Разобранная постель на топчанчике говорила о том, что ночевать ей приходится тоже здесь.
Зеркало было несвежее, с трещиной, с мушиной пачкотней и облупившейся амальгамой, но даже в нем Свечников заметил, как изменилась она за эти два года. Увяло лицо, впадины прорезались под скулами, какое-то коричневое пятно появилось на шее. Она привычно спрятала его, теснее сведя у горла отвороты халата. Лишь волосы остались прежними. В бьющем из окна солнечном луче они были подернуты обволакивающей сердце дымкой.
В детстве он с таким же чувством смотрел на соседскую девочку, мечтая не о том, чтобы когда-нибудь жениться на ней, а чтобы она каким-то чудом оказалась вдруг его сестрой.
— Здравствуйте, Зинаида Георгиевна, — сказал он, напирая на ее отчество, которое в афише не значилось.
Тем самым давалось понять, что ему известно о ней больше, чем можно подумать при взгляде на его гимнастерку и бритую голову.
— Почему вы входите без стука? — спросила она у его отражения.
— Я стучал, вы не слышали… Не узнаете меня?
Она повернулась, всмотрелась и молча покачала головой.
— «Розовый домик», «Алиса, которая боялась мышей», — начал перечислять он песни ее славы, — «Андалузская гитана», «Ласточка на карнизе».
— У вас есть мои пластинки?
— Не только. Я слышал вас на сцене.
— В пятнадцатом году, да? В Летнем театре?
— Позже, и не в Летнем театре, а на Соляном городке.
— А-а, в Доме Интермедий. Кто вас со мной познакомил?
— Никто. Я сам… Однажды я проводил вас до дому. Мы шли по трамвайным путям, вы были в желтых ботиночках. Не помните?
— Ботиночки помню, а вас — нет.
— Вы жили на Кирочной, — выложил он свой последний козырь.
— Действительно, я там жила одно время, — признала она без всякого интереса. — Если вы хотите попасть на концерт, я, конечно, могу дать вам контрамарку. Но… В каком году вы слышали меня на сцене?
— Осенью восемнадцатого.
— Тогда не советую приходить. Вы будете разочарованы. Сравнение меня нынешней с той, какой я была, не доставит вам удовольствия.
На вопрос, почему так, она не ответила, и Свечников понял, что настаивать не нужно.
— Вообще-то я к вам по поручению городского клуба эсперантистов, — сказал он. — Меня уполномочили просить вас…
— Вы эсперантист? — перебила она.
— Да, я член правления клуба «Эсперо».
— Это какая-то эпидемия! Все изучают эсперанто.
— Вы тоже?
— Упаси бог! Но могу прочесть на нем две строчки… Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно, — продекламировала она каким-то не своим голосом. — Можете перевести?
— Вавилон, Вавилон, святое дело бога, — без труда перевел Свечников.
— Свершение здесь будет уместнее, чем дело. Слово святое тоже не совсем подходит.
— А какое лучше?
— Не святое, а священное. Не обижайтесь, но у вас получилось как-то нескладно. Мне читал эти стихи один знакомый, в его переводе выходило гораздо поэтичнее.
— Ну, — улыбнулся Свечников, — если у вас есть такие знакомые, вы, думаю, не откажетесь выступить в нашем клубе.
— Хотите, чтобы я у вас пела?
— Не даром, само собой.
— Когда? — деловито спросила она.
— Первого июля.
— Это невозможно. Вы же знаете, первого числа я занята в вечернем концерте.
Он объяснил, что это не препятствие, концерт начинается в семь, а к ним она может приехать позже. Ее встретят прямо возле театра. У них есть денежный фонд, талоны на пайки и на питание в столовой потребобщества, но там тоже можно взять пайком. На какой гонорар она рассчитывает?
— Не знаю, — растерялась Казароза, ошеломленная его напором.
— Предпочитаете деньгами или продуктами?
— Наверное, деньги лучше? — осторожно предположила она.
— Совзнаки — да.
— А они у вас местные? Или есть и московские?
— У нас все есть, — сказал Свечников.
Еще по дороге он прикинул, какую сумму можно будет вытрясти из членов правления, и сейчас уверенно назвал цифру:
— Пятьдесят тысяч. Устраивает?
— Более чем.
— А почему вы не торгуетесь?
— Не умею.
— Хорошо живете.
— Что ж хорошего?
— Жизнь, значит, не заставила научиться.
— Просто она взялась за меня в том возрасте, когда уже ничему не выучиваются. Ладно, скажите лучше, что я должна петь? У вас есть какие-то пожелания?
— Хотелось бы услышать в вашем исполнении романс на стихи Лермонтова «Сон». Мелодию знаете?
— Если это «В полдневный жар в долине Дагестана», то знаю.
— Он самый. Вот слова.
Свечников достал перегнутый вчетверо тетрадный листок, развернул его и положил на подзеркальник.
