Жеан даже спросил себя, не прибегал ли барон к каким-нибудь ухищрениям, чтобы замаскировать бросающиеся в глаза язвы или другие недостатки на лице. А может быть, он бросал вызов новой моде?
Орнан де Ги был строен и красив, если и подтачивала его болезнь, то внешне совсем незаметно. А под одеждой? Орлиный нос придавал ему сходство с ястребом, а когда барон смеялся, показывая белые зубы, его глаза оставались холодными, как остывшая зола. Перед ним все раболепствовали.
За бароном, как тень, следовал Дориус. Он сменил свою грязную рясу на церемониальную, с пояском из переплетенных серебряных нитей. Шагал он с пренебрежительной важностью прелата, собирающегося благословить народ. Дориуса почти не узнавали, настолько новое облачение изменило его внешность. Жеан тоже с трудом признал в этом служителе церкви грязного коротышку-попа, трясшегося рядом с ним на своем муле. Дориус скользнул по Жеану невидящим взглядом, будто давая понять, что между ними нет ничего общего.
В общем, в преображении толстого монаха с измазанными дорожной грязью щиколотками было нечто ошеломляющее.
От легкого прикосновения чьей-то руки Жеан вздрогнул.
— Не оборачивайся, — прошептал ему на ухо голос Ираны. — Смотри на барона… Видишь красноту на его щеках? Это от возбуждения. Только что Дориус заставил его притронуться к костям святого Иома, и барон уже считает себя выздоровевшим. Безо всяких угрызений совести лишит он девственности Оду. А посмотри-ка на монаха! Епископ, да и только!
Перед Жеаном прошествовал паж, держа насест, на котором восседала невиданная птица, призванная еще больше поразить толпу. Проводник принял ее сначала за ястреба с выкрашенными перьями.
Недовольная птица била крыльями и испускала пронзительные крики.
— Это папего, — объяснила Ирана. — Ее еще называют попугаем. Они водятся на Востоке и могут говорить человеческим голосом. Орнан привез ее из Крестового похода.
Жеан подумал, что она шутит, но в тот же момент птица раскрыла клюв и пронзительно закричала: « Ipse venena bibas … Vade retro , ipse venena bibas …»
Она «говорила» голосом ворчливого старика и одновременно тоном пророка, с черным ликованием предающим всех анафеме.
— Что она сказала? — поинтересовался Жеан.
— Это на латыни, — прошептала трубадурша. — «Изыди, пей сам свою отраву». Так обычно заклинают дьявола и его пособников.
Жеан опять вздрогнул. Как Орнан де Ги ежедневно терпит эту обвинительную фразу? Разве он сам не отрава для всех, кого касается?
Появился одетый в черное с серебряной отделкой человек. Лысый, с многозначительным и важным лицом. Его странную бледность подчеркивали очень полные красные губы и выдающийся нос с синеватыми прожилками.
— Это Гомело, — тихо пояснила Ирана, — он пробует все кушанья барона, чтобы убедиться в отсутствии в них яда. Он — тщеславный дурак, который пользуется своим положением и изображает важного господина.
Гомело чинно шествовал с надменностью начальника, производящего смотр своих войск. Свет, просачивающийся из окошек-бойниц, придавал его лысому черепу цвет слоновой кости.
Попугай продолжал выкрикивать замогильные заклинания, заставляя крестьян отшатываться.
Жеан пожал плечами. Сеньоры взяли привычку привозить из Крестовых походов разную диковинную живность, в частности, обезьян, которых выставляли напоказ за их дурачества и гримасничание. Обезьяны чем-то походили на людей. Священнослужители считали их созданиями, лишенными души за страшные грехи, так и оставшимися в первобытном состоянии. Проповедники вещали, что то же случится и с людьми, если они быстро не исправятся, отказавшись от прелюбодеяния.
«Вот что бывает, когда следуют звериному инстинкту», — говорили они, показывая на ни в чем не повинных животных.
Шум стоял невыносимый. Акробаты и тамбуринисты затеяли представление, к вящему удовольствию черни, прибывшей бесплатно поесть.
— Ты можешь подойти к Оде? — спросил Жеан.
— Нет, — отрезала Ирана. — Она никогда не бывает одна. Свадьба состоится через несколько дней. Я попробую привлечь ее внимание во время вечернего угощения.
Она сжала на прощание руку проводника и растворилась в толпе. Мужчины пользовались теснотой, чтобы прикоснуться к Иране, но она не обращала на них внимания, ее лицо выражало страх и недоверие. Всегда рискуешь головой, бездоказательно обвиняя такого могущественного сеньора, как Орнан де Ги.
