Я так хотел стать командиром «звездочки», — ведь на командира она наверняка обращала бы больше внимания что поколотил двух одноклассников. Они говорили, что меня не выберут командиром за плохое поведение. После драки меня вообще чуть не отказались принимать в октябрята, но Ольга за меня заступилась.
Наверное, я был самым сознательным октябренком за всю историю октябрятского движения. Ни один человек из нашего класса не собирал столько макулатуры, не подметал так старательно класс и не переводил так часто старушек через дорогу. Я чувствовал себя, как воздушный шарик, и едва не воспарял к потолку, когда Ольга меня хвалила. До третьего класса я обожал ее молча. А потом увидел, как она идет в школу в сопровождении долговязого хмыря из девятого. Хмырь нес ее сумку.
В тот день я не пошел после занятий домой, а притаился в раздевалке и ждал, когда у восьмого класса закончатся уроки. К великой моей досаде, Ольга спустилась в раздевалку с подружками. Но я все равно подошел к ней и под каким-то предлогом отвел ее в сторонку. «Ольга, — говорю, — ты должна прогнать этого мерзкого Валеру. У него уши лопоухие, и вообще он урод. Давай лучше твой портфель буду носить я». Она засмеялась и сказала, что подумает, но сегодня нести ее портфель не нужно, потому что она с девочками идет в кино, а за меня, наверное, и так уже родители волнуются.
Я помчался домой гордый и счастливый. Бегу и мечтаю о том, как утром встречу Ольгу у подъезда, возьму у нее сумку, и мы вместе пойдем в школу, а лопоухий урод Валера будет злобно и завистливо смотреть нам вслед. Назавтра встал чуть свет и даже не позавтракав побежал к дому Ольги (адрес-то я давно узнал). Наверное, около часа сидел под ее окнами на скамейке, а потом приперся этот долговязый. Не удостоив меня взглядом, вошел в подъезд и через две минуты вышел оттуда с Ольгой. Я прямо взбесился. Подбежал к нему, вырвал из рук Ольгину сумку и говорю: «Проваливай отсюда! Я сам понесу, мне Ольга разрешила». Они переглянулись, он засмеялся мерзким таким смехом и хотел дать мне затрещину, а Ольга взяла его за руку и говорит: «Пусть понесет. Что тебе, жалко, что ли?» И я, как дурак, плелся за ними всю дорогу с ее и своим портфелями, а они шли, взявшись за руки, да еще оглядывались и ухмылялись. Мало того: иду я в перемену по коридору и замечаю, что Ольгины одноклассницы перешептываются у меня за спиной и хихикают, как кикиморы. Я прямо весь помертвел внутри от горя и злости. И больше никогда с Ольгой не разговаривал. А после восьмого класса она ушла в медучилище. Такая вот история. Теперь твоя очередь.
— А я в первый раз влюбилась в младенчестве, — начала я. — Правда, сама я этого не помню, но мама рассказывала…
— Хватит выпендриваться! — сердито оборвал меня Прошка. — Я ее как человека попросил, душу ей открыл, а она… Чего ты боишься? Насмешек? Я не собираюсь над тобой насмехаться. А хоть бы и собирался — сколько нам с тобой смеяться осталось? Три часа? Пять? Не вредничай, Варвара. Друг ты мне или нет?
— При чем здесь вредность? Мне просто нечего рассказывать. Любовь — не мой вид игры. Мне не нравятся ее правила.
— Ладно заливать! Неужели тебя так-таки ни разу не стукнуло? Ни за что не поверю!
Я отпиралась, как могла. Прошка просил, уговаривал, заклинал, угрожал, ругался, но я стояла насмерть. И тогда этот свин выкинул самый подлый фортель, который только можно представить. Он скинул с себя ватник, объявил, что знать меня не хочет и пойдет помирать в одиночку. И действительно ушел к другой стене.
Минут пять я лежала молча, надеялась, что он одумается и вернется. Но Прошка не подавал признаков жизни, и я забеспокоилась: без телогрейки на ледяной земле он загнется гораздо скорее меня, а мне решительно не хотелось последние часы жизни мучиться угрызениями совести.
— Эй! — крикнула я в темноту. — Не дури!
Молчание. Не внял призыву к здравомыслию — попробуем лестью.
— Прошка, вернись! Мне без тебя страшно и одиноко!
Молчание.
— Ладно, черт с тобой! Расскажу я тебе эту проклятую love story <Историю любви (англ.).>!
— Правдивую? — донеслось из темноты.
— Правдивую, правдивую.
— Ничего не переврешь и не присочинишь?
— Ничего.
— Дай честное слово!
— Это шантаж!
Молчание.
— Чтоб тебя на том свете лишних сто лет в чистилище продержали! Иди сюда!
— Даешь честное слово?
— Даю, даю, подавись!
