– На, возьми эти деньги, распоряжайся ими, как будто они твои. Если вдруг они вздумают тебя обыскать, пусть убедятся, что деньги при тебе.
Пожалуй, он прав.
Внизу, во дворе квестуры, сидел голубь – один-одинешенек, – неподвижно сидел и грелся на солнышке, будто уснул или был высечен из камня. Оснащенная рацией машина Маскаранти чуть не наехала на него, а он и не шелохнулся.
4
Звонок был крайне вежливый. Маскаранти плотно затворил дверь кухни, отстегнул пистолет и переложил его в карман пиджака. Дука пошел открывать. Конечно, глупо настораживаться при каждом звонке, но теперь, когда его сестра с девочкой уехала в Брианцу, звонить особенно некому (и впрямь за четыре дня это был первый звонок), да еще так вежливо, в общем, они с Маскаранти сразу поняли: это те, кого они ждут. Первое, на что упал взгляд Дуки, – был чемоданчик (именно чемоданчик, а не большая сумка), и уж потом он увидел длинные стройные ноги, такие же юные, как лицо и фигура в ярко-красном рединготе.
– Доктор Ламберти?
Голос был не такой юный, как лицо, и далеко не такой вежливый, как звонок; в интонации явственно слышался миланский диалект, да-да, тяжелый, гортанный выговор миланской провинции, какой можно услышать где-нибудь в Корсико или Колоньо-Монцезе, где вульгарное, хотя и добродушное деревенское наречие смешивается с дальними и чуждыми диалектами.
Дука кивнул и впустил ее, потому что сразу догадался, что это она.
– Я от Сильвано, – сказала гостья, войдя в прихожую.
На ней почти не было косметики, только помада и по-клоунски подрисованные брови, что выглядело особенно нелепо и неприятно на фоне чистого, белого лица. Он жестом пригласил ее в кабинет; чемоданчик, должно быть, весил порядочно; Дука определил это по металлической окантовке и по тому, как она сгибалась от его тяжести.
– Садитесь пока в кресло.
Ох уж эти хитрецы: прислали девчонку вместо того, чтобы приехать за ним, как было условлено. Никогда правды не скажут!
Прежде чем сесть, она поставила в угол чемоданчик, сняла редингот (под ним оказалось короткое красное платье и тонкие черные чулки), потом взяла сумочку и, порывшись в ней, вытащила сигареты «Паризьен».
– Хотите? – Она протянула ему пачку.
– Спасибо. – Он любил эти сигареты; интересно, где она их достает, видимо, ездит во Францию или в Швейцарию.
– Еще кто-нибудь в доме есть? – спросила она.
– Да, один мой приятель. – Приходится говорить правду, не мог же он спрятать Маскаранти в шкаф, как в водевиле. – А что, вас это не устраивает?
– Да нет, я просто так спросила. – Она удобно, без излишней вальяжности, устроилась в кресле. – Как потеплело, да? Хоть и окно открыто, а все равно тепло.
Дука стал вытаскивать из своего скромного стеклянного шкафчика хирургические инструменты. Он был без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, и ему не было так тепло, как ей. Тепло и холод – ощущения субъективные.
– Да, пожалуй, потеплело.
– Я, бывает, и в июле мерзну.
– Обождите, я сейчас вернусь.
Сложив инструменты в стеклянный судок, Дука вышел в кухню. Не глядя на Маскаранти, достал из буфета кастрюлю, вывалил туда эти железяки, залил водой и зажег газ. Итак, после долгого перерыва он возвращается к священной профессии врача; последним актом его медицинской практики было убийство старухи, умиравшей от рака (на профессиональном языке это называется эвтаназией, то есть ускорением неизбежной смерти из соображений гуманности, и карается законом), вот теперь ему предстоит еще одно гуманное деяние – восстановить целостность юной цветущей особы, которую та столь опрометчиво утратила.
– Ну как? – спросил Маскаранти.
Только поставив кастрюлю на огонь, Дука взглянул на своего помощника.
– Нормально. – Он понизил голос: – Ты тех, внизу, предупредил?
Он подошел было к окну, выходящему во двор, но тут же передумал, вспомнив, что весной в больших городах из дворов несет заплесневелым камнем, помоями, кухней и вдыхать эти запахи, прямо скажем, удовольствие сомнительное.
Маскаранти кивнул; он предусмотрительно захватил с собой карманный передатчик: воистину большое удобство для их работы – с вице-бригадиром Морини, который со своей командой в боевой готовности стоит на улице Пасколи, можно переговорить, просто достав из пиджака эту штуковину.
– Закипит – позовите меня отсюда, в комнату входить не надо.
Отдав Маскаранти это распоряжение, он вернулся к своей «пациентке».
Та уже докуривала вторую сигарету.
– От этой теплыни я совсем разомлела.