Жеан вышел из замка. Осторожность подсказывала сразу же пуститься в обратный путь, но ему претило позволить Иране выпутываться одной. Разве не должен рыцарь бороться за торжество добра и истины в любых ситуациях?
Во дворе замка соорудили подмостки, и сказители в пестрых одеждах потешали простолюдинов непристойными шутками. Пробираясь сквозь толпу потных, вонючих тел, Жеан слышал грубые анекдоты, смакуемые на городских площадях; чернь готова была слушать их вновь и вновь.
Толстый мужчина в трико с красными полосами сделал «колесо», потряс брюхом и начал декламировать «Дубину монаха», жестами изображая действующих лиц. Хохот достиг высшего предела. Над всем этим гвалтом плавал запах жареной или просто вытащенной из бочек с рассолом рыбы.
По городским улицам мужчина гнал стадо свиней, пожиравших на своем пути помои и отбросы. Дрессировщик медведей заставлял важно расхаживать животных, а уличные мальчишки забрасывали зверей камушками.
Жеан отдался на волю несущей его толпы. Ему несколько раз казалось, что за ним следят. Такое могло почудиться в подобном столпотворении, но он доверял своему инстинкту лесного бродяги.
Он обернулся, однако ничего особенного не заметил. К тому же народу было слишком много, и выделить какое-то одно лицо не представлялось возможным.
Жеан направился перекусить в таверну под вывеской «Черная кобыла». Помещение с низким потолком оказалось заполненным женщинами с размалеванными лицами, которых отцы церкви прозвали грязными проститутками, а Жеан просто считал бесстыдницами и развратницами. На самом деле «Черная кобыла» была обыкновенным борделем, заправлял им некий хозяин, учтиво обходившийся с путниками. Цирюльник по профессии, он устроил у себя парильни, в которых можно было смыть дорожную усталость. Но с некоторых пор хозяин забеспокоился, поскольку добрый король, про которого говорили, что он ударился в религию, собирался прикрыть эти незаконные дома и отослать всех девушек в приюты для перевоспитания.
Жеан съел копченую селедку, миску варева из ржаной муки, сдобренного медом, и выпил кувшинчик кисловатого вина, от которого сводило скулы. Другого угощения его кошелек не позволял.
Женщина с волосами цвета соломы присела рядом и отпила из его кружки. Из-под ее развязанной рубашки была видна полная грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Орнан де Ги был строен и красив, если и подтачивала его болезнь, то внешне совсем незаметно. А под одеждой? Орлиный нос придавал ему сходство с ястребом, а когда барон смеялся, показывая белые зубы, его глаза оставались холодными, как остывшая зола. Перед ним все раболепствовали.
За бароном, как тень, следовал Дориус. Он сменил свою грязную рясу на церемониальную, с пояском из переплетенных серебряных нитей. Шагал он с пренебрежительной важностью прелата, собирающегося благословить народ. Дориуса почти не узнавали, настолько новое облачение изменило его внешность. Жеан тоже с трудом признал в этом служителе церкви грязного коротышку-попа, трясшегося рядом с ним на своем муле. Дориус скользнул по Жеану невидящим взглядом, будто давая понять, что между ними нет ничего общего.
В общем, в преображении толстого монаха с измазанными дорожной грязью щиколотками было нечто ошеломляющее.
От легкого прикосновения чьей-то руки Жеан вздрогнул.
— Не оборачивайся, — прошептал ему на ухо голос Ираны. — Смотри на барона… Видишь красноту на его щеках? Это от возбуждения. Только что Дориус заставил его притронуться к костям святого Иома, и барон уже считает себя выздоровевшим. Безо всяких угрызений совести лишит он девственности Оду. А посмотри-ка на монаха! Епископ, да и только!
Перед Жеаном прошествовал паж, держа насест, на котором восседала невиданная птица, призванная еще больше поразить толпу. Проводник принял ее сначала за ястреба с выкрашенными перьями.
Недовольная птица била крыльями и испускала пронзительные крики.
— Это папего, — объяснила Ирана. — Ее еще называют попугаем. Они водятся на Востоке и могут говорить человеческим голосом. Орнан привез ее из Крестового похода.
Жеан подумал, что она шутит, но в тот же момент птица раскрыла клюв и пронзительно закричала: « Ipse venena bibas … Vade retro , ipse venena bibas …»
Она «говорила» голосом ворчливого старика и одновременно тоном пророка, с черным ликованием предающим всех анафеме.
— Что она сказала? — поинтересовался Жеан.