Через тридцать секунд трясущийся Прошка с довольным пыхтением влезал в телогрейку.
— Ну-с, приступай!
Я бы огрызнулась, да что толку? Все равно придется рассказывать. Честное слово связало меня по рукам и ногам.
— Если помнишь, после четвертого курса я ездила в наш спортивный лагерь…
— Что?! — немедленно перебил Прошка. — Ты хочешь сказать, что впервые влюбилась в двадцать с хвостиком?
— По-моему, удивляться надо тому, что со мной вообще случилось это размягчение мозгов. Начитавшись книг о злой женской судьбе и насмотревшись на идиоток, которые до встречи с ненаглядным были вполне разумными девчонками, я твердо решила, что в эти игры не играю.
— И на старуху бывает проруха, — злорадно хихикнул Прошка. — Продолжай.
— Первую половину дня я проводила у моря, а после обеда развлекалась в лагере — играла в волейбол, пинг-понг… Ох, как я их всех разделала!
— Не отвлекайся.
— У моря я лежала не на пляже, а дальше, на камнях. Заход в море там был ужасный, зато вокруг никого. Иногда только пройдет кто-нибудь мимо — из лагеря в соседний дом отдыха или наоборот. И вот в один прекрасный день вылезаю я из моря на карачках (камни острые и скользкие), а по берегу от дома отдыха идет этакий Адонис годах о двадцати пяти — двадцати семи. Посмотрел он, как я выползаю из воды крокодилом, подхватил меня и поставил на плоский камень, где лежали мои шлепанцы. Я буркнула «спасибо» довольно неприветливо, потому как не просила его о помощи и вообще не люблю, когда меня хватают. А он улыбнулся улыбкой рекламной звезды и сказал пошлейший комплимент типа того, что для обрамления моей неземной красы мне необходимо мужское общество. Видно, у него это что-то вроде зарядки было: каждый день до завтрака обаять шесть одиноких дур. Я прищурилась, оглядела его с головы до пят, цыкнула зубом и сказала, что для обрамления он никак не годится. На таком невзрачном фоне моя неземная краса станет просто убийственной, а я человек миролюбивый. Он загоготал, как тюлень, выпятил грудь, распушил хвост и сказал еще один избитый комплимент, на этот раз моему блестящему остроумию. В общем, минут десять мы обменивались любезностями, а потом он мне надоел — и я отшила его уже по-настоящему.
— Как? — Судя по голосу, Прошка улыбался в радостном предвкушении.
— Помилуй, my darling <Дорогой мой (англ.).>! Существует как минимум тысяча и один способ серьезно задеть непомерно раздутое мужское эго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Наверное, я был самым сознательным октябренком за всю историю октябрятского движения. Ни один человек из нашего класса не собирал столько макулатуры, не подметал так старательно класс и не переводил так часто старушек через дорогу. Я чувствовал себя, как воздушный шарик, и едва не воспарял к потолку, когда Ольга меня хвалила. До третьего класса я обожал ее молча. А потом увидел, как она идет в школу в сопровождении долговязого хмыря из девятого. Хмырь нес ее сумку.
В тот день я не пошел после занятий домой, а притаился в раздевалке и ждал, когда у восьмого класса закончатся уроки. К великой моей досаде, Ольга спустилась в раздевалку с подружками. Но я все равно подошел к ней и под каким-то предлогом отвел ее в сторонку. «Ольга, — говорю, — ты должна прогнать этого мерзкого Валеру. У него уши лопоухие, и вообще он урод. Давай лучше твой портфель буду носить я». Она засмеялась и сказала, что подумает, но сегодня нести ее портфель не нужно, потому что она с девочками идет в кино, а за меня, наверное, и так уже родители волнуются.
Я помчался домой гордый и счастливый. Бегу и мечтаю о том, как утром встречу Ольгу у подъезда, возьму у нее сумку, и мы вместе пойдем в школу, а лопоухий урод Валера будет злобно и завистливо смотреть нам вслед. Назавтра встал чуть свет и даже не позавтракав побежал к дому Ольги (адрес-то я давно узнал). Наверное, около часа сидел под ее окнами на скамейке, а потом приперся этот долговязый. Не удостоив меня взглядом, вошел в подъезд и через две минуты вышел оттуда с Ольгой. Я прямо взбесился. Подбежал к нему, вырвал из рук Ольгину сумку и говорю: «Проваливай отсюда! Я сам понесу, мне Ольга разрешила». Они переглянулись, он засмеялся мерзким таким смехом и хотел дать мне затрещину, а Ольга взяла его за руку и говорит: «Пусть понесет. Что тебе, жалко, что ли?» И я, как дурак, плелся за ними всю дорогу с ее и своим портфелями, а они шли, взявшись за руки, да еще оглядывались и ухмылялись. Мало того: иду я в перемену по коридору и замечаю, что Ольгины одноклассницы перешептываются у меня за спиной и хихикают, как кикиморы. Я прямо весь помертвел внутри от горя и злости. И больше никогда с Ольгой не разговаривал. А после восьмого класса она ушла в медучилище. Такая вот история. Теперь твоя очередь.
