Какая-то часть ее существа взбунтовалась: «Беги! Не рискуй! Не сейчас, когда ты наконец открыла для себя настоящую жизнь!», но другой голос настаивал: «Правильно! Положи этому конец, а то будет слишком поздно. Ты становишься невменяемой. Лучше прекратить все. Все!»
Джудит закрыла глаза, превратившись в ожидание. Сейчас с высоты на нее обрушится огненный снаряд, чтобы сжечь заживо, испепелить ее плоть.
Однако ничего не случилось. Пятнадцать минут истекли, и она выпустила из рук рычаг. Ее била дрожь. Отныне она ни перед кем не собирается отчитываться. Больше нет у нее ни долга, ни привязанностей, ни обязательств. Она свободна: первобытная дикарка, язычница. Еретичка.
С трудом добравшись до лестницы, Джудит тяжело опустилась на ступеньку, не в силах идти дальше. Она продолжала отхлебывать из бутылки, делая небольшие глотки. Жара, заливающая каньон, становилась невыносимой, каменистые склоны источали едкий запах, от которого першило в горле и все время хотелось пить.
Осы не давали Джудит покоя, садились на ее плечи и грудь, но ни разу не укусили. Она увидела в этом добрый знак.
Старый перегон, заключенный в скобки туннелей, все больше казался Джудит островком, отрезанным от остального мира, инородным телом, отдельной, живущей по собственным законам вселенной, оазисом, рожденным воспаленным воображением.
«Я могла бы тут жить, – размышляла она. – Поселиться в будке навсегда и никогда не возвращаться на ферму. Стать отшельницей».
Достаточно перенести сюда продукты да забрать тюбики с красками и кисти. Конечно, нужно жить здесь, рядом с рельсами, ведущими в никуда, зажатыми между двумя горизонтальными безднами мертвых туннелей. Она писала бы картины, свободная от всех законов, занималась только собой, делала лишь то, что хотела или считала нужным.
Однажды к ней постучит бродяга – мало ли их шатается по железнодорожным путям! – в надежде найти ночлег на заброшенной станции. Она его впустит, и они будут любить друг друга прямо на соломенном тюфяке в будке стрелочника. А может быть, отправится вместе с ним странствовать по свету.
Джудит знала, что способна отрезать путь к отступлению. Перерубить якорную цепь. Сжечь корабли…
Она допила последнюю каплю, чувствуя себя совсем пьяной. На четвереньках кое-как вскарабкалась по лестнице и завалилась на кровать Джедеди, где ее тут же сразил свинцовый сон.
На следующий день Джудит заметила, что дети потихоньку запасаются провизией. Хватило бы и одной Дораны, с ее видом опереточной заговорщицы, чтобы у матери родились самые худшие предположения. Джудит не пришлось долго ломать голову, чтобы догадаться, где маленькие грабители прячут добычу: разумеется, в лабиринте ежевичника. Они таскали не только еду, но и теплую одежду, что заставляло думать об их продолжительном отсутствии, а еще вернее – об уходе из дома навсегда. Но Джудит ничуть не встревожилась. Это было в порядке вещей. Семья распалась, и теперь у каждого свой путь. Можно ли помешать тому, что уже произошло? Если прежде их объединял страх перед Джедеди, то теперь, когда старик потерял почти всю власть, привычные рамки, в которых держались домочадцы, развалились. Несостоятельность системы стала очевидной.
Робин, спровоцировав приступ, приковавший Джедеди к постели, освободил всех… И Джудит не давала никакой нравственной оценки случившемуся. Разве не так поступают звери, бросая своих детенышей, когда сочтут, что те выросли и способны прокормиться самостоятельно?
Женщина издалека наблюдала за Бонни, Понзо и Дораной, повторяя, что, возможно, видит их в последний раз. Да и она сама не собиралась долго задерживаться на ферме. Вот нарисует побольше картин, свернет их в трубочки и отправится вдоль путей. Она еще достаточно молода и начнет новую жизнь. Главное – забыть о том, что ей когда-то пришлось здесь вынести.
«Надеюсь, им хватит сообразительности взять все, что понадобится на первых порах», – рассуждала Джудит, изучая содержимое ящиков кухонного стола.
Штопор, открывалка, моток веревки, несессер для шитья… предметы исчезали один за другим. Дети не преминули попользоваться и кое-какими вещами отца, сохранившимися после его смерти. Пропали складная удочка, потом охотничье ружье Брукса, затем бинокль и небольшой топорик, приобретенный еще в магазине американских военных излишков…
В конце концов Джудит перестала следить за сборами детей. Это их дело. Она предположила, что они хотят уйти в горы. Крутые склоны сделают беглецов недосягаемыми для Джедеди.
Старик догадался о приготовлениях детворы. Когда дочь проходила мимо, он начинал извиваться в своем кресле и издавал отвратительные крики, словно пытался ее предупредить, но Джудит больше не удостаивала отца разговорами. Отныне она его кормила и меняла белье, не раскрывая рта. Джудит старательно избегала злобного взгляда Джедеди из боязни, что решимость ее ослабеет.
«Кончено, – говорила она, мысленно обращаясь к отцу, – ты уже ничего не исправишь. Перед уходом я приглашу сиделку, и она за тобой присмотрит. Объясню ей, что, мол, должна навестить Робина, и сделаю вид, что еду в город. В конце дороги сверну в сторону, чтобы спрятать машину в лесу, а сама отправлюсь в сторону каньона. Никому не придет в голову меня там искать. Увидев, что я не возвращаюсь, сиделка поставит в известность шерифа, и тобой займется служба социальной защиты. Думаю, они отправят тебя в больницу… Возможно, с тобой будут обращаться так же сурово, как ты обращался с нами».
