В разговор вступаю я:
– Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?
Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.
Она размышляет.
– Нет, – говорит, – не думаю.
– Коренной... Коренные плохо видно...
– Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.
– О'кей.
Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь... А кого?
– У вас есть жетон для телефона?
– Даже два, если хотите, – острит хозяин.
– Точно, дайте мне два.
Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.
– А, это ты! – говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.
– Да... Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?
– От Шардона?
– Да.
И я цежу сквозь зубы: "Каждый осел имеет право на свой чертополох..."
– Чего?! – орет он.
– Это я сам с собой.
– Браво!
Он вот-вот сожрет свою трубку.
– Есть что новое об удравшем парне?
– Нет.
– А о мадемуазель Изабель Бужон?
– Тоже ничего... Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.
– Может быть, и нет.
– Я ничего не понимаю в твоем деле.
– Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, – барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.
– Чего она притащила?
– Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва...
– Да! Я провел обыск у доктора... Там полно наркотиков... Кажетс, он бросил практику и был совершенно разорен.
– Я об этом догадывался.
– Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.
– Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять «кирпичей» папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле. Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать... Распространи его описание среди нумизматов Парижа... и других городов тоже.
– Ладно.
– До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.
– Спасибо за доверие.
Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.
Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.
– Рада тебя слышать, – говорит мне она. – Ты придешь ужинать?
– Не думаю, ма...
– Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.
– Мне жаль еще больше, ма... Ты собрала мой чемодан?
– Конечно.
– Положи туда мой большой револьвер с укороченным | стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:
– Что ты собираешься делать?
– И три обоймы, они под стопкой носовых платков.
– Хорошо. Все это неразумно, – шепчет Фелиси. – Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!
Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!
– Не беспокойся, ма... И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале «Энвалид».
– Хорошо.
– Целую.
– Я тебя тоже. Алло! Алло!
– Да?
– Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.
– Он назвал свое имя?
– Да, и оставил адрес... улица Жубер, дом восемнадцать... Месье Одран. Он сказал, что работает в банке... Он будет дома после семи часов.
В банке!
Это заставляет меня навострить уши.
– Спасибо, ма.
Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто. Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.
Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.
Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!
Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.
Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет – возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.
– Полиция.
– Четвертый слева, – отвечает она.
Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.
Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.
– Полиция! – ору я изо всех сил.
– Ой, простите! – извиняется достойная церберша. – Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.
– Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.
– А он вдовец!
Кажется, ее случай тяжелее, чем я думал.
– С его домработницей!
Она приставляет ладонь к уху и кажется оскорбленной.
– Незачем так кричать, – сухо замечает она и продолжает обычным для глухих равнодушным тоном: – Это консьержка из дома напротив... Мадам Бишетт.
– А, черт! Опять эти консьержки!
Она неправильно поняла по движению моих губ.
– Что за выражения вы себе позволяете? – орет достойная особа.
Я ретируюсь, даже не попытавшись реабилитироваться. Еще у одной создалось превратное мнение о полиции.
Если бы вы увидели мамашу Бишетт, то сразу бы захотели поставить ее у себя дома на камине. Это совсем крохотная аккуратная старушка с хитрыми глазками.
Я с первого взгляда понимаю, что мы с ней подружимся.
– Прошу прощения, мамаша, – говорю я, вежливо поприветствовав ее. – Я полицейский и интересуюсь вашим бывшим хозяином.
Я слежу за ее реакцией, не зная, сообщил ли ей Мюлле о том, что случилось с Бужоном.
– Я узнала эту страшную новость, – говорит она. – Бедный доктор... Это не могло закончиться иначе! Это замечание мне нравится. Ее маленькие глазки блестят.
– Садитесь, – предлагает она и добавляет так от души, что я не могу отказаться: – Выпьете со мной рюмочку водочки?
– С удовольствием.
Она открывает старый, почерневший от времени буфет, в котором я замечаю яркие коробки от печенья, тарелки, стеклянные безделушки. Все аккуратно расставлено.
– А может быть, лучше вербеновой настойки моего изготовления?
– Как хотите, мамаша.
