Но я сказал ему, что следует делать. Я сказал, что он должен поехать в Вашингтон. Нелегко было уговорить его на это, но если хорошо знать дядюшку Отто, то это вполне возможно. Я выудил из своего портмоне две бумажки по десять долларов и отдал их ему.
– На проездные я дам вам чек, а эти двадцать долларов держите как залог, если я вдруг как адвокат поведу нечестную игру, – сказал я.
Он призадумался.
– Ты не такой дурак, чтобы рисковать двадцатью долларами, – согласился он. И он был прав.
* * *
Он вернулся через два дня и объявил мне, что вещь сфокусирована. В конце концов это не представляло трудности, ибо она была выставлена для всеобщего обозрения. Правда, она находилась в воздухонепроницаемом, наполненном азотом стеклянном ящике, но дядюшка Отто сказал, что это не имеет значения. И в лаборатории, за четыреста миль от подлинника, воспроизведение его со всей возможной точностью было вполне осуществимо. Мой дядюшка заверил меня в этом.
– Прежде, чем мы начнем, дядюшка Отто, я хотел бы уточнить две вещи, – сказал я.
– Что еще? Что? Что? – Дядюшка даже заикался от нетерпения, так ему хотелось поскорее начать опыт. – Что?
Я оценил обстановку.
– Вы уверены, дядюшка, что если мы воспроизведем какую-то часть или деталь вещи из прошлого, это не отразится на самом оригинале?
Дядюшка Отто хрустнул своими огромными костлявыми пальцами.
– Мы будем создавать вещь заново, а не воровать старую. Зачем тогда тратить такой огромный количество энергии?
Тогда я перешел ко второму вопросу.
– А мой гонорар?
Хотите верьте, хотите нет, но до этого я ни разу не заикался о деньгах. Не упоминал о них и дядюшка Отто. А теперь слушайте, что было дальше. Его рот растянулся в некое подобие приятной улыбки.
– Гонорар?
– Десять процентов от выручки, – сказал я, – это все, что я прошу.
У дядюшки отвалилась челюсть.
– А какой будет выручка?
– Возможно, тысяч сто. Вам останется девяносто тысяч.
– Девяносто тысяч! Himmel! Тогда чего же мы ждем?
Он бросился к машине, и уже через тридцать секунд над стеклянной пластиной в воздухе возникло изображение старинного пергамента.
Он весь был густо исписан аккуратным мелким почерком и напоминал представленный на конкурс образец каллиграфического искусства. Внизу стояли подписи – одна большая, размашистая, а под нею – пятьдесят пять поменьше.
Странное дело, я почувствовал, как к горлу подкатил комок.
Я видел немало репродукций Декларации независимости, но передо мной сейчас был ее бесспорный оригинал. Настоящая подлинная Декларация независимости!
– Черт побери! Поздравляю с успехом, – сказал я.
– И с сотней тысяч долларов, да? – сказал дядюшка, не забывая о деле. Теперь настало время все ему объяснить.
– Видите, дядюшка, внизу вот эти подписи. Это имена великих американцев, отцов-основателей страны, которых мы все помним и чтим. Все, что касается их, дорого каждому истинному американцу.
– Ладно, – буркнул дядюшка Отто, – если уж ты такой патриот, я могу сыграйт тебе на моей флейта «Звездно-полосатый флаг».
Я поспешил хихикнуть, чтобы дать ему понять, что воспринял это как шутку. Ибо и впрямь испугался, что он, чего доброго, возьмет свою флейту. Вы бы поняли меня, если бы слышали, как он исполняет «Звездно-полосатый флаг» на своей чудо-флейте!
Я продолжил:
– Один из подписавших Декларацию независимости от штата Джорджия умер в 1777 году, то есть год спустя после того, как подписал этот документ. После него немногое осталось, и образцам его подлинной подписи просто цены нет. Звали его Баттен Гвиннетт.
– А что это нам даст? – спросил дядюшка Отто, продолжая, должно быть, думать только о преходящих ценностях в современном мире.
– Перед нами, – сказал я торжественно, – подлинная подпись Баттена Гвиннетта, поставленная им на самой Декларации независимости!
Дядюшка Отто погрузился в полное и абсолютное молчание. А привести его в такое состояние что-нибудь да значит. Надо, чтобы его действительно что-то по-настоящему потрясло.
– Вы видите его подпись, – продолжал я, – в левом крайнем углу рядом с подписями двух других представителей штата Джорджия – Лимана Холла и Джорджа Уолтена. Вы заметили, что все они поставили свои подписи совсем рядом, хотя было свободное место и сверху и снизу. Заглавное «Г» фамилии Гвиннетта почти сливается с именем Холла. Поэтому мы не будем их отделять, а воспроизведем все три подписи вместе. Как вы думаете, вам это удастся?
