Восемнадцать каратов золота. И чувствуется рука мастера.
Это была блестящая зажигалка из червонного золота, размером со спичечный коробок, но тоньше, с изящно выгравированным узором из виноградных листьев и гроздьев. Бэрден повертел её в руках и поджал губы. Понизу шла надпись: «Энн, огоньку моей жизни».
Лицо Нобби пересекла глубокая складка, будто трещина на кормовой свекле, которая уже не помещается в своей кожуре. Он улыбался.
— Это случилось в четверг утром, мистер Бэрден. — Его пухлые руки затряслись. — Обезьяна мне говорит: возьми по дешевке. А я ему: где ты её достал? Знаю ведь, что он за человек. «Не все то золото, что блестит», говорю.
— Но, если это не золото, вам наплевать, откуда взялась зажигалка, — злорадно сказал Бэрден.
Нобби пытливо взглянул на него.
— Он сказал: «Мне её оставила моя старая тетушка Энн». А я ему: веселая, похоже, была старушенция. А не оставила она заодно портсигар и фляжку? Но я только шутил, мистер Бэрден, я не думал, что дело нечисто. — Складка на лице обозначилась снова, но уже не так четко. — Я дал ему двадцатку.
— Оставьте это ребячество. Я не дурак, а вы — не филантроп. — Бэрдену вспомнилась женщина с украшениями в лавке Нобби, и он презрительно добавил: — Вы отделались десяткой.
Кларк не стал спорить.
— Все равно я в убытке, мистер Бэрден. Какая разница, десять или двадцать? Деньги на деревьях не растут. Вы не станете ничего предпринимать? Не будете причинять мне неприятности?
— Убирайтесь отсюда, — устало сказал Бэрден. Нобби вышел. Он сделался ещё меньше, чем обычно, хотя, казалось, ступал на цыпочках. Когда за ним закрылась дверь, Руби уронила свою рыжую голову на руки.
— Дело сделано. Боже, я никогда не думала, что смогу заложить Джорджа.
— Слышите, как вдали кричит петух?
— Вы жестокий человек. С каждым днем вы все больше похожи на своего начальника.
Такая оценка вовсе не огорчила Бэрдена.
— Вы тоже можете идти, — сказал он. — А о том, другом деле, мы больше упоминать не будем. Государство и так потратило на вас немало времени и денег. Хоть сам иди в услужение. — Он усмехнулся, вновь приходя в доброе расположение духа. — Вы просто гений по части уборки авгиевых конюшен.
— Вы позволите мне повидать Джорджа?
— Нет, не позволю. Хорошенького понемножку.
— Я и не надеялась, что позволите, — Руби вздохнула. — Я хотела сказать ему, что очень сожалею. — Старая, уродливая, размалеванная, она устало добавила: — Я люблю его уже двадцать лет. Не думаю, что вы поймете. Вы и все остальные. Для вас это как грязная шутка.
— Доброго вам вечера, Руби. У меня много дел.
Уэксфорд справился бы лучше. Он был бы насмешлив, строг и… нежен. Руби правильно сказала: он, Бэрден, не был способен, никогда не смог бы и даже не захотел понять её. Для него такая любовь была закрытой книгой, мусором, достойным библиотеки Гровера. Он спустился вниз, чтобы потолковать с Обезьяной Мэтьюзом.
— Вам нужна зажигалка, Обезьяна, — сказал Бэрден сквозь облако дыма, глядя на обгорелые спички.
— Они у меня не в чести, мистер Бэрден.
— А если попадется красивая, из чистого золота? Все равно пожалеете денег? — Бэрден подержал зажигалку на ладони, потом поднял повыше, к голой лампочке. — Присвоение потерянного имущества. Как же вы измельчали!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы докопались до истины?
— Ни малейшего.
— Руби не могла так поступить со мной, ведь верно?
Бэрден поколебался несколько секунд. Руби сказала, что он становится все больше похожим на Уэксфорда, и он воспринял это как похвалу. Но ведь не только в суровости он мог соперничать со старшим инспектором. Он сделал большие глаза, выказывая раздражение и досаду.
— Руби? Вы меня удивляете.
— Нет. Я не думаю, что она способна. Забудьте мои слова. Она не такая, как эта старая грязная гнида Нобби Кларк. Он готов родную бабку продать на кошачий корм. — Обезьяна с вялым смирением прикурил очередную сигарету и спросил: — Сколько мне дадут?
Фары не горели. Дрейтон остановил машину на поляне, окруженной густым лесом — корабельной сосной и черными елями, из которых можно было делать флагштоки. Но даже их прямые стволы теряли четкость очертаний уже в нескольких ярдах от опушки. За их стеной не существовало ни ночи, ни дня. Только черный лабиринт.
Дрейтон обнял Линду и почувствовал, как бьется её сердце. Ничто не нарушало тишины. Констебль подумал, что, когда он разомкнет веки, кругом будет кромешная тьма (поцелуй был долгим, и оба закрыли глаза), поэтому бледный свет сумерек удивил и испугал его.