– Прилягте, пожалуйста, на койку.
– Сию минуту. Курить можно?
Он кивнул и краем глаза увидел, как она снимает чулки и трусики и кладет их на стол. Затем достал из шкафа пару резиновых перчаток, пузырек со спиртом и, натянув перчатки, продезинфицировал их.
– А это долго? – спросила она. – Сильвано говорит – не очень.
– Кто из нас врач – я или Сильвано? – Дука поднес лампу поближе к кровати.
– Ух, какой сердитый! Люблю сердитых мужиков.
А она ничего, симпатичная, даже деревенский выговор ей идет. Он начал осмотр; видно было плохо – нельзя сказать, что операционная прекрасно оборудована, даже халата нет, а халат всегда производит впечатление, но Дука халата не нашел, Бог знает, куда сестра, Лоренца, его засунула; ладно, ничего не поделаешь, надо доводить дело до конца, раз уж он ступил на эту стезю.
– Чем болели?
Она бросила на пол окурок и спокойно назвала свое заболевание.
– От вас, врачей, все одно ничего не скроешь.
Он еще ближе придвинул лампу, но от этого намного светлее не стало.
– Сколько раз была беременность?
– Три раза.
– Аборты или выкидыши? – Глупый вопрос!
Она горько усмехнулась:
– Выкидыши бывают только у тех, кто хочет детей, а у тех, кто не хочет, их и динамитом не выбьешь.
Он поднял голову и стянул перчатки.
– Хирургическое вмешательство займет всего несколько минут, но потом вам придется полежать по меньшей мере три часа.
– Я посплю, – сказала она. – Можно еще закурить?
– Да.
– Люблю курить лежа. Вы не дадите мне сигареты из сумки?
– С превеликим удовольствием! – Он открыл черную атласную сумочку – так, чтобы она видела, – вытащил пачку «Паризьен» и зажигалку.
– И сами угощайтесь.
– Благодарю вас.
Сперва он театральным жестом поднес ей зажигалку, потом прикурил сам; бутафорить он уже научился, иначе не выжить, теперь хоть на сцену «Пикколо», Стрелер, разумеется, отшлифовал бы его мастерство, но задатки паяца у него, безусловно, есть, поэтому он продолжил сценический диалог:
– И когда же свадьба?
Свою реплику он произнес тихо, почти с нежностью (если девица перед операцией вздумает его соблазнить, у нее, пожалуй, что и получится, может быть, это даже входит в сценарий).
– Ох, не напоминайте – завтра!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Пожалуй, он прав.
Внизу, во дворе квестуры, сидел голубь – один-одинешенек, – неподвижно сидел и грелся на солнышке, будто уснул или был высечен из камня. Оснащенная рацией машина Маскаранти чуть не наехала на него, а он и не шелохнулся.
4
Звонок был крайне вежливый. Маскаранти плотно затворил дверь кухни, отстегнул пистолет и переложил его в карман пиджака. Дука пошел открывать. Конечно, глупо настораживаться при каждом звонке, но теперь, когда его сестра с девочкой уехала в Брианцу, звонить особенно некому (и впрямь за четыре дня это был первый звонок), да еще так вежливо, в общем, они с Маскаранти сразу поняли: это те, кого они ждут. Первое, на что упал взгляд Дуки, – был чемоданчик (именно чемоданчик, а не большая сумка), и уж потом он увидел длинные стройные ноги, такие же юные, как лицо и фигура в ярко-красном рединготе.
– Доктор Ламберти?
Голос был не такой юный, как лицо, и далеко не такой вежливый, как звонок; в интонации явственно слышался миланский диалект, да-да, тяжелый, гортанный выговор миланской провинции, какой можно услышать где-нибудь в Корсико или Колоньо-Монцезе, где вульгарное, хотя и добродушное деревенское наречие смешивается с дальними и чуждыми диалектами.
Дука кивнул и впустил ее, потому что сразу догадался, что это она.
– Я от Сильвано, – сказала гостья, войдя в прихожую.
На ней почти не было косметики, только помада и по-клоунски подрисованные брови, что выглядело особенно нелепо и неприятно на фоне чистого, белого лица. Он жестом пригласил ее в кабинет; чемоданчик, должно быть, весил порядочно; Дука определил это по металлической окантовке и по тому, как она сгибалась от его тяжести.
– Садитесь пока в кресло.
Ох уж эти хитрецы: прислали девчонку вместо того, чтобы приехать за ним, как было условлено. Никогда правды не скажут!
Прежде чем сесть, она поставила в угол чемоданчик, сняла редингот (под ним оказалось короткое красное платье и тонкие черные чулки), потом взяла сумочку и, порывшись в ней, вытащила сигареты «Паризьен».
– Хотите? – Она протянула ему пачку.
