Но тогда мне было бы, по крайней мере, известно, в каком квартале города нужно мне начать свои розыски. Что тогда только обнаружатся главные трудности, это мне было ясно. Но я уверенно рассчитывал на какую-нибудь счастливую случайность, ждал наития, которое мне поможет в нужный миг. А затем, перед инженером у меня, несомненно, было преимущество, и это было для меня времённо важнее всего.
Целых два часа пришлось мне ждать, и время для меня проходило очень медленно. К трём часам пополудни Винцент вернулся. Он передал мне копию с полицейского протокола, из которой я узнал, что согласно рапорту нижнего чина полиции Иосифа Недведа от 24 сентября автомобиль AVI 138 (шофёр Иоган Видерхофер) в 1 час 45 мин того же дня наскочил на прицепной вагон трамвая № 5139 и при столкновении подвергся небольшой аварии. Шофёр, которого Винцент разыскал на месте стоянки, ждал меня перед подъездом со своим автомобилем.
Господин Иоган Видерхофер оказался очень разговорчивым пожилым человеком. Он, по-видимому, весь ещё находился под впечатлением неудачи, приведшей его в соприкосновение с полицией, и поэтому обрушился в гневных выражениях на полицейские правила вообще и на солидарность, существующую, по его мнению, между всеми вагоновожатыми.
— Меня в этом винить нечего, — объявил он. — Шёл дождь, и накануне тоже было дождливо, мостовая сделалась скользкою, вот оно почему случилось. Весь убыток я понёс. А вагоновожатые, эти мошенники, все заодно. И откуда ни возьмись, тут же полицейский. «Эй вы, господин, — сказал я ему, — не собирайте толпы, не устраивайте представления».
Он закурил сигару, и я воспользовался паузой, чтобы осведомиться о размерах понесённого им ущерба.
— Новый рессорный лист пришлось поставить, — ответил шофёр. — И передние стекла — вдребезги! Весь день провозился с ремонтом. В субботу кончил его, в полдень стою на своём месте, и такой вышел случай — тот самый господин опять выходит из дома номер восемь. «Этого бы я не повёз», — сказал мне мой товарищ. Ну, я не такой, я не суеверный. «Пожалуйте, господин, садитесь», — сказал я.
— Вы видели, что этот господин вышел из дома номер восемь? — перебил я его, не будучи в силах скрыть своё волнение. — Где ваша стоянка?
На Доминиканском бастионе, как раз против народного кафе…
— Отвезите меня туда. Доминиканский бастион, номер восемь, — приказал я и сел в автомобиль.
Автомобиль остановился перед четырехэтажным серым домом угрюмого вида. В тёмных воротах я тщетно искал звонок к дворнику. Потом очутился в узком, очень грязном дворе, покрытом дождевыми лужами. Собака неопределённой породы, стоявшая на тачке, яростно залаяла на меня. На мусорной куче два маленьких бледных мальчика играли кирпичами, крышками от ящиков и разбитыми бутылками. Одного из них я спросил, где живёт управляющий домом, но он меня не понял и не ответил.
Некоторое время я стоял в беспомощности, не зная, к кому обратиться. Откуда-то доносился непрерывный плеск воды, может быть, там был фонтан или вода стекала с кровли. Собака все ещё лаяла. Я поднялся по деревянной витой лестнице в намерении позвонить у какой-нибудь двери и получить нужные мне сведения.
Неприятный запах ударил в нос, затхлый запах домашнего скарба, плесени и отбросов овощей. Я заставил себя идти дальше, преодолев отвращение, — мне не хотелось уйти ни с чем.
На площадке второго этажа я осмотрелся. Справа находилось правление академического кружка «Hilaritas». В дверной щели торчали два письма и смятая бумажка, на которой карандашом написано было: «Я в кафе „Кронштейн"» и подпись, которой я не мог разобрать. Мне показалось бесцельным наводить справки в этом кружке. Прошёл я также мимо конторы Союза шапочных и войлочных торговцев. Третья дверь вела в частную квартиру. «Вильгельм Кубичек, майор в отставке» — прочитал я на дощечке. Тут я позвонил и передал свою карточку открывшей мне двери служанке.
Меня ввели в просто обставленную комнату. Мебель была в белых чехлах. Против двери висел портрет какого-то генерала в мундире, с орденом Железной короны на груди. Майор вышел ко мне навстречу в халате и туфлях; лицо его выражало изумление и беспокойство по поводу непонятного ему визита. На столе лежали увеличительное стекло, турецкая трубка, блокнот, суконка, плитка шоколада и открытый альбом почтовых марок.
Я объяснил ему, что хотел бы справиться у него насчёт одного из жильцов этого дома.