— Не нужно! — засмеялась Казароза. — Я помню их с детства.
— Слова на эсперанто.
Понимающе кивнув, она взяла листок и вслух прочла первую строчку:
— Эн вало Дагестана дум вармхоро… Правильно я произношу?
— Ошибиться трудно. В эсперанто все как пишется, так и произносится.
— Сенмова кусис…
— Кушис, — поправил Свечников. — Эс с галочкой наверху читается как ша.
— Сенмова кушис ми кун бруста вундо…
Она читала нараспев, примеряя мелодию на эти пока еще чужие для нее слова, и Свечников понял, что ничего не изменилось. Опять, как два года назад, когда эта женщина с телом нимфы-подростка босиком танцевала и пела перед ним в театре на Соляном городке, от звука ее голоса слезами перехватило горло.
Ни причастий, ни глагольных форм женского рода в эсперанто нет. Лежал или лежала, недвижим или недвижима — звучит одинаково. Важно, что с свинцом в груди. Ей предстояло умереть с этими словами на устах. Пуля попала в грудь, и позднее невозможно было отделаться от чувства, что они, как заклинание, вызвали из тьмы и притянули к себе ее смерть. Стоило, казалось, выбрать что-нибудь другое, она осталась бы жива.
Глава третья
ГАСТРОЛЕРША
4
Проснулся Вагин от глухого рокота. Вдоль тротуара, сметая щетками мусор, двигалась уборочная машина.
Он вернулся в школу. Майя Антоновна сказала ему, что Свечников уже ушел, но завтра к шести часам придет опять — в школьном музее состоится его встреча с городскими эсперантистами. Где он будет сегодня, она не знала, но, поколебавшись, назвала адрес: гостиница «Спутник», номер 304.
Вечером 1 июля, без четверти восемь, Вагин пассажиром подъехал к гортеатру на запряженной Глобусом редакционной бричке. С вожжами управлялся корреспондент Ваня Пермяков, крестьянский сын. Свечников приказал им встретить Казарозу после концерта и доставить ее в Стефановское училище.
Напротив театрального подъезда возвышалась дощатая трибуна, обнесенная перильцами и похожая на пугачевский эшафот. Не хватало только плахи и столба с тележным колесом наверху. Сходство не было случайным. Его символический смысл заключался в том, чтобы победу над Колчаком, одержанную потомками пугачевцев, отпраздновать на той сцене, где великий бунтарь был обезглавлен предками колчаковцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Зеркало было несвежее, с трещиной, с мушиной пачкотней и облупившейся амальгамой, но даже в нем Свечников заметил, как изменилась она за эти два года. Увяло лицо, впадины прорезались под скулами, какое-то коричневое пятно появилось на шее. Она привычно спрятала его, теснее сведя у горла отвороты халата. Лишь волосы остались прежними. В бьющем из окна солнечном луче они были подернуты обволакивающей сердце дымкой.
В детстве он с таким же чувством смотрел на соседскую девочку, мечтая не о том, чтобы когда-нибудь жениться на ней, а чтобы она каким-то чудом оказалась вдруг его сестрой.
— Здравствуйте, Зинаида Георгиевна, — сказал он, напирая на ее отчество, которое в афише не значилось.
Тем самым давалось понять, что ему известно о ней больше, чем можно подумать при взгляде на его гимнастерку и бритую голову.
— Почему вы входите без стука? — спросила она у его отражения.
— Я стучал, вы не слышали… Не узнаете меня?
Она повернулась, всмотрелась и молча покачала головой.
— «Розовый домик», «Алиса, которая боялась мышей», — начал перечислять он песни ее славы, — «Андалузская гитана», «Ласточка на карнизе».
— У вас есть мои пластинки?
— Не только. Я слышал вас на сцене.
— В пятнадцатом году, да? В Летнем театре?
— Позже, и не в Летнем театре, а на Соляном городке.
— А-а, в Доме Интермедий. Кто вас со мной познакомил?
— Никто. Я сам… Однажды я проводил вас до дому. Мы шли по трамвайным путям, вы были в желтых ботиночках. Не помните?
— Ботиночки помню, а вас — нет.
— Вы жили на Кирочной, — выложил он свой последний козырь.
— Действительно, я там жила одно время, — признала она без всякого интереса. — Если вы хотите попасть на концерт, я, конечно, могу дать вам контрамарку. Но… В каком году вы слышали меня на сцене?
— Осенью восемнадцатого.
— Тогда не советую приходить. Вы будете разочарованы. Сравнение меня нынешней с той, какой я была, не доставит вам удовольствия.
На вопрос, почему так, она не ответила, и Свечников понял, что настаивать не нужно.
— Вообще-то я к вам по поручению городского клуба эсперантистов, — сказал он. — Меня уполномочили просить вас…
— Вы эсперантист? — перебила она.
— Да, я член правления клуба «Эсперо».
