— Это жест настоящего мужчины, — прокомментировал Хаджимен подарок Конана его «возлюбленной женщине». — Я навьючил на своего верблюда одежды, которые стали мне малы, когда я в шестнадцать лет внезапно вырос. Я знаю, что женщина Конана — воин. Как только мы отъедем отсюда на достаточное расстояние, и мой отец и другие не смогут об этом узнать и прийти в ужас, я подарю эти одежды женщине-воину, которую зовут Испарана.
— Это очень любезно, — сказал Конан, — хотя ей нравятся ее роскошные наряды женщины-шанки.
«Примерно так же, как мне нравится есть крапиву», — подумал он. Значит, Хаджимен представлял либеральное новое поколение, вот как? Досадно; шанки могут измениться под его властью, когда придет очередь Хаджимена называться ханом.
— Мне жаль, что у нас нет одеяний, достаточно больших для нашего гостя,
— продолжал Хаджимен, — кроме каффии и одежды для езды на верблюде, которые мы с удовольствием преподносим ему.
— Они мне нравятся, — улыбаясь, сказал Конан, хотя, по правде говоря, ему было жарко в халате на подкладке и в кольчуге, которую ему еще предстояло омочить в крови, несмотря на то, что он владел ею уже два месяца. Поскольку шанки не носили кольчуг, Конан прикрыл свою туникой, которая сейчас приходила в полную негодность с изнанки, как и любая одежда, которую носят поверх кольчуги или чешуйчатых доспехов. Конана ожидала награда в Замбуле! Тогда, если ему захочется, он сможет нарядиться в алую тунику, расшитую узорами!
На киммерийце были надеты широкие, раздувающиеся малиновые шаровары шанки; они были ему слишком коротки, но он не обращал внимания на это. Сапоги прикрывали ему икры; сколько же человеку нужно одежды на ногах?
— Когда я вручу это оружие Испаране, — сказал он, — мы будем готовы покинуть пристанище шанки.
— Но не их компанию. Наши верблюды опустились на колени, ожидая Конана из Киммерии.
— Называй меня просто Конаном.
— Я только что сделал это, гость моего племени. Конан, улыбаясь, повернулся и пошел к Испаране.
Она с суровым, мрачным выражением лица застегнула на талии пояс с ножнами и слегка сдвинула его так, чтобы меч свисал вдоль ее левой ноги. После этого она выразительно посмотрела на более короткие ножны у себя на правом боку, а потом на Конана.
— А мой кинжал? Ты ведь вытащил его из тела этого иоггита, не так ли?
Конан сплюнул на манер шанки и улыбнулся.
— Да, хотя это было нелегко. Слетев с лошади, он упал на раненую руку и пригвоздил ее к своей груди твоим кинжалом. Я сохраню его себе на память. Помнишь, как мы впервые встретились, Испи…
— «Спарану» я еще терплю, — заявила она. — «Испи» я терпеть не буду!
— ..Двое воров, — продолжал он, — свирепо глядящих друг на друга через эту жуткую комнату Хисарр Зула? Кто бы мог поверить тогда, что в один прекрасный день ты спасешь мне жизнь — совершенно сознательно!
— Я действовала не думая.
— Как и в тот день, когда нас схватили хорезмийцы? Ты вышибла меня из седла, и это после того, как я уложил нескольких этих собак-работорговцев и обеспечил нам возможность бегства.
Испарана, наряженная в развевающиеся, бесформенные красные одежды, с губами, выкрашенными в черный цвет, и глазами, огромными и сияющими внутри обводящей их черной черты, — Испарана покачала головой.
— Нет, в тот день я думала! В конце концов, из-за тебя я потеряла обоих своих верблюдов и все свои припасы. А теперь отдай мне свой кинжал, вор-варвар!
— Это было через день после того, как я снял у тебя с шеи Глаз Эрлика, пока ты спала.
— Собака! Пыхтящая варварская свинья!
— А я-то опасался, что ты уже покончила со всеми этими ласковыми именами, которые я привык ожидать от тебя и смаковать, Спарана.
— И еще ты подсматривал за тем, как я раздеваюсь и купаюсь в том озерце в оазисе! И у меня на бедре навечно останется шрам, ты, коварная варварская гадюка!
Конан напомнил ей об этом специально, чтобы проверить ее реакцию. Она не кричала и не выхватывала меч.
— Теперь я жалею об этом, Испарана, — и я не имел понятия, что так случится. Я более чем рад, что фальшивый амулет был у тебя в кошельке на бедре, а не висел у тебя на шее, когда колдовство Хисарра расплавило его. Мне бы очень не хотелось, чтобы на этой красивой груди остались шрамы.
— Значит, она тебе нравится, ты, любящий распускать руки боров-варвар?
— Она мне нравится, Спарана. И я не прикоснулся к тебе той ночью в оазисе.
— А почему, Конан? Ты — уже потом — называл меня неотразимой. Я спала, а ты перед тем подглядывал за мной. Ты мог бы…
— Я не насильник, Испарана, — спокойно и с достоинством сказал Конан. Она уставилась на него.
— Лживый, вонючий, шелудивый пес! Всего несколько дней назад…
— Это было две недели назад, и это не было насилием, — сказал Конан и уставился на нее в ответ.
Когда Испарана отвела взгляд, молчаливо признавая его правоту, Конан продолжил:
— В тот день ты пыталась убить меня, и из-за тебя погибли Сарид и Хассек. Хассек был хорошим человеком, Спарана.
— Что ж… Сарид не был таким, но мне теперь жаль, что я использовала его и что он мертв. И что из-за меня он убил твоего иранистанского друга.
— Однако, если бы ты не соблазнила и не использовала Сарида…
— Мне не пришлось его «соблазнять», Конан.
— Если бы ты не использовала Сарида и не поехала на север, мы с тобой никогда не встретились бы снова и не объединили бы наши силы, Спарана. Или я должен называть тебя госпожа Килия?
Она скорчила гримасу. Это было имя, которое он использовал в тот день, когда их захватил караван работорговцев из Хорезма — в оазисе, где Конан перед тем украл у нее Глаз, а она, размахивая мечом и сыпля ругательствами, помешала ему бежать, вследствие чего ее верблюды скрылись в ночи. Хорезмийцы не поверили тому, что она была какой-то там госпожой Килией, равно как и тому, что она — родственница короля Самарры, как утверждал Конан. Он жестоко расправился с тремя или четырьмя из них — и после этого она нанесла ему такой удар, что он лишился чувств, и бежала. К несчастью, другие люди из каравана схватили ее, после чего она и Конан провели несколько дней в веренице невольников.
— А на самом деле была какая-нибудь Килия, Конан?
— Да. Девушка из Аренджуна, — ответил Конан, припоминая, как эта стерва требовала его смерти, после того, как он щедро тратил на нее выпивку и свое обаяние. — Просто девушка, Испа. Не женщина, как ты.
Испарану едва ли можно было назвать жеманной, но тут она заговорила мягко, ласково, заглядывая при этом ему в глаза.
— У тебя было множество девушек, не так ли, — и женщин?
— Несколько, — сказал Конан, пожимая плечами. — Так, как для тебя существовало множество мужчин.
— Кое-кто, — сказала она, копируя его жест и думая о том, каким отвратительным любовником был Сарид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60