— Это, должно быть, здесь, — сказала миссис Лайл, — или, может быть, в других комнатах.
Уэксфорд заглянул в другие комнаты. Ни одну из них нельзя было назвать неопрятной, но все же они не были приспособлены для жизни. Скорее их следовало назвать вместилищами, в которых лежали вещи, накопленные за шестьдесят лет, и его опытному взгляду было ясно, что во времена, когда миссис Лайл еще была зрячей, применялась какая-то невероятная система заполнения жилого пространства.
Казалось, старушка чувствовала, что он поражен увиденным. В ее голосе появились не то чтобы злобные, но слегка мстительные нотки. Она заявила:
— Вам придется поработать, — что означало: «Ты видишь, а я — нет, так что давай трудись!»
И Уэксфорд принялся за дело, начав со спальни. Возможно, для него запах этих сувениров отдавал плесенью, в ней же он пробуждал воспоминания о событиях, с которыми они были связаны, и от этого лицо старой женщины становилось немного странным и мечтательным, но все же не несчастным. Чуть подрагивающими руками она дотрагивалась до открыток и фотографий, которые он доставал из ящиков комода. Уэксфорд принес сюда старую медную настольную лампу и поставил ее на комод, чтобы было светлее. В ее желтоватом свете, в котором была видна поднявшаяся пыль, он принялся изучать архив, накопившийся за долгую жизнь миссис Лайл.
Она очень любила переписываться и хранила все письма и поздравительные открытки, полученные ею ко дню рождения и к Рождеству. Кто-то из родственников был филателистом. Для него она собирала марки, однако коллекционер, видимо, так и не пришел за ними, и их скопились тысячи на конвертах и оторванных от них клочках. Здесь были и любовные письма покойного полицейского, перевязанные лептой от свадебного торта с кусочками окаменевшей глазури, прилипшими к ней. Каждый год он посылал жене «валентинку»; пять из них Уэксфорд нашел в комоде, а когда стал просматривать ящики, нашел еще семь.
— Я никогда ничего не выбрасываю, — довольным тоном пояснила миссис Лайл.
Он не произнес в ответ эти ужасные слова, но про себя подумал: «Для чего?» Зачем хранит она эти открытки, коробки от тортов, локоны детских волос, поздравления, телеграммы, груды вырезок из газет? Она слепа и никогда больше не сможет снова увидеть ни одну из этих вещей. Но Уэксфорд знал, что миссис Лайл хранит их по другой причине. Ну и что с того, что она не сможет больше прочитать письма своего полицейского или увидеть его фотографии, фотографии их детей и внуков? Это были кирпичики, из которых складывалась ее личность, материал стен, охранявших ее, окошки, сквозь которые, несмотря на слепоту, она по-прежнему могла смотреть на мир. В последние недели его собственная личность была слишком потрясена, чтобы он мог упрекать того, кто накапливал все это, чтобы сохранить себя.
И Уэксфорд мог это увидеть. Больной глаз больше не беспокоил его. Даже в этом тусклом и пыльном свете он мог прочитать неразборчивый почерк и разглядеть лица на нечетких пожелтевших фотографиях. Он чувствовал, что легко написал бы биографию миссис Лайл. Вся она была здесь: каждый день жизни этой женщины, сохранивший ее живой и единственной в своем роде личностью, мечтающей, что ее похоронит внук, когда ей надоест жить.
Они перешли в другую комнату. Уэксфорд не знал, сколько было времени, — он боялся смотреть на часы. Должен быть более легкий способ найти Ребекку Фостер. Если бы только вспомнить, где он видел ее раньше…
Уэксфорд решил, что начнет с самой маленькой спальни, и именно там нашел то, что искал. Расстегнув чемодан, он раскрыл его и увидел, что там были только письма — некоторые в конвертах, отдельные листочки других затерялись среди остальных писем. И вот наконец: «36, Биретта-стрит, Юго-Запад, 10. 26 июня 1954 г. Дорогая Мэй, очень расстроилась, узнав, что у тебя проблемы со зрением…»
— Ну что, вам понадобилось не так уж много времени, не так ли? — спросила миссис Лайл. — Надеюсь, вы положили все мои вещи на место. Если так, я провожу вас, а сама, наверное, отправлюсь спать.
Глава 21
Иногда же и у него вырывалось нечто, не вовсе нелепое, заставляющее поверить в пословицу. «Часто бросая, выбросишь как-нибудь и Венеру».
Наступил последний день. Уэксфорд думал о нем не как о последнем дне отпуска, но как о последней возможности раскрыть дело. Впервые в жизни он действительно почувствовал, что значит крайний срок. Раньше, в Киигсмаркхеме, конечно, тоже бывало, что старший констебль настаивал на определенных сроках, а иногда и угрожал вызовом в Скотленд-Ярд, но никто и никогда не говорил ему: «Даю двадцать четыре часа; по истечении этого времени дело будет передано другому следователю». Никто не говорил ему этих слов, кроме него самого.
Говард перестал считать его участником расследования этого дела. Кстати, он никогда и не говорил: «Это твое дело, раскрой его для меня». И как он мог допустить это в его положении? Просто ему было необходимо выслушать какие-то мысли или советы дяди, а когда Уэксфорд потерпел поражение, то и в этом отпала необходимость. Не то чтобы Говард дал понять, что разочарован; просто теперь он больше полагался на Бейкера, и именно о Бейкере шла речь прошлым вечером.
Вчера Уэксфорд слишком устал, чтобы понять все как следует. Единственное, что ему стало ясно, — это то, что Грегсон оставлен под стражей за нападение на офицера полиции, а Бейкер по-прежнему считает его главным подозреваемым, но, наряду с этим, он ведет расследование и по другим направлениям. В настоящий момент его заинтересовал шарф, и он возлагает большие надежды на допрос одного из обитателей Гармиш-Террас. Уэксфорд тогда не мог собраться с силами, чтобы задать вопросы, да и Говард очень устал, к тому же у него болела нога, поэтому он пожелал дяде спокойной ночи и оптимистично заверил, что дело будет раскрыто еще до его отъезда в субботу.
«Может быть, и будет, но не Бейкером», — подумал Уэксфорд утром своего последнего дня в Лондоне.
Женщины давно уже не ждали его внизу лестницы, приглашая к завтраку. Он чувствовал себя просто великолепно. Из-за вчерашних физических упражнений он даже потерял в весе, а съеденная пища не восполнила эту потерю, и даже сомневающаяся и заботливая Дора признала, что отпуск оказал на него благотворное действие. Ему трудно было уяснить, что нынешняя пятница была последним днем и ее отпуска, то есть настало время упаковывать вещи и бежать за последними подарками. Единственное, что беспокоило Дору, — это не забыла ли она сделать заказ, чтобы им оставили в субботу молоко, и найдется ли в угловом магазине для них буханка хлеба.
— Что ты сказала? — спросил ее муж.
— Хлеб, Рэдж. Я говорю, что надеюсь, Диксоны оставят мне буханку хлеба.
— Ты сказала «угловой магазин»… — Так вот где он ее видел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54