И вот еще с двумя узниками ему удалось сбить кандалы и буквально пройти сквозь стены тюрьмы, так что однажды ночью они оказались уже за ее пределами и, совершив побег, сумели перебраться во Францию, где он продолжал заниматься тем же делом, причем так успешно, что прославился под именем Антони и вместе еще с тремя своими коллегами, которых он обучил, что называется, воровать по-английски, то есть никого не калеча и не убивая, словом, не прибегая к насилию, удостоился чести быть колесованным на Гревской площади в Париже.
Мне удалось разузнать про них все подробности и получить полный отчет об их судьбе от их же дружков, которым посчастливилось избежать подобной участи, причем я сумел заполучить все сведения, не дав им никакой возможности догадаться, кто я такой и зачем мне это нужно знать.
Итак, ныне я достиг вершины благополучия; в самом деле, обстоятельства мои сложились наилучшим образом, ибо, проявив с самого начала бережливость, я постепенно увеличил мое состояние, хотя и жил довольно широко. Так или иначе, за мной установилась репутация весьма почтенного купца, разбогатевшего в Виргинии, а поскольку я часто оформлял разным лицам поставки, о коих они просили меня в своих письмах, то, повторяю, за мной и утвердилась слава процветающего купца.
Жил я один, снимал квартиру, и хотя я приобрел известность, тем не менее в моих частных корреспонденциях я все еще подписывался просто Джек, однако французы, среди которых я (как уже говорил ранее) прожил что-то около года, не могли понять, что такое Джек, и называли меня то мосье Жак, то Полковник Жак, а потом уж только Полковник Жак: так было записано в документе, подтверждавшем, что меня обменяли на другого пленника; под таким именем я отправился во Фландрию, по этой же причине, а также руководствуясь документами об обмене (о котором говорилось выше), меня стал величать Полковником Жаком и мой друг из Англии, которого я назвал моим агентом. Таким образом меня приняли здесь за иностранца, за француза, и я был несказанно доволен, что все считают меня французом. По-французски я говорил свободно, ибо изучил этот язык, проведя среди французов немало времени, а потому, живя в Лондоне, я постоянно посещал французскую церковь и вообще старался по любому возможному поводу изъясняться по-французски, чтобы утвердить о себе мнение, что я француз. Я нанял слугу-француза, чтобы он вел мои дела, я имею в виду торговые, которые сводились лишь к получению и продаже табака, — мне присылали его тогда с моих плантаций примерно пятьсот — шестьсот кип в год, — а также к отправке моим помощникам всего необходимого, о чем они просили.
Такую уединенную жизнь я продолжал вести еще примерно в течение двух лет, когда сам дьявол, затаивший зло против меня за то, что я отказался остаться вором, не надумал отплатить мне, и с лихвой, расставив на моем пути сети, в коих я чуть было не запутался окончательно.
В доме напротив того, где я поселился, проживала одна дама, внешности необычайно привлекательной, одевалась она тоже превосходно — словом, была истинной красавицей; она была хорошо воспитана, прекрасно пела, порою до меня совсем явственно доносился ее восхитительный голос, так как дома наши стояли лицом к лицу в довольно тесном дворе, чем-то напоминавшем Двор Трех Королей на Ломбард-стрит.
Эта дама так часто попадалась мне на глаза, что сама вежливость требовала оказывать ей признаки внимания и приветствовать, сняв шляпу, когда я замечал ее в окне, либо в дверях ее дома, или во дворе, — словом, как говорится, у нас завелось шапочное знакомство. Случалось, она навещала кого-то в доме, где я проживал, и как-то всегда так ловко выходило, что я попадался ей на глаза; таким образом, постепенно мы познакомились ближе и часто даже вели непринужденную беседу, но почти всегда на людях.
В любовных делах я был сущим юнцом, и, должно быть, во всей Европе не нашлось бы второго мужчины, который в моем возрасте так плохо бы разбирался в женщинах. Мысль о женитьбе, тем паче о любовнице, никогда мне даже в голову не приходила, — словом, до последнего времени я имел такое же представление о прекрасном поле и проявлял столько же интереса к женщинам, как в десятилетнем возрасте, когда я проводил свои ночи в теплой золе на стекольном заводе.
