малыш, — говорит он, — я не трону тебя, бедный мальчик! Никто тебя не тронет.
— Тогда вот он, — сказал я и вытащил бумажник.
Тут он пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: «Да».
И спросил меня, все ли векселя там.
Я ответил, что как будто одного не хватает, но думаю, что остальные целы.
— А почему ты так думаешь? — спросил он.
— Потому что я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их, говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.
Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:
— А где этот малый?
Но чиновник вмешался и сказал:
— Нет, нет, вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему не придется об этом говорить.
— Ну что же, дитя, — говорит тот, — а позволишь ты нам открыть бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.
— Открывайте, — говорю я.
Тогда чиновник спрашивает его:
— А сколько там было векселей?
— Всего три, — говорит он, — не считая расписки на двенадцать фунтов десять шиллингов. Один счет сэра Стивена Ивенса на триста фунтов и два иностранных векселя.
— Так, значит, если все они в бумажнике, мальчик получит свои тридцать фунтов, не так ли?
— Да, — отвечает господин, — он их непременно получит. — И, обращаясь ко мне, говорит: — Подойди ко мне, дитя, позволь мне открыть бумажник.
Я отдал ему бумажник, он открыл его и увидел там все три векселя и другие бумаги, в целости и сохранности, не смятые и не порванные, и признал, что все в порядке.
Тут чиновник и говорит:
— Я поручился мальчику за вознаграждение.
— Но позвольте, — говорит господин, — ведь жулики уже получили двенадцать фунтов десять шиллингов, пусть считают это частью тридцати фунтов.
По мне, и на это можно было согласиться без разговоров, но чиновник держал мою сторону.
— Нет, — сказал он, — вы уже знали, что двенадцать фунтов десять шиллингов получены, когда назначили за остальные векселя тридцать фунтов, объявили это через глашатого и вывесили объявление на двери таможни, и я обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.
Они долго спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся. Но они наконец сторговались, и чиновник дал мне двадцать пять фунтов золотыми гинеями; а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на моей ладони, спросил меня, все ли верно, а я сказал, что не знаю, но, должно быть, верно.
— Как, — говорит он, — разве ты сам не можешь пересчитать?
Я сказал, что не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не умею их считать.
— Да что ты, — говорит он, — неужели ты не знаешь, что это гинеи?
— Знаю, — говорю я, — только не знаю, сколько это — гинея.
— Вот так так, — говорит он, — а как же ты тогда сказал, что, должно быть, все верно?
— Потому, — ответил я, — что я верил, вы меня не обманете.
— Бедное дитя! — говорит он. — Как мало ты знаешь о жизни! Кто же ты?
— Я бедный бродяжка, — ответил я и заплакал.
— Я спрашиваю, как тебя зовут, — говорит он. — Ах да, я и забыл, — говорит он, — я же обещал не спрашивать твоего имени, можешь мне не отвечать.
— Меня зовут Джек, — сказал я.
— Ну, а фамилия у тебя есть? — спрашивает он.
— А что это такое? — спрашиваю я.
— Ну, есть у тебя еще какое-нибудь имя, кроме Джека? — говорит он.
— Да, — говорю я, — меня все зовут Полковник Джек.
— А другого имени у тебя нет?
— Нет, — говорю я.
— Тогда скажи, отчего же тебя стали звать Полковником Джеком?
— Мне сказали, что моего отца звали Полковником.
— А твои отец с матерью живы? — спрашивает он.
— Нет, — говорю я, — отец мой умер.
— А где же твоя мать? — спрашивает он.
— Матери у меня никогда не было, — отвечаю я.
Тут он рассмеялся.
— Как же так, — говорит он, — а кто же у тебя был тогда, если не мать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95