— Давай пройдемся, — предложил он, беря её руки в свои. Теперь все было в порядке, дело ладилось. Сам не зная, почему, Дрейтон испытывал не чувство торжества, а смутный, доселе неведомый ему страх. Он не боялся опростоволоситься или потерпеть психологическую неудачу. Скорее это было дурное предчувствие, боязнь ввязаться во что-то неизвестное и ужасное. Раньше его романы не отличались продолжительностью, а некоторые даже приносили радость. Но он никогда ещё не копался в себе. И теперь понимал, что весь прежний опыт совершенно бесполезен. Те чувства, которые он испытывал в прошлом, не шли ни в какое сравнение с нынешними. Они были иными и по силе, и по сути. А сейчас что-то таинственное и пугающее полностью овладело им. Вероятно, такие ощущения испытывает человек, переживающий первую любовь.
— Я словно в чужой стране, — сказала Линда.
Да, верно. Чужая страна с непонятным языком. Не отмеченная на карте. У Дрейтона перехватило дыхание, потому что Линда каким-то телепатическим путем восприняла его чувства. Он посмотрел на нее, проследил за её взглядом, устремленным на кроны деревьев, и разочарованно подумал, что Линда имеет в виду этот лес, а не состояние души.
— Ты когда-нибудь бывала за границей?
— Нет, — ответила она. — Но чувства, наверное, такие же. Я испытывала то же самое вчера вечером. Наедине с тобой, меж высоких стен. Ты думал, что будет так, когда вез меня сюда? — Они двинулись по просеке, проложенной на склоне холма, ровной и четкой как надрез на плотной черной коже. Или как зашитая рана. — Ты думал, что будет так?
— Возможно.
— Ты прямо провидец.
Она дышала легко, хотя подъем был довольно крутым. Впереди и чуть левее меж деревьев петляла узкая тропка.
— Только здесь нет окон, да?
В этот миг он больше всего на свете хотел увидеть её потаенную улыбку. Чуть приподнятые уголки сомкнутых губ. Это желание было даже сильнее стремления полностью овладеть Линдой. Но с тех пор, как они вошли в лес, она ни разу не улыбнулась. В этом и состояла суть её притягательности. Он мог бы целовать её, мог бы добиться того, ради чего затеял сегодняшнюю поездку, но при этом потерял бы наслаждение, изюминку, без которой удовольствие не было бы и вполовину таким острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Это была блестящая зажигалка из червонного золота, размером со спичечный коробок, но тоньше, с изящно выгравированным узором из виноградных листьев и гроздьев. Бэрден повертел её в руках и поджал губы. Понизу шла надпись: «Энн, огоньку моей жизни».
Лицо Нобби пересекла глубокая складка, будто трещина на кормовой свекле, которая уже не помещается в своей кожуре. Он улыбался.
— Это случилось в четверг утром, мистер Бэрден. — Его пухлые руки затряслись. — Обезьяна мне говорит: возьми по дешевке. А я ему: где ты её достал? Знаю ведь, что он за человек. «Не все то золото, что блестит», говорю.
— Но, если это не золото, вам наплевать, откуда взялась зажигалка, — злорадно сказал Бэрден.
Нобби пытливо взглянул на него.
— Он сказал: «Мне её оставила моя старая тетушка Энн». А я ему: веселая, похоже, была старушенция. А не оставила она заодно портсигар и фляжку? Но я только шутил, мистер Бэрден, я не думал, что дело нечисто. — Складка на лице обозначилась снова, но уже не так четко. — Я дал ему двадцатку.
— Оставьте это ребячество. Я не дурак, а вы — не филантроп. — Бэрдену вспомнилась женщина с украшениями в лавке Нобби, и он презрительно добавил: — Вы отделались десяткой.
Кларк не стал спорить.
— Все равно я в убытке, мистер Бэрден. Какая разница, десять или двадцать? Деньги на деревьях не растут. Вы не станете ничего предпринимать? Не будете причинять мне неприятности?
— Убирайтесь отсюда, — устало сказал Бэрден. Нобби вышел. Он сделался ещё меньше, чем обычно, хотя, казалось, ступал на цыпочках. Когда за ним закрылась дверь, Руби уронила свою рыжую голову на руки.
— Дело сделано. Боже, я никогда не думала, что смогу заложить Джорджа.
— Слышите, как вдали кричит петух?
— Вы жестокий человек. С каждым днем вы все больше похожи на своего начальника.
Такая оценка вовсе не огорчила Бэрдена.
— Вы тоже можете идти, — сказал он. — А о том, другом деле, мы больше упоминать не будем. Государство и так потратило на вас немало времени и денег. Хоть сам иди в услужение. — Он усмехнулся, вновь приходя в доброе расположение духа. — Вы просто гений по части уборки авгиевых конюшен.
— Вы позволите мне повидать Джорджа?