Уж не знаю, чем околдовала меня эта женщина, то ли разговорами, то ли тем, что несколько раз почтила меня своим вниманием, не знаю как, но я попал в подстроенную ею ловушку, не ведая, к чему это может привести. Она внесла в мои мысли вдруг полное смятение, словно приворожила меня, и я ни о чем другом не мог думать. Конечно, не будь она одной из самых изощренных женщин на свете, ей бы никогда не удалось так околдовать меня, но чары ее были столь велики, что перед ними не устоял бы и более искушенный человек.
Она преследовала меня беспрерывно, пользуясь всевозможными хитростями и уловками, которые не оставались бесплодными; она постоянно находилась у меня на виду (так уж получалось), бывала приглашена в то же общество, что и я, однако держалась всегда очень строго, и окружала себя надежной защитой; в течение нескольких месяцев после того, как она могла заметить, что я ищу случая поговорить с ней, она все еще избегала этой возможности и всегда была настороже, так что я никак не мог застать ее врасплох.
Такая чопорность поведения казалась непостижимой загадкой, ибо при этом она не уклонялась от встреч со мной и разговоров, но только на людях, однако она строго придерживалась своих правил, никогда не позволяла себе сесть рядом со мной, чтобы я мог вручить ей незаметно записку или что-то шепнуть на ухо; по ее воле всегда кто-нибудь находился между нами, и я не мог к ней приблизиться. Так она морочила меня в течение нескольких месяцев, словно твердо решила держать меня в отдалении.
Однако все это время у нее, несомненно, была одна цель: завладеть мною, поймать меня; вся ее политика, скорее всего, походила на охоту, ибо, заманивая меня, она выказывала такое явное пренебрежение, что просто невозможно было не обмануться. А с другой стороны, она не производила впечатления женщины недостойной или бедной, которой бы требовалось столько уловок, чтобы завоевать мужчину; пожалуй, обманщиком невольно оказался я сам, ибо, на беду, ей сообщил кто-то, что я преуспевающий купец, что у меня несметные богатства и что она заживет со мной, как королева, я же вовсе не хотел завлекать ее своим богатством и никак не думал, что именно на него она польстится.
Она оказалась слишком хитра, чтобы я мог заметить ее доступность, напротив, она даже шла на риск и заставляла меня тщательно избегать ее; кто бы только мог предположить, что женщина способна на это? И часто впоследствии я задавал себе вопрос, как же все-таки случилось, что я не проникся к ней отвращением, ибо, испытывая полное равнодушие к особам прекрасного пола, я до последнего времени вообще не удостаивал их вниманием и лишь любовался ими, как любуешься картиной, висящей на стене, не более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Мне удалось разузнать про них все подробности и получить полный отчет об их судьбе от их же дружков, которым посчастливилось избежать подобной участи, причем я сумел заполучить все сведения, не дав им никакой возможности догадаться, кто я такой и зачем мне это нужно знать.
Итак, ныне я достиг вершины благополучия; в самом деле, обстоятельства мои сложились наилучшим образом, ибо, проявив с самого начала бережливость, я постепенно увеличил мое состояние, хотя и жил довольно широко. Так или иначе, за мной установилась репутация весьма почтенного купца, разбогатевшего в Виргинии, а поскольку я часто оформлял разным лицам поставки, о коих они просили меня в своих письмах, то, повторяю, за мной и утвердилась слава процветающего купца.
Жил я один, снимал квартиру, и хотя я приобрел известность, тем не менее в моих частных корреспонденциях я все еще подписывался просто Джек, однако французы, среди которых я (как уже говорил ранее) прожил что-то около года, не могли понять, что такое Джек, и называли меня то мосье Жак, то Полковник Жак, а потом уж только Полковник Жак: так было записано в документе, подтверждавшем, что меня обменяли на другого пленника; под таким именем я отправился во Фландрию, по этой же причине, а также руководствуясь документами об обмене (о котором говорилось выше), меня стал величать Полковником Жаком и мой друг из Англии, которого я назвал моим агентом. Таким образом меня приняли здесь за иностранца, за француза, и я был несказанно доволен, что все считают меня французом. По-французски я говорил свободно, ибо изучил этот язык, проведя среди французов немало времени, а потому, живя в Лондоне, я постоянно посещал французскую церковь и вообще старался по любому возможному поводу изъясняться по-французски, чтобы утвердить о себе мнение, что я француз. Я нанял слугу-француза, чтобы он вел мои дела, я имею в виду торговые, которые сводились лишь к получению и продаже табака, — мне присылали его тогда с моих плантаций примерно пятьсот — шестьсот кип в год, — а также к отправке моим помощникам всего необходимого, о чем они просили.
