Ужас опьянил их. Парень распахнул дверцу машины, и девушка рухнула поперек сиденья.
— Поднимайся, — велел молодой человек. — Возьми себя в руки. Надо ехать. — Но голос его звучал отчужденно и казался далеким, как когда-то смерть. Машина рванула с места и враскачку помчалась по дороге. У девушки тряслись руки, дыхание со свистом вырывалось изо рта.
— Все будет в порядке. Подумаешь, крошечное лезвие!
— Зачем ты это сделал? Зачем?
— Эта старуха… Эта Руби… Впрочем, теперь уже поздно.
Слишком поздно. Слова, давно превратившиеся в разговорный штамп. Под музыкальное сопровождение из дома Которна машина миновала гараж. Танцевальная музыка была так не похожа на погребальные песнопения. Парадная дверь дома стояла распахнутой настежь, и на лужи падал широкий сноп света из прихожей. Машина проскочила мимо лавочек. За жилыми коттеджами цепочка уличных фонарей оборвалась. Дождь прекратился, но леса и поля были окутаны саваном тумана. Дорога превратилась в туннель под кронами деревьев, с которых бесшумно стекала вода. Казалось, громадный мокрый зев со скользким языком заглатывает машину.
Прибывшие на вечеринку и уезжавшие домой гости сновали в снопе желтого света, огибали лужи на пути к двери. Их встречала музыка — теплая, сухая, плохо вязавшаяся с промозглой ночью. Из дома вышел молодой человек с бокалом в руке. Он был весел и радовался жизни, но уже исчерпал все предоставленные ему вечеринкой возможности. Молодой человек обратился было к сидевшему в одной из машин подвыпившему господину, но тот не обратил на него внимания. Тогда гуляка осушил стакан и поставил его на колонку с дизельным топливом. Поговорить было не с кем, разве что с остроносой старушенцией, которая, вероятно, брела домой, потому что пивнушки уже закрывались. Веселый малый окликнул её и громко изрек:
— Не медли жизнью насладиться, прежде чем к праху возвратиться.
Старушенция ухмыльнулась.
— Оно и верно, милок, — сказала она. — Ступай, развлекайся себе.
Едва ли любитель развлечений мог сейчас сесть за руль. Кроме того, чтобы освободить машину, надо было отодвинуть шесть других, а их хозяева были в доме Которна и предавались удовольствиям. Поэтому молодой человек побрел прочь, пошатываясь и надеясь на какую-нибудь счастливую случайную встречу.
Снова полил дождь. Прохладные капли приятно ласкали разгоряченное лицо. Впереди, будто разверстая пасть, лежала дорога на Кингзмаркхем. Гуляка радостно зашагал по ней. Вдали, словно кость в мокрой глотке, виднелась неподвижная машина с включенными фарами.
— Какой же светоч поведет её детей сквозь мрак ночной? — громко продекламировал гуляка.
2
Весь день и всю ночь дул свежий восточный ветер, который высушил улицы. Скоро с неба опять польется вода, но сейчас оно было синим и казалось твердым. Ручей Кингзбрук в центре города с грохотом перекатывал круглые голыши, поверхность его была сплошь покрыта белыми острыми бурунчиками.
Ветер не только пронизывал насквозь, но и противно свистел. Он задувал в переулки, отделявшие старые лавчонки от кварталов новостроек, с совиным воем раскачивал голые ветки, и те скребли по кирпичу стен. На остановках стояли люди, спрятав лица в поднятые воротники пальто. Они ждали стауэртонский автобус, который шел на север, или помфретский, следовавший в противоположном направлении. Окна всех машин были подняты, а мотоциклисты, поднимавшиеся на мост, на миг останавливались под напором ветра и, только преодолев его сопротивление, медленно скатывались вниз, на улицу, к «Оливе и голубю».
Кабы не желтые нарциссы в витрине цветочного магазина, можно было бы подумать, что на улице декабрь, а не апрель. Спрятавшиеся за стеклом цветы казались гладкими и самодовольными, как лавочники или конторские служащие, которым посчастливилось сидеть под крышей этим ненастным утром. Одним из таких везунчиков, хотя бы и временно, был инспектор Майкл Бэрден, наблюдавший за Хай-стрит из своего надежно защищенного от внешнего мира кабинета.
