Хозяин замка Кандарек восседал в кресле с высокой спинкой, недвусмысленно давая понять, какое важное положение он занимает. По его едва уловимым жестам Жеан догадался, сколько усилий ему требовалось, чтобы не вытирать испачканные жиром пальцы о бороду, как это принято у огрубевших воинов. Гомело священнодействовал на середине зала, стоя в парадной ливрее, с его шеи свисал нагрудный серебряный крест. Держался он с достоинством, опьяненный тем, что является центральной фигурой, на которую устремлялись все взгляды, когда он приближался к очередному блюду.
Властным жестом Гомело приказывал слугам поставить его на отдельный столик, долго смотрел на него, словно гаруспик, изучающий внутренности принесенного в жертву животного, затем протягивал руку, выуживая умело выбранный им кусок. После этого он подносил кусок ко рту и медленно пережевывал его с глубокомысленным выражением на лице. Через минуту Гомело сам поднимал серебряное блюдо, относил к праздничному столу и ставил перед бароном де Ги. Таким образом, никто уже не мог подойти к блюду и всыпать в кушанье ядовитый порошок. Орнан первый накладывал с него на свою тарелку, пробовал и, если кушанье приходилось ему по вкусу, приказывал распределить остатки среди гостей. Он всегда выбирал самый лучший кусок, это было привилегией господина, хозяина дома, и барон не собирался с ней расставаться.
Гости ожидали сигнала к началу пиршества, всем не терпелось погрузить пальцы в кушанья. Жеан подумал, что весь этот церемониал имел целью лишь произвести впечатление на Оду и убедить ее в том, что она выйдет замуж за галантнейшего из паладинов.
Вот только у Дориуса, похоже, пропал аппетит, как будто недавний неприятный случай сузил его желудок. Попугай по-прежнему вертелся на своем насесте, и время от времени барон угощал его кусочком мяса, как сокола.
Блюда следовали чередой, Гомело откушивал из каждого из них и после каждой пробы вытирал пальцы тряпочкой, висевшей на поясе. Когда вкус пищи казался ему подозрительным или несоответствующим, он отсылал блюдо на кухню.
Жеан и Ирана старались привлечь внимание Дориуса, но тут произошло нечто необычное.
Гомело только что снял пробу с жаркого из молодого кабана, церемонно поставил блюдо перед бароном и ждал, когда тот соизволит отрезать кусок и положить на свою тарелку. Орнан де Ги громко разговаривал, его щеки раскраснелись от вина, немного разбавленного водой и медом. Своим ножом он отрезал часть ляжки и вонзил зубы в золотистую корочку.
Едва барон проглотил, как вскочил с хриплым криком. Казалось, он задыхался, остатки мяса вываливались изо рта, застревали в бороде. Липкие от соуса пальцы царапали вышитую гербами парадную перевязь.
Сначала все подумали, что он подавился костью. Такое часто случалось у невоздержанных в еде сеньоров. Дориус встал, Ода замерла от страха, ее лицо было бледнее обычного. Орнан издал страшный хрип и начал рвать на себе одежду, словно ему не хватало воздуха.
— От… отравили! — в ужасе завопил он, сознавая близкую смерть. — Яд! — Выкрикивая это, Орнан не сводил глаз с Гомело, грозя ему кулаком. — Предатель! — успел прохрипеть он и рухнул на стол, опрокинув кубки с вином и блюда с мясом.
— Ни до чего не дотрагивайтесь! — завопил Дориус. — Все может быть отравлено!
Гости, опрокидывая стулья, беспорядочно повыскакивали из-за стола. Напуганные словами монаха, они выплевывали пищу, которую жевали секунду назад.
Женщины визжали, мужчины чистили языки и губы рукавами. Смятение было неописуемым. Одни звали на помощь, другие требовали врача или аптекаря.
Дориус кричал, что он вполне может заменить доктора медицины. Он наклонился над бароном, который, сотрясаясь в конвульсиях, молотил руками и ногами. Хозяин Кандарека не желал безропотно покориться и умереть побежденным. Уже коченеющими руками он вытащил кинжал и теперь полз по полу, силясь дотянуться до Гомело. Его лицо посинело, как у повешенного, распухший язык почти вываливался изо рта. Но барон вслепую размахивал кинжалом, стараясь поразить ноги пробовальщика, от изумления превратившегося в статую.
До Дориуса, кажется, наконец дошло, чем было вызвано неистовство барона. Гомело в присутствии всех снял пробу с кабана и не умер. Это означало только одно: он подсыпал яд, когда шел ставить мясо перед Орнаном де Ги!
— Хватайте этого человека! — крикнул Дориус. — Он и есть отравитель!
На мгновение все оцепенели, потом стражники бросились к Гомело, грубо схватили его.
— Вы ошибаетесь! — залепетал бывший суконщик. — Я не виновен! Я ел то же мясо, что и барон, и, если бы оно было отравлено, я бы уже давно был мертв!
— Проверьте его перстни! — приказал Дориус. — Я уверен, что они полые, и в них находится ядовитый порошок.
Так же грубо стражники осмотрели его пальцы. И в самом деле, на правом указательном сиял большой кабошон; камень откидывался простым нажатием большого пальца.
— Ага! — торжествовал Дориус. — Порошок! Вы все свидетели…
— Это обыкновенное средство для пищеварения, — запротестовал Гомело. — Я принимаю его после работы, чтобы очистить желудок от всех соусов, которые мне пришлось поглотить.
— Уведите его! — шумел монах. — Покажите этот перстень аптекарю, я уверен, что он подтвердит наличие в нем яда. Этот подлюга отравил мясо после того, как попробовал его… но ему не повезло. Он не предполагал, что отрава подействует так быстро, раньше, чем он успел бы убежать. Тот, кто заплатил тебе за эту мерзость, провел тебя, дурак набитый!
Шум выпавшего из руки барона кинжала охладил Дориуса. Орнан де Ги еще не умер. Он хрипел с вытаращенными глазами. Аббат велел трем перепуганным слугам перенести барона в его апартаменты. Ода в истерике билась в руках своей кормилицы. Гости торопливо расходились с бледными, словно обескровленными, лицами.
Ирана вдруг так крепко сжала запястье Жеана, что ее ногти впились в кожу. Он взглянул на трубадуршу: мертвенная бледность разлилась по ее лицу, губа прикушена.
— Пойдем, — сказал он. — Не стоит оставаться. Похоже, Дориус взял на себя командование и вряд ли обратит на тебя внимание.
Он увлек ее; толпа любопытных беспорядочно разбегалась, погоняемая вдобавок ударами пик стражников, которым не терпелось очистить коридоры.
Тяжело дыша, Жеан и Ирана остановились у второй ограды. Кумушки уже расползались по городу, разнося ужасную новость. У всех на устах было слово «яд». Улицы заполнились горожанами, некоторые били себя в грудь и рвали волосы на головах. Оставшиеся дома выставили на подоконники фигурки святых. Народ толпился и на каменных плитах папертей церквей; многие вставали на колени, молились. Кое-кто принес с собой пепел, чтобы посыпать им голову или плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59