Видели ли вы когда-нибудь собаку-ищейку, которая улыбается? Ну тогда вы представляете, как выглядел в эту минуту мой дядюшка Отто.
Пятно яркого цвета упало на подписи трех сенаторов от штата Джорджия.
– Я никогда это еще не пробовал, – несколько волнуясь, сказал дядюшка.
– Как? – почти выкрикнул я. Так, значит, он сам еще не знает, как работает его машина!
– На это требуется очень много электроэнергии. А я не хотел, чтобы университет спрашивал, чем я здесь занимаюсь. Но ты не волнуйсь. Мой математика еще никогда меня не подводил.
Я молился в душе, чтобы его «математика» и на сей раз его не подвела.
Пятно становилось все ярче, все ослепительнее, и лаборатория наполнилась ровным низким гудением. Дядюшка Отто повернул переключатели – один, второй, третий.
Вы помните случай, когда весь верхний Манхеттен и Бронкс внезапно на целые полсуток лишились электричества из-за того, что перегорели предохранители на главной турбине? Не стану утверждать, что именно мы с дядюшкой Отто виноваты в этом, ибо не намерен, чтобы меня, чего доброго, еще привлекли к ответственности. Но скажу только одно. Когда дядюшка Отто повернул третий переключатель, должно быть, перегорели пробки.
В лаборатории мгновенно погас свет, а сам я очутился на полу. В ушах звенело, на мне лежал дядюшка Отто.
Мы кое-как поднялись на ноги, и дядюшка отыскал ручной фонарик.
Осветив машину, он завопил в отчаянии.
– Короткий замыкание! Короткий замыкание! Моя машина вся погиб!
– А подписи, подписи, дядюшка? – крикнул я. – Вы получили подписи?
Он прекратил причитания.
– Я не посмотрел.
Он посмотрел, а я – я закрыл глаза. Не очень-то легко видеть, как из-под носа уплывают сто тысяч долларов.
Но тут я услышал торжествующий вопль дядюшки: – Ага! Ага! – и быстро открыл глаза. В руках у него был кусок пергамента – два дюйма на два. На нем стояли три подписи, и самой верхней была подпись Баттена Гвиннетта.
Подпись, уверяю вас, была абсолютно подлинной. Это не была подделка.
Этот кусок пергамента на все сто процентов был подлинным документом. Я хочу, чтобы вы это поняли. На широкой ладони дядюшки Отто лежала подпись Баттена Гвиннетта, поставленная собственноручно на куске пергамента, являющегося частью подлинной, неподдельной и единственной Декларации независимости.
1 2 3 4 5
– На проездные я дам вам чек, а эти двадцать долларов держите как залог, если я вдруг как адвокат поведу нечестную игру, – сказал я.
Он призадумался.
– Ты не такой дурак, чтобы рисковать двадцатью долларами, – согласился он. И он был прав.
* * *
Он вернулся через два дня и объявил мне, что вещь сфокусирована. В конце концов это не представляло трудности, ибо она была выставлена для всеобщего обозрения. Правда, она находилась в воздухонепроницаемом, наполненном азотом стеклянном ящике, но дядюшка Отто сказал, что это не имеет значения. И в лаборатории, за четыреста миль от подлинника, воспроизведение его со всей возможной точностью было вполне осуществимо. Мой дядюшка заверил меня в этом.
– Прежде, чем мы начнем, дядюшка Отто, я хотел бы уточнить две вещи, – сказал я.
– Что еще? Что? Что? – Дядюшка даже заикался от нетерпения, так ему хотелось поскорее начать опыт. – Что?
Я оценил обстановку.
– Вы уверены, дядюшка, что если мы воспроизведем какую-то часть или деталь вещи из прошлого, это не отразится на самом оригинале?
Дядюшка Отто хрустнул своими огромными костлявыми пальцами.
– Мы будем создавать вещь заново, а не воровать старую. Зачем тогда тратить такой огромный количество энергии?
Тогда я перешел ко второму вопросу.
– А мой гонорар?
Хотите верьте, хотите нет, но до этого я ни разу не заикался о деньгах. Не упоминал о них и дядюшка Отто. А теперь слушайте, что было дальше. Его рот растянулся в некое подобие приятной улыбки.
– Гонорар?
– Десять процентов от выручки, – сказал я, – это все, что я прошу.
У дядюшки отвалилась челюсть.
– А какой будет выручка?
– Возможно, тысяч сто. Вам останется девяносто тысяч.
– Девяносто тысяч! Himmel! Тогда чего же мы ждем?
Он бросился к машине, и уже через тридцать секунд над стеклянной пластиной в воздухе возникло изображение старинного пергамента.
Он весь был густо исписан аккуратным мелким почерком и напоминал представленный на конкурс образец каллиграфического искусства. Внизу стояли подписи – одна большая, размашистая, а под нею – пятьдесят пять поменьше.