— Я счёл правильным, — сказал я, — обратиться с этой просьбой к товарищу, ибо и я офицер, ротмистр двенадцатого драгунского полка.
Недоверие исчезло у него с лица. Он спросил, немного нерешительно, не являюсь ли я представителем какой-нибудь фирмы, и когда я ответил, что меня привели сюда собственные, совершенно частные интересы, то сдержанность покинула его. Он пожалел, что не может угостить меня рюмкою вкусной галицийской водки, контуштовки, поскольку его жена ушла из дому с ключами. Даже папирос не может он мне предложить, потому что курит
трубку.
Я описал ему наружность человека, которого искал. Майор удивился, узнав, что дом, где он живёт, приютил человека столь необычайной внешности. Ему никогда не приходилось слышать о существовании такого урода.
— Странно! Странно! Странно! — бормотал он. — Я живу в этом доме с того самого времени, как ушёл в отставку. Знаю всю улицу как свои пять пальцев. Когда фрау Холецаль из шестого номера готовит к обеду язык с каперсами, то это знает каждый ребёнок на улице. Ты говоришь, он никогда не выходит на улицу. Но ведь о нем же было бы что-нибудь слышно, не может же человек так прятаться. Знаешь, что я думаю, ротмистр? Кто-то подшутил над тобой. Какой-то остряк, проказник или бездельник одурачил тебя, ты уж прости меня, ротмистр. Он помолчал немного, размышляя. — С другой стороны — итальянец, говоришь ты? Погоди-ка, погоди-ка! До прошлого года здесь жил в доме один сербохорват, по-немецки говорил очень плохо, только со мною мог он объясняться на своём родном языке, потому что наш полк два года стоял в Пржеполье, знаешь, в этой дыре, тошнит меня, когда вспомню о том времени, — да, мог бы я тебе рассказать всякие истории про Новый Базар, только это к делу не относится! Толст он, впрочем, не был, наоборот. Дулибич звали его, теперь вспоминаю, и был он племянником одного депутата. Все это государственные преступники, на мой взгляд… Но его ты не можешь иметь в виду, потому что он в прошлом году переехал в Будапешт. Дулибич, совершенно верно, его звали Дулибич. Минутку, минутку, погоди-ка! Есть ещё тут жильцы, я их недели две не видел и спросил жену дворника: «Что это с господином Кратким делается, он совсем не показывается?» Воспаление среднего уха! Теперь уж он опять не выходит, немного бледен ещё, немного слаб, такая болезнь изнуряет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Целых два часа пришлось мне ждать, и время для меня проходило очень медленно. К трём часам пополудни Винцент вернулся. Он передал мне копию с полицейского протокола, из которой я узнал, что согласно рапорту нижнего чина полиции Иосифа Недведа от 24 сентября автомобиль AVI 138 (шофёр Иоган Видерхофер) в 1 час 45 мин того же дня наскочил на прицепной вагон трамвая № 5139 и при столкновении подвергся небольшой аварии. Шофёр, которого Винцент разыскал на месте стоянки, ждал меня перед подъездом со своим автомобилем.
Господин Иоган Видерхофер оказался очень разговорчивым пожилым человеком. Он, по-видимому, весь ещё находился под впечатлением неудачи, приведшей его в соприкосновение с полицией, и поэтому обрушился в гневных выражениях на полицейские правила вообще и на солидарность, существующую, по его мнению, между всеми вагоновожатыми.
— Меня в этом винить нечего, — объявил он. — Шёл дождь, и накануне тоже было дождливо, мостовая сделалась скользкою, вот оно почему случилось. Весь убыток я понёс. А вагоновожатые, эти мошенники, все заодно. И откуда ни возьмись, тут же полицейский. «Эй вы, господин, — сказал я ему, — не собирайте толпы, не устраивайте представления».
Он закурил сигару, и я воспользовался паузой, чтобы осведомиться о размерах понесённого им ущерба.
— Новый рессорный лист пришлось поставить, — ответил шофёр. — И передние стекла — вдребезги! Весь день провозился с ремонтом. В субботу кончил его, в полдень стою на своём месте, и такой вышел случай — тот самый господин опять выходит из дома номер восемь. «Этого бы я не повёз», — сказал мне мой товарищ. Ну, я не такой, я не суеверный. «Пожалуйте, господин, садитесь», — сказал я.
— Вы видели, что этот господин вышел из дома номер восемь? — перебил я его, не будучи в силах скрыть своё волнение. — Где ваша стоянка?
На Доминиканском бастионе, как раз против народного кафе…
— Отвезите меня туда. Доминиканский бастион, номер восемь, — приказал я и сел в автомобиль.
