Это очень обрадовало Сметанина.
- Вот если бы вашему первому могли это внушить!
- Внушу, Иван Сергеевич... Значит, вам эта земля необходима, чтобы получать арендную плату? Да?
- Не только. Это, прошу покорно, только пока, - ответил Сметанин. Пока... Не хотелось бы мне говорить, что будет впоследствии, но я вижу, что вы человек тоже с приглядом, скажу. Два у меня плана. Либо сад разбить впоследствии на месте городка, либо затопить. Поскольку тут низина, а талой воды на семь прудов хватит.
В это время вошел помощник и тихо сказал:
- Аркадий Михайлович, вас к прямому.
- Прошу извинить, Иван Сергеевич! - Баранов поднялся и подошел к телефону. - Баранов слушает... Здравствуйте.
Сметанин понял, что разговор ведется с Москвой. Он также понял и еще кое-что...
Когда Баранов положил трубку, Сметанин, прохаживаясь по кабинету и машинально ударяя кнутом по голенищу, сказал:
- Ну вот и полный порядок, товарищ Баранов Аркадий Михайлович. "В горкоме свои, в обкоме наши..." После Пленума, бог даст, и райком переизберем... Оно и пойдет. Благодарствую вам на беседе. У меня все. Когда зайти насчет списка?
- В самые ближайшие дни, - сказал, прощаясь, Баранов. - Только, если можно, без кнута.
- Кнут не вопрос. Его можно и на вешалке оставлять... Желаю вам! А если вздумается, у нас Дом рыбака оборудуется. Пятнадцать рублей комната. За право ловли четыре рубля с носа... Везде приходится деньги выискивать. Даже с внеплановых белых крыс сто тысяч годового дохода планируем. Пока!
Когда Сметанин ушел, Аркадий Михайлович обратил внимание на газету, лежащую на столе. Красным карандашом была отчеркнута заметка, озаглавленная "Комсомольская печь задута". В заметке сообщалось о том, что на Большом металлургическом вступила в строй новая печь. Киреев В.П. назывался в заметке сталеваром-наставником. Корреспондент, подписавший заметку буквами М.К., надеялся, что при таком руководителе, как опытный сталевар Василий Петрович Киреев, молодые сталевары дадут стране тысячи тонн сверхплановой стали.
Баранов тут же позвонил директору Большого металлургического завода. Поздравляя его с задувкой печи, спросил:
- А как относительно выговора в приказе сталевару Кирееву?
В трубке послышалось:
- Аркадий Михайлович, если бы вы знали этого человека, если вам рассказать все, с какой честью он вышел из...
- Я об этом знаю со всеми подробностями... - перебил Баранов.
- Конечно, - снова послышалось в трубке, - горкому виднее.
- Киреев - мой фронтовой товарищ... - сказал Баранов. - Выговор в приказе будет правильно понят им. К тому же вы снимете с его души камень, успокоите угрызения совести. Ведь он же мучается, переживает свой проступок. Висит он на нем. А ему теперь нужно не переживать, а отрубить все и работать. Копию приказа прошу прислать мне.
LII
А вокруг дома Василия Петровича ходил Смальков, ласковый, опытный, с голосом агнца и хваткой бульдога.
Где пахнет поживой - продающимся домом, осиротевшим автомобилем или даже просто усиленно спрашиваемым товаром, всегда появляются хищные ловцы с елейной улыбкой простачков. Будь это редкая библиотека, составленная за долгие годы ученым, или стоящее собрание картин, или даже коллекция почтовых марок - всегда находится покупщик, "идущий навстречу" и умеющий доказать выгодность сделки.
Олимпий Макарович Смальков действовал через Ключа. Смальков работал где-то по заготовке кож, числясь там для видимости в малых чинах. Он посредничал по сбыту даров щедрых земель Кавказа, знал толк в мехах, не брезговал черной браконьерской икрой, покупаемой в Астрахани. Он скупал с надбавкой выигравшие облигации золотого займа, нужные ему как оправдательные документы наличия у него сумм, во много раз превышающих его заработную плату.
Он предлагал Серафиме Григорьевне ни много ни мало как шесть оценочных стоимостей дома, из которых пять вручал без расписки до нотариального оформления, а одну оценочную стоимость в нотариальной конторе.
- И вам хорошо, и для меня не боязно. Отдадите половину официальной суммы для очищения совести строителю дома сего, а остальное себе на черный денек.
Кузьма Ключ ручался за сделку головой. И Серафима не могла не верить этому ручательству. Ключ был у нее в руках. Он не посмел бы обмануть ее даже на рубль. И у жулья есть своя грабительская этика.
Такая сделка во всех отношениях устраивала Серафиму Григорьевну, косившую теперь на оба глаза. Устраивала тем более, что после ухода Фени она достигла соглашения с Ветошкиным исполу кормить крыс. То есть получать половину доходов, взяв на себя уход и корм. Она надеялась совсем переселиться на дачу Павла Павловича, затем стать ее полновластной хозяйкой, а впоследствии наследницей. Киреевский дом оказывался для нее лишним. Его нужно было сбыть Смалькову, предлагающему без расписки неслыханную цену. Лучшего нельзя было и ожидать, но для этого необходимо согласие, а затем и подпись Ангелины. Покорная дочь на этот раз не оказалась покладистой. Она повторила сказанное Василию:
- Дом - это радость моей жизни.
И все. А без Ангелины нельзя было ступить и шагу. Дом переписан теперь на нее.
К этому надо прибавить и размолвку Ангелины с матерью. Даже две размолвки.
Первая возникла после оскорбительного зазыва в ее дом Якова Радостина. Она точно знает, что ее мать через того же Ключа нашла Радостина и сказала:
- Зашел бы ты, Яшенька, вечерком навестить соломенную вдову.
А он ей:
- Зашел бы, да боюсь, что мне дорого может обойтись это посещение.
Дальше - больше. Та ему:
- В каком смысле дорого? Как это понимать? Мы за встречи денег не берем, а сами можем приплатить, если будет стоить того...
А он ей:
- Я знаю. Помню ваши бесстыдные три тысячи, переведенные за мой позор.
А потом Радостин прислал письмо:
"Глубокоуважаемая Ангелина Николаевна! На вас у меня нет обиды. Вы привада в руках у Серафимы Григорьевны. Будьте счастливы, а я счастлив. У меня сын и дочь - Миша и Линочка. Всегда уважающий вас Яков Радостин".
Ангелина ответила:
"Хороший человек вы, Яша. Я счастлива вашим счастьем и благодарю вас за добрую память. Мне стыдно за мать. Уважающая вас Ангелина Киреева".
Вторая размолвка возникла из-за Ветошкина. Ангелину унижало и оскорбляло поведение матери. Это корыстное, низменное заигрывание немолодой женщины со стариком, эта пудра, эти подчерненные ресницы, эти подложки-толщинки, моложение голоса были противны здоровому естеству Ангелины. Она все еще не могла сказать, что ей хотелось, что нужно было сказать матери. И лишь однажды не со зла, без тайного умысла, со всей непосредственностью она заявила Серафиме Григорьевне:
- От тебя нестерпимо пахнет крысами... Переодевайся, что ли, там у него. Или как-то еще... Я не могу есть с тобой за одним столом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50