Здание полицейского участка Кингзмаркхема поражало своей новизной. Оно господствовало над панорамой городка, хотя и было отделено от своих ближайших соседей широким зеленым лугом. Сейчас там паслась спутанная лошадь, такая же жалкая и замерзшая, каким был сам Бэрден десять минут назад, когда входил в здание. Он и теперь оттаивал у калорифера, обдувавшего его ноги теплым воздухом. В отличие от своего начальника, старшего инспектора Уэксфорд а, Бэрден не любил выдержек из классики, но этим промозглым утром четверга и он наверняка согласился бы, что апрель — самый злой месяц года, когда на мертвой земле взрастает не сирень, а гадючий лук. Его цветы торчали из каменных ваз внизу, перед входом в участок, и были засыпаны сорванными ветром с деревьев листочками. Посадивший эти цветы человек, видимо, надеялся, что они станут такими же синими, как фонарь под навесом, но гадючий лук потерпел поражение в борьбе с долгой зимой. Бэрдену казалось, что он обозревает тундру, а не любуется дарами английской весны.
Он допил горячий чай без сахара, принесенный сержантом Кэмом. Чай был несладкий, потому что Бэрдену так нравилось, а вовсе не потому, что он считал нужным ограничивать себя в калориях. Его фигура сохраняла природную стройность без дополнительных усилий и независимо от потребляемой инспектором пищи, а похожая на морду гончей физиономия оставалась худой и костлявой. Бэрден был консервативен в одежде, но нынче утром облачился в новый костюм и теперь тешил себя мыслью, что напоминает биржевого торговца в праздничном наряде. Впрочем, ни один человек, который увидел бы инспектора в эту минуту, в его кабинете, застеленном ковром от стены до стены, у окна, завешенного шторами с геометрическим узором, да ещё рядом со стеклянной статуэткой, ни за что не признал бы в нем сыщика, пребывающего в привычной среде обитания.
Бэрден поставил чашку на черное глиняное блюдце и снова посмотрел на человека, стоявшего на противоположном тротуаре. Поскольку сегодня инспектор был преисполнен сознанием собственной элегантности, он с досадой и укоризной покачал головой, ибо праздный бродяга там, на улице, носил длиннющие волосы и щеголял совершенно немыслимым облачением. Окно уже начинало запотевать, и Бэрден старательно протер его, сделав глазок, после чего приник носом к стеклу.
Порой инспектор задавался вопросом, куда катится мужская мода (детектив-констебль Дрейтон — чем не образчик нынешней неряшливости?). Но этот, на улице — вообще непонятно, что! Диковинная шуба из жесткого меха напоминала одеяние эскимоса, а длинный лилово-желтый шарф выглядел просто возмутительно. Бэрден не мог припомнить ни одного университета, имевшего такие цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Поднимайся, — велел молодой человек. — Возьми себя в руки. Надо ехать. — Но голос его звучал отчужденно и казался далеким, как когда-то смерть. Машина рванула с места и враскачку помчалась по дороге. У девушки тряслись руки, дыхание со свистом вырывалось изо рта.
— Все будет в порядке. Подумаешь, крошечное лезвие!
— Зачем ты это сделал? Зачем?
— Эта старуха… Эта Руби… Впрочем, теперь уже поздно.
Слишком поздно. Слова, давно превратившиеся в разговорный штамп. Под музыкальное сопровождение из дома Которна машина миновала гараж. Танцевальная музыка была так не похожа на погребальные песнопения. Парадная дверь дома стояла распахнутой настежь, и на лужи падал широкий сноп света из прихожей. Машина проскочила мимо лавочек. За жилыми коттеджами цепочка уличных фонарей оборвалась. Дождь прекратился, но леса и поля были окутаны саваном тумана. Дорога превратилась в туннель под кронами деревьев, с которых бесшумно стекала вода. Казалось, громадный мокрый зев со скользким языком заглатывает машину.
Прибывшие на вечеринку и уезжавшие домой гости сновали в снопе желтого света, огибали лужи на пути к двери. Их встречала музыка — теплая, сухая, плохо вязавшаяся с промозглой ночью. Из дома вышел молодой человек с бокалом в руке. Он был весел и радовался жизни, но уже исчерпал все предоставленные ему вечеринкой возможности. Молодой человек обратился было к сидевшему в одной из машин подвыпившему господину, но тот не обратил на него внимания. Тогда гуляка осушил стакан и поставил его на колонку с дизельным топливом. Поговорить было не с кем, разве что с остроносой старушенцией, которая, вероятно, брела домой, потому что пивнушки уже закрывались. Веселый малый окликнул её и громко изрек:
— Не медли жизнью насладиться, прежде чем к праху возвратиться.
Старушенция ухмыльнулась.
— Оно и верно, милок, — сказала она. — Ступай, развлекайся себе.
Едва ли любитель развлечений мог сейчас сесть за руль. Кроме того, чтобы освободить машину, надо было отодвинуть шесть других, а их хозяева были в доме Которна и предавались удовольствиям. Поэтому молодой человек побрел прочь, пошатываясь и надеясь на какую-нибудь счастливую случайную встречу.