Странное дело, я почувствовал, как к горлу подкатил комок.
Я видел немало репродукций Декларации независимости, но передо мной сейчас был ее бесспорный оригинал. Настоящая подлинная Декларация независимости!
– Черт побери! Поздравляю с успехом, – сказал я.
– И с сотней тысяч долларов, да? – сказал дядюшка, не забывая о деле. Теперь настало время все ему объяснить.
– Видите, дядюшка, внизу вот эти подписи. Это имена великих американцев, отцов-основателей страны, которых мы все помним и чтим. Все, что касается их, дорого каждому истинному американцу.
– Ладно, – буркнул дядюшка Отто, – если уж ты такой патриот, я могу сыграйт тебе на моей флейта «Звездно-полосатый флаг».
Я поспешил хихикнуть, чтобы дать ему понять, что воспринял это как шутку. Ибо и впрямь испугался, что он, чего доброго, возьмет свою флейту. Вы бы поняли меня, если бы слышали, как он исполняет «Звездно-полосатый флаг» на своей чудо-флейте!
Я продолжил:
– Один из подписавших Декларацию независимости от штата Джорджия умер в 1777 году, то есть год спустя после того, как подписал этот документ. После него немногое осталось, и образцам его подлинной подписи просто цены нет. Звали его Баттен Гвиннетт.
– А что это нам даст? – спросил дядюшка Отто, продолжая, должно быть, думать только о преходящих ценностях в современном мире.
– Перед нами, – сказал я торжественно, – подлинная подпись Баттена Гвиннетта, поставленная им на самой Декларации независимости!
Дядюшка Отто погрузился в полное и абсолютное молчание. А привести его в такое состояние что-нибудь да значит. Надо, чтобы его действительно что-то по-настоящему потрясло.
– Вы видите его подпись, – продолжал я, – в левом крайнем углу рядом с подписями двух других представителей штата Джорджия – Лимана Холла и Джорджа Уолтена. Вы заметили, что все они поставили свои подписи совсем рядом, хотя было свободное место и сверху и снизу. Заглавное «Г» фамилии Гвиннетта почти сливается с именем Холла. Поэтому мы не будем их отделять, а воспроизведем все три подписи вместе. Как вы думаете, вам это удастся?
Видели ли вы когда-нибудь собаку-ищейку, которая улыбается? Ну тогда вы представляете, как выглядел в эту минуту мой дядюшка Отто.
Пятно яркого цвета упало на подписи трех сенаторов от штата Джорджия.
– Я никогда это еще не пробовал, – несколько волнуясь, сказал дядюшка.
– Как? – почти выкрикнул я. Так, значит, он сам еще не знает, как работает его машина!
– На это требуется очень много электроэнергии. А я не хотел, чтобы университет спрашивал, чем я здесь занимаюсь. Но ты не волнуйсь. Мой математика еще никогда меня не подводил.
Я молился в душе, чтобы его «математика» и на сей раз его не подвела.
Пятно становилось все ярче, все ослепительнее, и лаборатория наполнилась ровным низким гудением. Дядюшка Отто повернул переключатели – один, второй, третий.
Вы помните случай, когда весь верхний Манхеттен и Бронкс внезапно на целые полсуток лишились электричества из-за того, что перегорели предохранители на главной турбине? Не стану утверждать, что именно мы с дядюшкой Отто виноваты в этом, ибо не намерен, чтобы меня, чего доброго, еще привлекли к ответственности. Но скажу только одно. Когда дядюшка Отто повернул третий переключатель, должно быть, перегорели пробки.
В лаборатории мгновенно погас свет, а сам я очутился на полу. В ушах звенело, на мне лежал дядюшка Отто.
Мы кое-как поднялись на ноги, и дядюшка отыскал ручной фонарик.
Осветив машину, он завопил в отчаянии.
– Короткий замыкание! Короткий замыкание! Моя машина вся погиб!
– А подписи, подписи, дядюшка? – крикнул я. – Вы получили подписи?
Он прекратил причитания.
– Я не посмотрел.
Он посмотрел, а я – я закрыл глаза. Не очень-то легко видеть, как из-под носа уплывают сто тысяч долларов.
Но тут я услышал торжествующий вопль дядюшки: – Ага! Ага! – и быстро открыл глаза. В руках у него был кусок пергамента – два дюйма на два. На нем стояли три подписи, и самой верхней была подпись Баттена Гвиннетта.
Подпись, уверяю вас, была абсолютно подлинной. Это не была подделка.
Этот кусок пергамента на все сто процентов был подлинным документом. Я хочу, чтобы вы это поняли. На широкой ладони дядюшки Отто лежала подпись Баттена Гвиннетта, поставленная собственноручно на куске пергамента, являющегося частью подлинной, неподдельной и единственной Декларации независимости.
1 2 3 4 5