— Нет, не позволю. Хорошенького понемножку.
— Я и не надеялась, что позволите, — Руби вздохнула. — Я хотела сказать ему, что очень сожалею. — Старая, уродливая, размалеванная, она устало добавила: — Я люблю его уже двадцать лет. Не думаю, что вы поймете. Вы и все остальные. Для вас это как грязная шутка.
— Доброго вам вечера, Руби. У меня много дел.
Уэксфорд справился бы лучше. Он был бы насмешлив, строг и… нежен. Руби правильно сказала: он, Бэрден, не был способен, никогда не смог бы и даже не захотел понять её. Для него такая любовь была закрытой книгой, мусором, достойным библиотеки Гровера. Он спустился вниз, чтобы потолковать с Обезьяной Мэтьюзом.
— Вам нужна зажигалка, Обезьяна, — сказал Бэрден сквозь облако дыма, глядя на обгорелые спички.
— Они у меня не в чести, мистер Бэрден.
— А если попадется красивая, из чистого золота? Все равно пожалеете денег? — Бэрден подержал зажигалку на ладони, потом поднял повыше, к голой лампочке. — Присвоение потерянного имущества. Как же вы измельчали!
— Полагаю, нет смысла спрашивать, как вы докопались до истины?
— Ни малейшего.
— Руби не могла так поступить со мной, ведь верно?
Бэрден поколебался несколько секунд. Руби сказала, что он становится все больше похожим на Уэксфорда, и он воспринял это как похвалу. Но ведь не только в суровости он мог соперничать со старшим инспектором. Он сделал большие глаза, выказывая раздражение и досаду.
— Руби? Вы меня удивляете.
— Нет. Я не думаю, что она способна. Забудьте мои слова. Она не такая, как эта старая грязная гнида Нобби Кларк. Он готов родную бабку продать на кошачий корм. — Обезьяна с вялым смирением прикурил очередную сигарету и спросил: — Сколько мне дадут?
Фары не горели. Дрейтон остановил машину на поляне, окруженной густым лесом — корабельной сосной и черными елями, из которых можно было делать флагштоки. Но даже их прямые стволы теряли четкость очертаний уже в нескольких ярдах от опушки. За их стеной не существовало ни ночи, ни дня. Только черный лабиринт.
Дрейтон обнял Линду и почувствовал, как бьется её сердце. Ничто не нарушало тишины. Констебль подумал, что, когда он разомкнет веки, кругом будет кромешная тьма (поцелуй был долгим, и оба закрыли глаза), поэтому бледный свет сумерек удивил и испугал его.
— Давай пройдемся, — предложил он, беря её руки в свои. Теперь все было в порядке, дело ладилось. Сам не зная, почему, Дрейтон испытывал не чувство торжества, а смутный, доселе неведомый ему страх. Он не боялся опростоволоситься или потерпеть психологическую неудачу. Скорее это было дурное предчувствие, боязнь ввязаться во что-то неизвестное и ужасное. Раньше его романы не отличались продолжительностью, а некоторые даже приносили радость. Но он никогда ещё не копался в себе. И теперь понимал, что весь прежний опыт совершенно бесполезен. Те чувства, которые он испытывал в прошлом, не шли ни в какое сравнение с нынешними. Они были иными и по силе, и по сути. А сейчас что-то таинственное и пугающее полностью овладело им. Вероятно, такие ощущения испытывает человек, переживающий первую любовь.
— Я словно в чужой стране, — сказала Линда.
Да, верно. Чужая страна с непонятным языком. Не отмеченная на карте. У Дрейтона перехватило дыхание, потому что Линда каким-то телепатическим путем восприняла его чувства. Он посмотрел на нее, проследил за её взглядом, устремленным на кроны деревьев, и разочарованно подумал, что Линда имеет в виду этот лес, а не состояние души.
— Ты когда-нибудь бывала за границей?
— Нет, — ответила она. — Но чувства, наверное, такие же. Я испытывала то же самое вчера вечером. Наедине с тобой, меж высоких стен. Ты думал, что будет так, когда вез меня сюда? — Они двинулись по просеке, проложенной на склоне холма, ровной и четкой как надрез на плотной черной коже. Или как зашитая рана. — Ты думал, что будет так?
— Возможно.
— Ты прямо провидец.
Она дышала легко, хотя подъем был довольно крутым. Впереди и чуть левее меж деревьев петляла узкая тропка.
— Только здесь нет окон, да?
В этот миг он больше всего на свете хотел увидеть её потаенную улыбку. Чуть приподнятые уголки сомкнутых губ. Это желание было даже сильнее стремления полностью овладеть Линдой. Но с тех пор, как они вошли в лес, она ни разу не улыбнулась. В этом и состояла суть её притягательности. Он мог бы целовать её, мог бы добиться того, ради чего затеял сегодняшнюю поездку, но при этом потерял бы наслаждение, изюминку, без которой удовольствие не было бы и вполовину таким острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49