Снова полил дождь. Прохладные капли приятно ласкали разгоряченное лицо. Впереди, будто разверстая пасть, лежала дорога на Кингзмаркхем. Гуляка радостно зашагал по ней. Вдали, словно кость в мокрой глотке, виднелась неподвижная машина с включенными фарами.
— Какой же светоч поведет её детей сквозь мрак ночной? — громко продекламировал гуляка.
2
Весь день и всю ночь дул свежий восточный ветер, который высушил улицы. Скоро с неба опять польется вода, но сейчас оно было синим и казалось твердым. Ручей Кингзбрук в центре города с грохотом перекатывал круглые голыши, поверхность его была сплошь покрыта белыми острыми бурунчиками.
Ветер не только пронизывал насквозь, но и противно свистел. Он задувал в переулки, отделявшие старые лавчонки от кварталов новостроек, с совиным воем раскачивал голые ветки, и те скребли по кирпичу стен. На остановках стояли люди, спрятав лица в поднятые воротники пальто. Они ждали стауэртонский автобус, который шел на север, или помфретский, следовавший в противоположном направлении. Окна всех машин были подняты, а мотоциклисты, поднимавшиеся на мост, на миг останавливались под напором ветра и, только преодолев его сопротивление, медленно скатывались вниз, на улицу, к «Оливе и голубю».
Кабы не желтые нарциссы в витрине цветочного магазина, можно было бы подумать, что на улице декабрь, а не апрель. Спрятавшиеся за стеклом цветы казались гладкими и самодовольными, как лавочники или конторские служащие, которым посчастливилось сидеть под крышей этим ненастным утром. Одним из таких везунчиков, хотя бы и временно, был инспектор Майкл Бэрден, наблюдавший за Хай-стрит из своего надежно защищенного от внешнего мира кабинета.
Здание полицейского участка Кингзмаркхема поражало своей новизной. Оно господствовало над панорамой городка, хотя и было отделено от своих ближайших соседей широким зеленым лугом. Сейчас там паслась спутанная лошадь, такая же жалкая и замерзшая, каким был сам Бэрден десять минут назад, когда входил в здание. Он и теперь оттаивал у калорифера, обдувавшего его ноги теплым воздухом. В отличие от своего начальника, старшего инспектора Уэксфорд а, Бэрден не любил выдержек из классики, но этим промозглым утром четверга и он наверняка согласился бы, что апрель — самый злой месяц года, когда на мертвой земле взрастает не сирень, а гадючий лук. Его цветы торчали из каменных ваз внизу, перед входом в участок, и были засыпаны сорванными ветром с деревьев листочками. Посадивший эти цветы человек, видимо, надеялся, что они станут такими же синими, как фонарь под навесом, но гадючий лук потерпел поражение в борьбе с долгой зимой. Бэрдену казалось, что он обозревает тундру, а не любуется дарами английской весны.
Он допил горячий чай без сахара, принесенный сержантом Кэмом. Чай был несладкий, потому что Бэрдену так нравилось, а вовсе не потому, что он считал нужным ограничивать себя в калориях. Его фигура сохраняла природную стройность без дополнительных усилий и независимо от потребляемой инспектором пищи, а похожая на морду гончей физиономия оставалась худой и костлявой. Бэрден был консервативен в одежде, но нынче утром облачился в новый костюм и теперь тешил себя мыслью, что напоминает биржевого торговца в праздничном наряде. Впрочем, ни один человек, который увидел бы инспектора в эту минуту, в его кабинете, застеленном ковром от стены до стены, у окна, завешенного шторами с геометрическим узором, да ещё рядом со стеклянной статуэткой, ни за что не признал бы в нем сыщика, пребывающего в привычной среде обитания.
Бэрден поставил чашку на черное глиняное блюдце и снова посмотрел на человека, стоявшего на противоположном тротуаре. Поскольку сегодня инспектор был преисполнен сознанием собственной элегантности, он с досадой и укоризной покачал головой, ибо праздный бродяга там, на улице, носил длиннющие волосы и щеголял совершенно немыслимым облачением. Окно уже начинало запотевать, и Бэрден старательно протер его, сделав глазок, после чего приник носом к стеклу.
Порой инспектор задавался вопросом, куда катится мужская мода (детектив-констебль Дрейтон — чем не образчик нынешней неряшливости?). Но этот, на улице — вообще непонятно, что! Диковинная шуба из жесткого меха напоминала одеяние эскимоса, а длинный лилово-желтый шарф выглядел просто возмутительно. Бэрден не мог припомнить ни одного университета, имевшего такие цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49