— Хотел бы я иметь власть удержать тебя от столь чреватого опасностями шага, — сказал начальник стражи ворот.
— Что ж, я ценю это. Но у тебя ее нет, и я уезжаю, и мой сын со мной, и у меня уже затекает шея от того, что я гляжу на тебя снизу вверх. Если ты не собираешься открыть ворота, то будь так добр, скажи мне, куда я могу обратиться с жалобой.
— До рассвета осталось лишь немногим более двух склянок…
Женщина вспыхнула:
— Что я должна сделать или сказать, чтобы выйти отсюда?
Человек в башне вздохнул:
— Открой ворота.
Стражник закряхтел, цепь лязгнула и засов поднялся. Ворота заскрипели. Решительная женщина, ее молчаливый сын и четыре лошади выехали из Шадизара. Она не стала подгонять лошадь и даже не встряхнула поводом. Все лошади тяжелым, размеренным шагом ушли прочь, в темноту. Начальник стражи облокотился на узкий подоконник дозорного окна своей башни и следил взглядом за женщиной, пока она не слилась в единое целое с темной ночью на восходе луны. Наконец он выпрямился, тряхнул головой, обернулся и крикнул вниз:
— Они не собираются возвращаться. Закрывай ворота.
Ни он, ни его люди и не подозревали, что в это самое время два человека взобрались на восточную стену на значительном расстоянии от их ворот, спрыгнули с нее наружу и торопливо углубились в ночь.
Несколько часов спустя, сразу после рассвета, та же самая женщина и ее сын вернулись в Шадизар. Хотя на них не было ни царапины, их лошади и груз исчезли без следа; даже плаща на женщине, и того не было. Имя, которое она назвала, оказалось вымышленным, и позже никому не захотелось прочесывать Пустыню, чтобы разыскать ее. Не знал покачивающий головой страж ворот, пропустивший ее внутрь, и того, что она была верной подругой некоего огромного горца-северянина, которого в эту минуту усердно разыскивали по всему городу, и что этим утром она была значительно богаче, чем накануне днем.
Прочь от Шадизара, имея под собой и ведя в поводу тех же самых четырех лошадей, двигались киммериец Конан и Хассек из Иранистана.
— Прекрасно удавшаяся хитрость и встреча, Конан, — сказал Хассек.
— О, Хафиза хорошая женщина и хорошая подруга, Хассек. А после того, как ты добавил этот симпатичный мешочек с жемчугом к серебряному эфесу Ферхада, она вдвойне была рада помочь.
— Втройне, — сказал Хассек. — После этого она оказалась в гораздо более выгодном положении.
— Да, и подверглась риску, чтобы заработать свою награду. Твой наниматель, Хассек, снабдил тебя всем необходимым в дорогу. Все эти деньги, которые ты потратил, и двадцать золотых, которые ты оставил в «Красном Льве», и этот жемчуг… мы все еще богаты?
— Мы — нет, мой друг. Я провел здесь больше месяца, разыскивая тебя в Аренджуне и Шадизаре, и мы будем бедны или еще того хуже к тому времени, как достигнем Иранистана. Но как только мы окажемся там…
— Хм-м . Как только мы окажемся там, — проворчал Конан. — Да.
«И что я делаю, — раздумывал он, — направляясь таким манером в путь, который продлится месяцы? А, ладно… почему бы и нет? Это большой мир, и, как я говорил Хаштрису в Хауране… мне еще многое нужно в нем повидать, прежде чем я осяду на одном месте!»
4. ЧУДОВИЩА
Твой меч готов, мой господин. Хан усмехнулся своему волшебнику, но только после того, как скосил взгляд на меч в манере, присущей скорее торговцу, в чью лавку только что забрел какой-то деревенский олух с толстым кошельком, или крестьянскому ребенку, разглядывающему накрытый для пиршества стол короля.
— Готов, — пробормотал он, этот сатрап Империи Турана, правивший Замбулой от имени могучего Илдиза, восседающего на резном троне. Он боялся за свою жизнь, этот хан Замбулы, и за трон, который мог и не перейти к его сыну Джангиру; и он был прав. Он был уверен в том, что люди организуют заговоры. Он не сомневался в том, что где-то существует Глаз Эрлика.
— Да, — сказал Зафра. — Если не считать того, что, как я уже сказал, его необходимо омочить в крови, чтобы завершить заклятие.
Он глянул вниз, потому что и правитель, и маг не подумали о том, что они были одни в мрачной полукруглой галерее, нависающей над еще более мрачной подземной темницей.
— Можно пожалеть, что мы не… сберегли одного из иранистанских шпионов.
Слегка склонив голову на сторону, хан взглянул на более стройного, более молодого человека поверх внушительного костистого гребня своего орлиного носа. Уголки его рта подергивались; это был чувственный рот. Внезапно хан резко и решительно кивнул головой.
— Да, — пробормотал он сам себе, и его отделанный красным, расшитый золотом плащ из тонкого, как паутина, шелка взметнулся и затрепетал, чуть шурша, когда он быстро повернулся к двери.
С этой стороны, стороны узников, дверь представляла собой массивный лист железа толщиной в палец девушки и достаточно тяжелый, чтобы заставить пошатнуться даже слона из укрытых ночью южных земель. И ее темная поверхность не оживлялась никаким признаком ручки или замка. Сжав левую руку в кулак, правитель Замбулы ударил по железной плите и отступил в сторону. Дверь издала глухой звук и не подалась ни на дюйм, а Актер-хан несколько раз сжал и разжал левую кисть.
Дверь отворилась внутрь. Старший из двух охранников вопросительно взглянул на хана.
— Девушка, которую эти шанки подарили мне две недели назад, Фаруз: приведи ее сюда.
— Мой господин, — Фаруз все же колебался.
— Ты знаешь ту девицу, о которой я говорю, Фаруз?
— Да, мой господин. Я… я должен привести ее как пленницу, мой господин?
— Нет, нет, Фаруз. Скажи ей, что ее господин и хозяин хочет сделать ей подарок. Но приведи ее сюда сейчас же!
— Мой господин!
Солдат отрывисто, по-военному кивнул головой в знак готовности выполнить приказ, отступил на минимально требуемые два шага и, резко повернувшись, заторопился прочь по вымощенному яркими плитками, хорошо освещенному коридору, маскировавшему вход во второе по омерзительности место проклятых владений хана, самым омерзительным из которых был Переулок Захватчиков — позор даже для проклятой Замбулы, — построенный стигийцами и населенный мулатами с разным цветом кожи, которыми управляли гиркане.
Актер-хан снова повернулся к Зафре и почти улыбнулся; по крайней мере казалось, что он доволен собой.
— Маленькая дрянь! Этот суматошный пес Ахимен-хан, вождь тех жирноголовых кочевников пустыни, привел ее мне как дар и подношение, очаровательное двенадцатилетнее дитя, совершенно нетронутое и сложенное, как сама чувственная стигийская Деркето!
Зафра кивнул. Он видел ту девушку, чье имя хан немедленно отбросил и называл ее вместо этого Деркетари, в честь любящей наслаждения богини Стигии. Ее формы и большие темные глаза могли бы пробудить вожделение даже у статуи, видит Хануман… видит Деркето!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60