Она достает крохотную скатерку, размером с носовой платок, и аккуратно расстилает ее на навощенном столе, стараясь, чтобы вышитый на ней рисунок был повернут в мою сторону.
На нее она ставит два стакана сиреневого цвета и квадратную бутылку, в которой плавает веточка вербены.
– О чем вы хотели меня спросить? – говорит она. Я смеюсь.
– Выходит, вы не возражаете ответить?
– Ваша работа задавать вопросы, моя – отвечать на них, верно? Так какие тут могут быть церемонии?
– Вы давно убираетесь у Бужона?
– Да уж лет пятнадцать... Тогда у бедного доктора была хорошая клиентура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Я из полиции и хотел бы узнать, были ли у мадемуазель Бужон, подруги Парьо, золотые зубы или зуб?
Она меньше ошарашена, чем ее благоверный. Дамы понимают нелепости.
Она размышляет.
– Нет, – говорит, – не думаю.
– Коренной... Коренные плохо видно...
– Когда они золотые, а человек смеется, их видно же хорошо, как и все остальные. У нее их нет.
– О'кей.
Значит, несмотря на слова Бужона, в топке сожгли не его дочь... А кого?
– У вас есть жетон для телефона?
– Даже два, если хотите, – острит хозяин.
– Точно, дайте мне два.
Войдя в кабину, я сначала звоню Мюлле.
– А, это ты! – говорит он без малейшей нотки энтузиазма в голосе.
– Да... Ты узнал что-нибудь от своего бойскаута?
– От Шардона?
– Да.
И я цежу сквозь зубы: "Каждый осел имеет право на свой чертополох..."
– Чего?! – орет он.
– Это я сам с собой.
– Браво!
Он вот-вот сожрет свою трубку.
– Есть что новое об удравшем парне?
– Нет.
– А о мадемуазель Изабель Бужон?
– Тоже ничего... Из разговора с доктором Андрэ я понял, что она умерла.
– Может быть, и нет.
– Я ничего не понимаю в твоем деле.
– Откровенность за откровенность: я тоже! Единственное, что мне известно, – барана в Гуссанвиль притащила именно Изабель.
– Чего она притащила?
– Барана. Таким образом, она скорее убийца, чем жертва...
– Да! Я провел обыск у доктора... Там полно наркотиков... Кажетс, он бросил практику и был совершенно разорен.
– Я об этом догадывался.
– Известно, почему он застрелился? Этот тупарь Мюлле не решается спросить меня в лоб, а потому использует безличный оборот.
– Есть только подозрения, что он был замешан в эту историю и запаниковал, увидев в своем доме полицию. Еще один момент: Джо тоже наркоман. Это может помочь его найти. И еще. У него, должно быть, много денег: минимум десять «кирпичей» папаши Бальмена, потом миленькая коллекция старинных монет, которую он заполучил в этом деле. Он вращался среди коллекционеров, а это как пневмония: всегда что-то остается. Для этого мелкого комбинатора коллекции имеют ценность, только когда их можно продать... Распространи его описание среди нумизматов Парижа... и других городов тоже.
– Ладно.
– До отъезда я тебя не увижу, но надеюсь, ты добьешься результата.
– Спасибо за доверие.
Я отпускаю еще пару-тройку злых подколок и вешаю трубку, но из кабины не выхожу.
Мой второй жетон позволяет мне поговорить с матерью.
– Рада тебя слышать, – говорит мне она. – Ты придешь ужинать?
– Не думаю, ма...
– Ой, какая жалость. Я на всякий случай приготовила баранью ногу.
– Мне жаль еще больше, ма... Ты собрала мой чемодан?
– Конечно.
– Положи туда мой большой револьвер с укороченным | стволом, он лежит в верхнем ящике комода. Она вздыхает:
– Что ты собираешься делать?
– И три обоймы, они под стопкой носовых платков.
– Хорошо. Все это неразумно, – шепчет Фелиси. – Как подумаю, что твой бедный отец хотел, чтобы ты стал часовщиком!
Это я-то! Да я не могу поднять маятник на ходиках!
– Не беспокойся, ма... И не забудь: в одиннадцать часов на аэровокзале «Энвалид».