– Спасибо. – Он любил эти сигареты; интересно, где она их достает, видимо, ездит во Францию или в Швейцарию.
– Еще кто-нибудь в доме есть? – спросила она.
– Да, один мой приятель. – Приходится говорить правду, не мог же он спрятать Маскаранти в шкаф, как в водевиле. – А что, вас это не устраивает?
– Да нет, я просто так спросила. – Она удобно, без излишней вальяжности, устроилась в кресле. – Как потеплело, да? Хоть и окно открыто, а все равно тепло.
Дука стал вытаскивать из своего скромного стеклянного шкафчика хирургические инструменты. Он был без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, и ему не было так тепло, как ей. Тепло и холод – ощущения субъективные.
– Да, пожалуй, потеплело.
– Я, бывает, и в июле мерзну.
– Обождите, я сейчас вернусь.
Сложив инструменты в стеклянный судок, Дука вышел в кухню. Не глядя на Маскаранти, достал из буфета кастрюлю, вывалил туда эти железяки, залил водой и зажег газ. Итак, после долгого перерыва он возвращается к священной профессии врача; последним актом его медицинской практики было убийство старухи, умиравшей от рака (на профессиональном языке это называется эвтаназией, то есть ускорением неизбежной смерти из соображений гуманности, и карается законом), вот теперь ему предстоит еще одно гуманное деяние – восстановить целостность юной цветущей особы, которую та столь опрометчиво утратила.
– Ну как? – спросил Маскаранти.
Только поставив кастрюлю на огонь, Дука взглянул на своего помощника.
– Нормально. – Он понизил голос: – Ты тех, внизу, предупредил?
Он подошел было к окну, выходящему во двор, но тут же передумал, вспомнив, что весной в больших городах из дворов несет заплесневелым камнем, помоями, кухней и вдыхать эти запахи, прямо скажем, удовольствие сомнительное.
Маскаранти кивнул; он предусмотрительно захватил с собой карманный передатчик: воистину большое удобство для их работы – с вице-бригадиром Морини, который со своей командой в боевой готовности стоит на улице Пасколи, можно переговорить, просто достав из пиджака эту штуковину.
– Закипит – позовите меня отсюда, в комнату входить не надо.
Отдав Маскаранти это распоряжение, он вернулся к своей «пациентке».
Та уже докуривала вторую сигарету.
– От этой теплыни я совсем разомлела.
– Прилягте, пожалуйста, на койку.
– Сию минуту. Курить можно?
Он кивнул и краем глаза увидел, как она снимает чулки и трусики и кладет их на стол. Затем достал из шкафа пару резиновых перчаток, пузырек со спиртом и, натянув перчатки, продезинфицировал их.
– А это долго? – спросила она. – Сильвано говорит – не очень.
– Кто из нас врач – я или Сильвано? – Дука поднес лампу поближе к кровати.
– Ух, какой сердитый! Люблю сердитых мужиков.
А она ничего, симпатичная, даже деревенский выговор ей идет. Он начал осмотр; видно было плохо – нельзя сказать, что операционная прекрасно оборудована, даже халата нет, а халат всегда производит впечатление, но Дука халата не нашел, Бог знает, куда сестра, Лоренца, его засунула; ладно, ничего не поделаешь, надо доводить дело до конца, раз уж он ступил на эту стезю.
– Чем болели?
Она бросила на пол окурок и спокойно назвала свое заболевание.
– От вас, врачей, все одно ничего не скроешь.
Он еще ближе придвинул лампу, но от этого намного светлее не стало.
– Сколько раз была беременность?
– Три раза.
– Аборты или выкидыши? – Глупый вопрос!
Она горько усмехнулась:
– Выкидыши бывают только у тех, кто хочет детей, а у тех, кто не хочет, их и динамитом не выбьешь.
Он поднял голову и стянул перчатки.
– Хирургическое вмешательство займет всего несколько минут, но потом вам придется полежать по меньшей мере три часа.
– Я посплю, – сказала она. – Можно еще закурить?
– Да.
– Люблю курить лежа. Вы не дадите мне сигареты из сумки?
– С превеликим удовольствием! – Он открыл черную атласную сумочку – так, чтобы она видела, – вытащил пачку «Паризьен» и зажигалку.
– И сами угощайтесь.
– Благодарю вас.
Сперва он театральным жестом поднес ей зажигалку, потом прикурил сам; бутафорить он уже научился, иначе не выжить, теперь хоть на сцену «Пикколо», Стрелер, разумеется, отшлифовал бы его мастерство, но задатки паяца у него, безусловно, есть, поэтому он продолжил сценический диалог:
– И когда же свадьба?
Свою реплику он произнес тихо, почти с нежностью (если девица перед операцией вздумает его соблазнить, у нее, пожалуй, что и получится, может быть, это даже входит в сценарий).
– Ох, не напоминайте – завтра!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50