«…Наверное, высказываюсь довольно туманно, но ты поймёшь. Только ты, с твоей тонкой, отзывчивой душой, умеющей вызвать из глубины сердца прекрасное. Хочу прийти к тебе по той тропинке, которая лежит теперь между нами. Она только для нас одних.
Какие бы ни были обстоятельства, напиши мне. Может быть, для тебя это был эпизод, след на песке, который смыла волна? Я бы не хотел пользоваться случаем. Мне нужны все краски, вся красота мира.
Любимая! Боюсь только одного слова: прощай… Я много о себе рассказывал. И лучшее, что было в жизни, и не самое хорошее. У каждого есть положительные и отрицательные качества, отдельные моменты, но знаешь, Ириша, истинно любит тот, кто знает о человеке всю правду.
Не хочу загадывать, но если что — никто никогда не сможет так почувствовать тебя, как я, и отдавать тебе свои чувства, как это могу только я. Валерий».
Я посмотрел дату на конверте. Со дня их расставания в Одессе прошло два месяца. А через неделю Залесский был уже в Москве.
Читая письмо Валерия, я вдруг вспомнил его стихи, заметки в газетах, письмо к Пащенко.
Размышляя потом, когда у меня появился этот «новый взгляд», о котором говорил Иван Васильевич, я могу с уверенностью сказать, что это случилось вечером после посещения Палий, вымоем кабинете. Вернее, тогда идея выкристаллизовалась окончательно. Зрела она давно…
Слишком проста и плодотворна она была, чтобы появиться сразу…
На радостях я позвонил Наде. И пригласил на Новый год в Скопин. Вместе с Кешкой.
— Игорь, милый, это будет здорово! — обрадовалась Надя.
Мы условились подробно договориться о поездке в ближайшие дни.
Я оформил постановление о новой экспертизе предсмертного письма Залесскои, приложив все документы, и решил — все, на сегодня хватит: Нельзя дальше держать отца в одиночестве.
Прихватив по дороге бутылку вина, я отправился домой. Оказывается, батя уже сам позаботился о «горячительном». И, чтобы не ударить лицом в грязь, размахнулся на коньяк. Пришлось выпить рюмку, дабы не обидеть родителя.
Попивая вино под холостяцкий ужин-сосиски, консервы, сыр, — мы говорили о родных, знакомых, соседях.
Отец деликатно поинтересовался, что у меня за невеста. Я отшутился — приедем в Скопин, познакомлю. Рассказывать подробнее не стал, чтобы не сглазить.
Засиделись за полночь. Меня разморило, но приходилось крепиться: не дай бог, отец подумает, что я невнимателен. Он, видимо, тоже не хотел сдаваться: а то сын решит, что он уже совсем старик. И когда уже батя, как говорится, стал клевать носом, я предложил ложиться…
Приехав с утра на работу, я первым делом связался по телефону с Агнессой Петровной. Она сообщила, что устроила отцу приём у известного специалиста по глазным болезням. Правда, только на послезавтра. Я начал её благодарить, но Агнесса Петровна перебила меня:
— Полноте, Игорь Андреевич, здоровье самое главное в жизни… Всегда рада помочь вам и Надюше, если это в моих силах.
Приятно было слышать, что оба мы в её понятии — единое целое…
Во второй половине дня позвонили из Института русского языка. Профессор Тихомирова, эксперт, к которой было направлено на исследование предсмертное письмо Залесскои. Она только что получила материалы и хотела уточнить некоторые детали. Чтобы не затягивать дело, я отправился в институт.
Тихомирова, крупная волевая женщина, призналась, что до сих пор подобную судебную экспертизу ей проводить не приходилось.
— А что вас смущает, Маргарита Федоровна? — спросил я. — Отнеситесь к этому, как к обычной своей научной работе. Нам необходимо выяснить, кто автор исследуемого письма. Что оно написано рукой Залесскои, установлено. Но ведь его мог составить другой человек…
— Это мне понятно. Подобной работой я занималась, когда это касалось какого-нибудь спорного литературного текста. Например, неизвестный отрывок стихотворения принадлежит, допустим, Пушкину или кому-нибудь другому…
— Вот-вот, — подхватил я. — Нечто подобное вам прелстоит проделать и в данном случае. Материала для сравнения достаточно?
— В принципе-да… Но одно дело научная статья, другое — судебная экспертиза. Оформление…
Я разъяснил, как обычно оформляется заключение. И в конце разговора спросил, сколько ей потребуется времени.
Тихомирова ответила, что она не представляет себе объёма работы, и пообещала позвонить.
Через день я был с отцом в Институте Гельм гольца на приёме у глазного врача.
Он.предложил отцу сделать операцию. Хотя сказал при этом, что особенного улучшения зрения может и не наступить: болезнь моего бати — явление возрастное. Ложигься в больницу или нет, глазник предоставил решать нам.
Отец колебался. И уехал домой посоветоваться с матерью.
Я позвонил в Одесскую прокуратуру, чтобы там выяснили, долго ли ещё Залесский будет лежать в больнице.
Оказалось, он выписался два дня назад.
Да, самое время встретиться с ним. Вот геперь и, кажется, был готов. А заключение Тихом ировой могли переслать мне в Одессу.
Я взял билет на самолёт.
Иногда парадокс «спеши медленно» оправдывается. За полчаса до Одессы наш самолёт завернули и посадили и Киеве, в Борисоглебском аэропорту, где продержали целые сутки.
Я решил не испытывать судьбу и перебрался на всепогодный вид транспорта
— поезд.
Одесса всгрегила меня отличной, ясной погодой. До городской прокуратуры я ехал на такси. Разговорчивый шофёр, по-одесски темпераментный, уверял меня, что так может быть только в Одессе: вчера шторм, дождь со снегом, а сегодня — солнце и штиль. При этом он несколько раз повторил, что везёт меня самым кратчайшим путём.
В прокуратуре сообщили, что номер в гостинице забронирован. Я уже хотел отправиться туда, но меня срочно попросили зайти в кабинет прокурора города: звонили из Москвы.
Это был Эдуард Алексеевич.
— Получено заключение от Тихомировой, — сказал он. — Ты оказался прав…
В его словах слышалось одобрение.
— А как бы его побыстрее сюда? — воскликнул я.
— А мы сделаем так: я дам распоряжение, заключение подвезут к рейсовому самолёту. Передадим через командира корабля.
— Отличная идея! — одобрил я.
— Номер рейса и фамилию пилота сообщим… А ты держи меня в курсе. — В голосе Эдуарда Алексеевича слышались незнакомые для меня нотки уважения. На прощание он пожелал мне успеха.
За окном сгущались ранние зимние сумерки. Небо было чистое и холодное.
После суматошного аэропорта и душного вагона прохладный полумрак гостиничного номера, уютная тишина подействовали расслабляюще. Не зажигая света, я смотрел на темнеющий квадрат окна. И думал о Наде. Нестерпимо захотелось услышать её голос. Я набрал её московский номер по автоматической междугородной связи. Телефон молчал. Попытался ещё и ещё. С таким же результатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80