— Это какая-то эпидемия! Все изучают эсперанто.
— Вы тоже?
— Упаси бог! Но могу прочесть на нем две строчки… Бабилоно, Бабилоно, алта диа доно, — продекламировала она каким-то не своим голосом. — Можете перевести?
— Вавилон, Вавилон, святое дело бога, — без труда перевел Свечников.
— Свершение здесь будет уместнее, чем дело. Слово святое тоже не совсем подходит.
— А какое лучше?
— Не святое, а священное. Не обижайтесь, но у вас получилось как-то нескладно. Мне читал эти стихи один знакомый, в его переводе выходило гораздо поэтичнее.
— Ну, — улыбнулся Свечников, — если у вас есть такие знакомые, вы, думаю, не откажетесь выступить в нашем клубе.
— Хотите, чтобы я у вас пела?
— Не даром, само собой.
— Когда? — деловито спросила она.
— Первого июля.
— Это невозможно. Вы же знаете, первого числа я занята в вечернем концерте.
Он объяснил, что это не препятствие, концерт начинается в семь, а к ним она может приехать позже. Ее встретят прямо возле театра. У них есть денежный фонд, талоны на пайки и на питание в столовой потребобщества, но там тоже можно взять пайком. На какой гонорар она рассчитывает?
— Не знаю, — растерялась Казароза, ошеломленная его напором.
— Предпочитаете деньгами или продуктами?
— Наверное, деньги лучше? — осторожно предположила она.
— Совзнаки — да.
— А они у вас местные? Или есть и московские?
— У нас все есть, — сказал Свечников.
Еще по дороге он прикинул, какую сумму можно будет вытрясти из членов правления, и сейчас уверенно назвал цифру:
— Пятьдесят тысяч. Устраивает?
— Более чем.
— А почему вы не торгуетесь?
— Не умею.
— Хорошо живете.
— Что ж хорошего?
— Жизнь, значит, не заставила научиться.
— Просто она взялась за меня в том возрасте, когда уже ничему не выучиваются. Ладно, скажите лучше, что я должна петь? У вас есть какие-то пожелания?
— Хотелось бы услышать в вашем исполнении романс на стихи Лермонтова «Сон». Мелодию знаете?
— Если это «В полдневный жар в долине Дагестана», то знаю.
— Он самый. Вот слова.
Свечников достал перегнутый вчетверо тетрадный листок, развернул его и положил на подзеркальник.
— Не нужно! — засмеялась Казароза. — Я помню их с детства.
— Слова на эсперанто.
Понимающе кивнув, она взяла листок и вслух прочла первую строчку:
— Эн вало Дагестана дум вармхоро… Правильно я произношу?
— Ошибиться трудно. В эсперанто все как пишется, так и произносится.
— Сенмова кусис…
— Кушис, — поправил Свечников. — Эс с галочкой наверху читается как ша.
— Сенмова кушис ми кун бруста вундо…
Она читала нараспев, примеряя мелодию на эти пока еще чужие для нее слова, и Свечников понял, что ничего не изменилось. Опять, как два года назад, когда эта женщина с телом нимфы-подростка босиком танцевала и пела перед ним в театре на Соляном городке, от звука ее голоса слезами перехватило горло.
Ни причастий, ни глагольных форм женского рода в эсперанто нет. Лежал или лежала, недвижим или недвижима — звучит одинаково. Важно, что с свинцом в груди. Ей предстояло умереть с этими словами на устах. Пуля попала в грудь, и позднее невозможно было отделаться от чувства, что они, как заклинание, вызвали из тьмы и притянули к себе ее смерть. Стоило, казалось, выбрать что-нибудь другое, она осталась бы жива.
Глава третья
ГАСТРОЛЕРША
4
Проснулся Вагин от глухого рокота. Вдоль тротуара, сметая щетками мусор, двигалась уборочная машина.
Он вернулся в школу. Майя Антоновна сказала ему, что Свечников уже ушел, но завтра к шести часам придет опять — в школьном музее состоится его встреча с городскими эсперантистами. Где он будет сегодня, она не знала, но, поколебавшись, назвала адрес: гостиница «Спутник», номер 304.
Вечером 1 июля, без четверти восемь, Вагин пассажиром подъехал к гортеатру на запряженной Глобусом редакционной бричке. С вожжами управлялся корреспондент Ваня Пермяков, крестьянский сын. Свечников приказал им встретить Казарозу после концерта и доставить ее в Стефановское училище.
Напротив театрального подъезда возвышалась дощатая трибуна, обнесенная перильцами и похожая на пугачевский эшафот. Не хватало только плахи и столба с тележным колесом наверху. Сходство не было случайным. Его символический смысл заключался в том, чтобы победу над Колчаком, одержанную потомками пугачевцев, отпраздновать на той сцене, где великий бунтарь был обезглавлен предками колчаковцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50