– Хорошо.
– Целую.
– Я тебя тоже. Алло! Алло!
– Да?
– Чуть не забыла. Тебе звонил какой-то месье, хотел с тобой поговорить.
– Он назвал свое имя?
– Да, и оставил адрес... улица Жубер, дом восемнадцать... Месье Одран. Он сказал, что работает в банке... Он будет дома после семи часов.
В банке!
Это заставляет меня навострить уши.
– Спасибо, ма.
Припарковаться в этот час на площади Терн совсем не просто. Поскольку мне надоело кататься по кругу, а стрелки моих котлов крутятся все быстрее, то я решаюсь на героический поступок: оставляю мою тачку во втором ряду.
Потом, не обращая внимания на взмахи рук регулировщика, обращенные ко мне, бросаюсь к дому, где жил покойный доктор Бужон.
Звоню в дверь, но никто не отвечает. Поскольку мне нужна не квартира, а домработница, наводящая в ней порядок, то я спускаюсь к консьержке. К третьей консьержке в этом деле!
Она очень сдержанная, классического типа. Консьержка для уютного квартала.
Ее волосы покрашены в небесно-голубой цвет – возможно, в память о муже, погибшего на войне четырнадцатого года, в цвет его формы.
– Полиция.
– Четвертый слева, – отвечает она.
Я широко раскрываю глаза и уши, потом понимаю, что она глуха как плитка шоколада.
Поскольку этот недостаток не лишает ее зрения, показываю ей мое удостоверение. Она с настороженным видом изучает его.
– Полиция! – ору я изо всех сил.
– Ой, простите! – извиняется достойная церберша. – Мне показалось, что вы к Гольди. Это жилец с четвертого, скрипач.
– Я бы хотел поговорить с домработницей доктора Бужона.
– А он вдовец!
Кажется, ее случай тяжелее, чем я думал.
– С его домработницей!
Она приставляет ладонь к уху и кажется оскорбленной.
– Незачем так кричать, – сухо замечает она и продолжает обычным для глухих равнодушным тоном: – Это консьержка из дома напротив... Мадам Бишетт.
– А, черт! Опять эти консьержки!
Она неправильно поняла по движению моих губ.
– Что за выражения вы себе позволяете? – орет достойная особа.
Я ретируюсь, даже не попытавшись реабилитироваться. Еще у одной создалось превратное мнение о полиции.
Если бы вы увидели мамашу Бишетт, то сразу бы захотели поставить ее у себя дома на камине. Это совсем крохотная аккуратная старушка с хитрыми глазками.
Я с первого взгляда понимаю, что мы с ней подружимся.
– Прошу прощения, мамаша, – говорю я, вежливо поприветствовав ее. – Я полицейский и интересуюсь вашим бывшим хозяином.
Я слежу за ее реакцией, не зная, сообщил ли ей Мюлле о том, что случилось с Бужоном.
– Я узнала эту страшную новость, – говорит она. – Бедный доктор... Это не могло закончиться иначе! Это замечание мне нравится. Ее маленькие глазки блестят.
– Садитесь, – предлагает она и добавляет так от души, что я не могу отказаться: – Выпьете со мной рюмочку водочки?
– С удовольствием.
Она открывает старый, почерневший от времени буфет, в котором я замечаю яркие коробки от печенья, тарелки, стеклянные безделушки. Все аккуратно расставлено.
– А может быть, лучше вербеновой настойки моего изготовления?
– Как хотите, мамаша.
Она достает крохотную скатерку, размером с носовой платок, и аккуратно расстилает ее на навощенном столе, стараясь, чтобы вышитый на ней рисунок был повернут в мою сторону.
На нее она ставит два стакана сиреневого цвета и квадратную бутылку, в которой плавает веточка вербены.
– О чем вы хотели меня спросить? – говорит она. Я смеюсь.
– Выходит, вы не возражаете ответить?
– Ваша работа задавать вопросы, моя – отвечать на них, верно? Так какие тут могут быть церемонии?
– Вы давно убираетесь у Бужона?
– Да уж лет пятнадцать... Тогда у бедного доктора была хорошая клиентура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27