— Это на латыни, — прошептала трубадурша. — «Изыди, пей сам свою отраву». Так обычно заклинают дьявола и его пособников.
Жеан опять вздрогнул. Как Орнан де Ги ежедневно терпит эту обвинительную фразу? Разве он сам не отрава для всех, кого касается?
Появился одетый в черное с серебряной отделкой человек. Лысый, с многозначительным и важным лицом. Его странную бледность подчеркивали очень полные красные губы и выдающийся нос с синеватыми прожилками.
— Это Гомело, — тихо пояснила Ирана, — он пробует все кушанья барона, чтобы убедиться в отсутствии в них яда. Он — тщеславный дурак, который пользуется своим положением и изображает важного господина.
Гомело чинно шествовал с надменностью начальника, производящего смотр своих войск. Свет, просачивающийся из окошек-бойниц, придавал его лысому черепу цвет слоновой кости.
Попугай продолжал выкрикивать замогильные заклинания, заставляя крестьян отшатываться.
Жеан пожал плечами. Сеньоры взяли привычку привозить из Крестовых походов разную диковинную живность, в частности, обезьян, которых выставляли напоказ за их дурачества и гримасничание. Обезьяны чем-то походили на людей. Священнослужители считали их созданиями, лишенными души за страшные грехи, так и оставшимися в первобытном состоянии. Проповедники вещали, что то же случится и с людьми, если они быстро не исправятся, отказавшись от прелюбодеяния.
«Вот что бывает, когда следуют звериному инстинкту», — говорили они, показывая на ни в чем не повинных животных.
Шум стоял невыносимый. Акробаты и тамбуринисты затеяли представление, к вящему удовольствию черни, прибывшей бесплатно поесть.
— Ты можешь подойти к Оде? — спросил Жеан.
— Нет, — отрезала Ирана. — Она никогда не бывает одна. Свадьба состоится через несколько дней. Я попробую привлечь ее внимание во время вечернего угощения.
Она сжала на прощание руку проводника и растворилась в толпе. Мужчины пользовались теснотой, чтобы прикоснуться к Иране, но она не обращала на них внимания, ее лицо выражало страх и недоверие. Всегда рискуешь головой, бездоказательно обвиняя такого могущественного сеньора, как Орнан де Ги.
Жеан вышел из замка. Осторожность подсказывала сразу же пуститься в обратный путь, но ему претило позволить Иране выпутываться одной. Разве не должен рыцарь бороться за торжество добра и истины в любых ситуациях?
Во дворе замка соорудили подмостки, и сказители в пестрых одеждах потешали простолюдинов непристойными шутками. Пробираясь сквозь толпу потных, вонючих тел, Жеан слышал грубые анекдоты, смакуемые на городских площадях; чернь готова была слушать их вновь и вновь.
Толстый мужчина в трико с красными полосами сделал «колесо», потряс брюхом и начал декламировать «Дубину монаха», жестами изображая действующих лиц. Хохот достиг высшего предела. Над всем этим гвалтом плавал запах жареной или просто вытащенной из бочек с рассолом рыбы.
По городским улицам мужчина гнал стадо свиней, пожиравших на своем пути помои и отбросы. Дрессировщик медведей заставлял важно расхаживать животных, а уличные мальчишки забрасывали зверей камушками.
Жеан отдался на волю несущей его толпы. Ему несколько раз казалось, что за ним следят. Такое могло почудиться в подобном столпотворении, но он доверял своему инстинкту лесного бродяги.
Он обернулся, однако ничего особенного не заметил. К тому же народу было слишком много, и выделить какое-то одно лицо не представлялось возможным.
Жеан направился перекусить в таверну под вывеской «Черная кобыла». Помещение с низким потолком оказалось заполненным женщинами с размалеванными лицами, которых отцы церкви прозвали грязными проститутками, а Жеан просто считал бесстыдницами и развратницами. На самом деле «Черная кобыла» была обыкновенным борделем, заправлял им некий хозяин, учтиво обходившийся с путниками. Цирюльник по профессии, он устроил у себя парильни, в которых можно было смыть дорожную усталость. Но с некоторых пор хозяин забеспокоился, поскольку добрый король, про которого говорили, что он ударился в религию, собирался прикрыть эти незаконные дома и отослать всех девушек в приюты для перевоспитания.
Жеан съел копченую селедку, миску варева из ржаной муки, сдобренного медом, и выпил кувшинчик кисловатого вина, от которого сводило скулы. Другого угощения его кошелек не позволял.
Женщина с волосами цвета соломы присела рядом и отпила из его кружки. Из-под ее развязанной рубашки была видна полная грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59