Такую уединенную жизнь я продолжал вести еще примерно в течение двух лет, когда сам дьявол, затаивший зло против меня за то, что я отказался остаться вором, не надумал отплатить мне, и с лихвой, расставив на моем пути сети, в коих я чуть было не запутался окончательно.
В доме напротив того, где я поселился, проживала одна дама, внешности необычайно привлекательной, одевалась она тоже превосходно — словом, была истинной красавицей; она была хорошо воспитана, прекрасно пела, порою до меня совсем явственно доносился ее восхитительный голос, так как дома наши стояли лицом к лицу в довольно тесном дворе, чем-то напоминавшем Двор Трех Королей на Ломбард-стрит.
Эта дама так часто попадалась мне на глаза, что сама вежливость требовала оказывать ей признаки внимания и приветствовать, сняв шляпу, когда я замечал ее в окне, либо в дверях ее дома, или во дворе, — словом, как говорится, у нас завелось шапочное знакомство. Случалось, она навещала кого-то в доме, где я проживал, и как-то всегда так ловко выходило, что я попадался ей на глаза; таким образом, постепенно мы познакомились ближе и часто даже вели непринужденную беседу, но почти всегда на людях.
В любовных делах я был сущим юнцом, и, должно быть, во всей Европе не нашлось бы второго мужчины, который в моем возрасте так плохо бы разбирался в женщинах. Мысль о женитьбе, тем паче о любовнице, никогда мне даже в голову не приходила, — словом, до последнего времени я имел такое же представление о прекрасном поле и проявлял столько же интереса к женщинам, как в десятилетнем возрасте, когда я проводил свои ночи в теплой золе на стекольном заводе.
Уж не знаю, чем околдовала меня эта женщина, то ли разговорами, то ли тем, что несколько раз почтила меня своим вниманием, не знаю как, но я попал в подстроенную ею ловушку, не ведая, к чему это может привести. Она внесла в мои мысли вдруг полное смятение, словно приворожила меня, и я ни о чем другом не мог думать. Конечно, не будь она одной из самых изощренных женщин на свете, ей бы никогда не удалось так околдовать меня, но чары ее были столь велики, что перед ними не устоял бы и более искушенный человек.
Она преследовала меня беспрерывно, пользуясь всевозможными хитростями и уловками, которые не оставались бесплодными; она постоянно находилась у меня на виду (так уж получалось), бывала приглашена в то же общество, что и я, однако держалась всегда очень строго, и окружала себя надежной защитой; в течение нескольких месяцев после того, как она могла заметить, что я ищу случая поговорить с ней, она все еще избегала этой возможности и всегда была настороже, так что я никак не мог застать ее врасплох.
Такая чопорность поведения казалась непостижимой загадкой, ибо при этом она не уклонялась от встреч со мной и разговоров, но только на людях, однако она строго придерживалась своих правил, никогда не позволяла себе сесть рядом со мной, чтобы я мог вручить ей незаметно записку или что-то шепнуть на ухо; по ее воле всегда кто-нибудь находился между нами, и я не мог к ней приблизиться. Так она морочила меня в течение нескольких месяцев, словно твердо решила держать меня в отдалении.
Однако все это время у нее, несомненно, была одна цель: завладеть мною, поймать меня; вся ее политика, скорее всего, походила на охоту, ибо, заманивая меня, она выказывала такое явное пренебрежение, что просто невозможно было не обмануться. А с другой стороны, она не производила впечатления женщины недостойной или бедной, которой бы требовалось столько уловок, чтобы завоевать мужчину; пожалуй, обманщиком невольно оказался я сам, ибо, на беду, ей сообщил кто-то, что я преуспевающий купец, что у меня несметные богатства и что она заживет со мной, как королева, я же вовсе не хотел завлекать ее своим богатством и никак не думал, что именно на него она польстится.
Она оказалась слишком хитра, чтобы я мог заметить ее доступность, напротив, она даже шла на риск и заставляла меня тщательно избегать ее; кто бы только мог предположить, что женщина способна на это? И часто впоследствии я задавал себе вопрос, как же все-таки случилось, что я не проникся к ней отвращением, ибо, испытывая полное равнодушие к особам прекрасного пола, я до последнего времени вообще не удостаивал их вниманием и лишь любовался ими, как любуешься картиной, висящей на стене, не более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95