Автомобиль остановился перед четырехэтажным серым домом угрюмого вида. В тёмных воротах я тщетно искал звонок к дворнику. Потом очутился в узком, очень грязном дворе, покрытом дождевыми лужами. Собака неопределённой породы, стоявшая на тачке, яростно залаяла на меня. На мусорной куче два маленьких бледных мальчика играли кирпичами, крышками от ящиков и разбитыми бутылками. Одного из них я спросил, где живёт управляющий домом, но он меня не понял и не ответил.
Некоторое время я стоял в беспомощности, не зная, к кому обратиться. Откуда-то доносился непрерывный плеск воды, может быть, там был фонтан или вода стекала с кровли. Собака все ещё лаяла. Я поднялся по деревянной витой лестнице в намерении позвонить у какой-нибудь двери и получить нужные мне сведения.
Неприятный запах ударил в нос, затхлый запах домашнего скарба, плесени и отбросов овощей. Я заставил себя идти дальше, преодолев отвращение, — мне не хотелось уйти ни с чем.
На площадке второго этажа я осмотрелся. Справа находилось правление академического кружка «Hilaritas». В дверной щели торчали два письма и смятая бумажка, на которой карандашом написано было: «Я в кафе „Кронштейн"» и подпись, которой я не мог разобрать. Мне показалось бесцельным наводить справки в этом кружке. Прошёл я также мимо конторы Союза шапочных и войлочных торговцев. Третья дверь вела в частную квартиру. «Вильгельм Кубичек, майор в отставке» — прочитал я на дощечке. Тут я позвонил и передал свою карточку открывшей мне двери служанке.
Меня ввели в просто обставленную комнату. Мебель была в белых чехлах. Против двери висел портрет какого-то генерала в мундире, с орденом Железной короны на груди. Майор вышел ко мне навстречу в халате и туфлях; лицо его выражало изумление и беспокойство по поводу непонятного ему визита. На столе лежали увеличительное стекло, турецкая трубка, блокнот, суконка, плитка шоколада и открытый альбом почтовых марок.
Я объяснил ему, что хотел бы справиться у него насчёт одного из жильцов этого дома.
— Я счёл правильным, — сказал я, — обратиться с этой просьбой к товарищу, ибо и я офицер, ротмистр двенадцатого драгунского полка.
Недоверие исчезло у него с лица. Он спросил, немного нерешительно, не являюсь ли я представителем какой-нибудь фирмы, и когда я ответил, что меня привели сюда собственные, совершенно частные интересы, то сдержанность покинула его. Он пожалел, что не может угостить меня рюмкою вкусной галицийской водки, контуштовки, поскольку его жена ушла из дому с ключами. Даже папирос не может он мне предложить, потому что курит
трубку.
Я описал ему наружность человека, которого искал. Майор удивился, узнав, что дом, где он живёт, приютил человека столь необычайной внешности. Ему никогда не приходилось слышать о существовании такого урода.
— Странно! Странно! Странно! — бормотал он. — Я живу в этом доме с того самого времени, как ушёл в отставку. Знаю всю улицу как свои пять пальцев. Когда фрау Холецаль из шестого номера готовит к обеду язык с каперсами, то это знает каждый ребёнок на улице. Ты говоришь, он никогда не выходит на улицу. Но ведь о нем же было бы что-нибудь слышно, не может же человек так прятаться. Знаешь, что я думаю, ротмистр? Кто-то подшутил над тобой. Какой-то остряк, проказник или бездельник одурачил тебя, ты уж прости меня, ротмистр. Он помолчал немного, размышляя. — С другой стороны — итальянец, говоришь ты? Погоди-ка, погоди-ка! До прошлого года здесь жил в доме один сербохорват, по-немецки говорил очень плохо, только со мною мог он объясняться на своём родном языке, потому что наш полк два года стоял в Пржеполье, знаешь, в этой дыре, тошнит меня, когда вспомню о том времени, — да, мог бы я тебе рассказать всякие истории про Новый Базар, только это к делу не относится! Толст он, впрочем, не был, наоборот. Дулибич звали его, теперь вспоминаю, и был он племянником одного депутата. Все это государственные преступники, на мой взгляд… Но его ты не можешь иметь в виду, потому что он в прошлом году переехал в Будапешт. Дулибич, совершенно верно, его звали Дулибич. Минутку, минутку, погоди-ка! Есть ещё тут жильцы, я их недели две не видел и спросил жену дворника: «Что это с господином Кратким делается, он совсем не показывается?» Воспаление среднего уха! Теперь уж он опять не выходит, немного бледен ещё, немного слаб, такая болезнь изнуряет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39