— А я в первый раз влюбилась в младенчестве, — начала я. — Правда, сама я этого не помню, но мама рассказывала…
— Хватит выпендриваться! — сердито оборвал меня Прошка. — Я ее как человека попросил, душу ей открыл, а она… Чего ты боишься? Насмешек? Я не собираюсь над тобой насмехаться. А хоть бы и собирался — сколько нам с тобой смеяться осталось? Три часа? Пять? Не вредничай, Варвара. Друг ты мне или нет?
— При чем здесь вредность? Мне просто нечего рассказывать. Любовь — не мой вид игры. Мне не нравятся ее правила.
— Ладно заливать! Неужели тебя так-таки ни разу не стукнуло? Ни за что не поверю!
Я отпиралась, как могла. Прошка просил, уговаривал, заклинал, угрожал, ругался, но я стояла насмерть. И тогда этот свин выкинул самый подлый фортель, который только можно представить. Он скинул с себя ватник, объявил, что знать меня не хочет и пойдет помирать в одиночку. И действительно ушел к другой стене.
Минут пять я лежала молча, надеялась, что он одумается и вернется. Но Прошка не подавал признаков жизни, и я забеспокоилась: без телогрейки на ледяной земле он загнется гораздо скорее меня, а мне решительно не хотелось последние часы жизни мучиться угрызениями совести.
— Эй! — крикнула я в темноту. — Не дури!
Молчание. Не внял призыву к здравомыслию — попробуем лестью.
— Прошка, вернись! Мне без тебя страшно и одиноко!
Молчание.
— Ладно, черт с тобой! Расскажу я тебе эту проклятую love story <Историю любви (англ.).>!
— Правдивую? — донеслось из темноты.
— Правдивую, правдивую.
— Ничего не переврешь и не присочинишь?
— Ничего.
— Дай честное слово!
— Это шантаж!
Молчание.
— Чтоб тебя на том свете лишних сто лет в чистилище продержали! Иди сюда!
— Даешь честное слово?
— Даю, даю, подавись!
Через тридцать секунд трясущийся Прошка с довольным пыхтением влезал в телогрейку.
— Ну-с, приступай!
Я бы огрызнулась, да что толку? Все равно придется рассказывать. Честное слово связало меня по рукам и ногам.
— Если помнишь, после четвертого курса я ездила в наш спортивный лагерь…
— Что?! — немедленно перебил Прошка. — Ты хочешь сказать, что впервые влюбилась в двадцать с хвостиком?
— По-моему, удивляться надо тому, что со мной вообще случилось это размягчение мозгов. Начитавшись книг о злой женской судьбе и насмотревшись на идиоток, которые до встречи с ненаглядным были вполне разумными девчонками, я твердо решила, что в эти игры не играю.
— И на старуху бывает проруха, — злорадно хихикнул Прошка. — Продолжай.
— Первую половину дня я проводила у моря, а после обеда развлекалась в лагере — играла в волейбол, пинг-понг… Ох, как я их всех разделала!
— Не отвлекайся.
— У моря я лежала не на пляже, а дальше, на камнях. Заход в море там был ужасный, зато вокруг никого. Иногда только пройдет кто-нибудь мимо — из лагеря в соседний дом отдыха или наоборот. И вот в один прекрасный день вылезаю я из моря на карачках (камни острые и скользкие), а по берегу от дома отдыха идет этакий Адонис годах о двадцати пяти — двадцати семи. Посмотрел он, как я выползаю из воды крокодилом, подхватил меня и поставил на плоский камень, где лежали мои шлепанцы. Я буркнула «спасибо» довольно неприветливо, потому как не просила его о помощи и вообще не люблю, когда меня хватают. А он улыбнулся улыбкой рекламной звезды и сказал пошлейший комплимент типа того, что для обрамления моей неземной красы мне необходимо мужское общество. Видно, у него это что-то вроде зарядки было: каждый день до завтрака обаять шесть одиноких дур. Я прищурилась, оглядела его с головы до пят, цыкнула зубом и сказала, что для обрамления он никак не годится. На таком невзрачном фоне моя неземная краса станет просто убийственной, а я человек миролюбивый. Он загоготал, как тюлень, выпятил грудь, распушил хвост и сказал еще один избитый комплимент, на этот раз моему блестящему остроумию. В общем, минут десять мы обменивались любезностями, а потом он мне надоел — и я отшила его уже по-настоящему.
— Как? — Судя по голосу, Прошка улыбался в радостном предвкушении.
— Помилуй, my darling <Дорогой мой (англ.).>! Существует как минимум тысяча и один способ серьезно задеть непомерно раздутое мужское эго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80