Моя посуду, Джудит приняла решение последовать примеру детей. В глубине шкафа валялась большая сумка Брукса, привезенная им еще из армии, когда муж проходил службу на флоте. Она набьет ее продуктами и предметами первой необходимости. «Снаряжение потерпевшего кораблекрушение!» – пришло ей на ум, и она подавила нервный смех. В голове Джудит стал выстраиваться список того, что нужно взять из дома.
«Порисую до осени, – сказала она себе. – Потом в будке стрелочника станет слишком холодно. Вот тогда я и начну бродяжничать. Пойду, как Робин, вдоль железнодорожного полотна».
Бросив в раковине тарелки и чашки, Джудит вышла на веранду. При виде дочери старик испустил очередной вопль раненого альбатроса. Наверное, он заметил следы краски на ее руках, которые она больше не давала себе труда вытирать.
Джудит уселась в кресло-качалку и закурила одну из сигарет, когда-то принадлежавших Бруксу, которые она нашла в смятой пачке под стопкой рубашек. Высохший, безвкусный табак вызвал у нее кашель, ведь она давно отказалась от этой привычки.
Внезапно небо над каньоном раскололось пополам, и раздался такой сильный удар грома, что весь дом заходил ходуном. «Сухая гроза, вот она, – подумала Джудит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Джудит закрыла глаза, превратившись в ожидание. Сейчас с высоты на нее обрушится огненный снаряд, чтобы сжечь заживо, испепелить ее плоть.
Однако ничего не случилось. Пятнадцать минут истекли, и она выпустила из рук рычаг. Ее била дрожь. Отныне она ни перед кем не собирается отчитываться. Больше нет у нее ни долга, ни привязанностей, ни обязательств. Она свободна: первобытная дикарка, язычница. Еретичка.
С трудом добравшись до лестницы, Джудит тяжело опустилась на ступеньку, не в силах идти дальше. Она продолжала отхлебывать из бутылки, делая небольшие глотки. Жара, заливающая каньон, становилась невыносимой, каменистые склоны источали едкий запах, от которого першило в горле и все время хотелось пить.
Осы не давали Джудит покоя, садились на ее плечи и грудь, но ни разу не укусили. Она увидела в этом добрый знак.
Старый перегон, заключенный в скобки туннелей, все больше казался Джудит островком, отрезанным от остального мира, инородным телом, отдельной, живущей по собственным законам вселенной, оазисом, рожденным воспаленным воображением.
«Я могла бы тут жить, – размышляла она. – Поселиться в будке навсегда и никогда не возвращаться на ферму. Стать отшельницей».
Достаточно перенести сюда продукты да забрать тюбики с красками и кисти. Конечно, нужно жить здесь, рядом с рельсами, ведущими в никуда, зажатыми между двумя горизонтальными безднами мертвых туннелей. Она писала бы картины, свободная от всех законов, занималась только собой, делала лишь то, что хотела или считала нужным.
Однажды к ней постучит бродяга – мало ли их шатается по железнодорожным путям! – в надежде найти ночлег на заброшенной станции. Она его впустит, и они будут любить друг друга прямо на соломенном тюфяке в будке стрелочника. А может быть, отправится вместе с ним странствовать по свету.
Джудит знала, что способна отрезать путь к отступлению. Перерубить якорную цепь. Сжечь корабли…
Она допила последнюю каплю, чувствуя себя совсем пьяной. На четвереньках кое-как вскарабкалась по лестнице и завалилась на кровать Джедеди, где ее тут же сразил свинцовый сон.
На следующий день Джудит заметила, что дети потихоньку запасаются провизией. Хватило бы и одной Дораны, с ее видом опереточной заговорщицы, чтобы у матери родились самые худшие предположения. Джудит не пришлось долго ломать голову, чтобы догадаться, где маленькие грабители прячут добычу: разумеется, в лабиринте ежевичника. Они таскали не только еду, но и теплую одежду, что заставляло думать об их продолжительном отсутствии, а еще вернее – об уходе из дома навсегда. Но Джудит ничуть не встревожилась. Это было в порядке вещей. Семья распалась, и теперь у каждого свой путь. Можно ли помешать тому, что уже произошло? Если прежде их объединял страх перед Джедеди, то теперь, когда старик потерял почти всю власть, привычные рамки, в которых держались домочадцы, развалились. Несостоятельность системы стала очевидной.
Робин, спровоцировав приступ, приковавший Джедеди к постели, освободил всех… И Джудит не давала никакой нравственной оценки случившемуся. Разве не так поступают звери, бросая своих детенышей, когда сочтут, что те выросли и способны прокормиться самостоятельно?
Женщина издалека наблюдала за Бонни, Понзо и Дораной, повторяя, что, возможно, видит их в последний раз. Да и она сама не собиралась долго задерживаться на ферме. Вот нарисует побольше картин, свернет их в трубочки и отправится вдоль путей. Она еще достаточно молода и начнет новую жизнь. Главное – забыть о том, что ей когда-то пришлось здесь вынести.
«Надеюсь, им хватит сообразительности взять все, что понадобится на первых порах», – рассуждала Джудит, изучая содержимое ящиков кухонного стола.
Штопор, открывалка, моток веревки, несессер для шитья… предметы исчезали один за другим. Дети не преминули попользоваться и кое-какими вещами отца, сохранившимися после его смерти. Пропали складная удочка, потом охотничье ружье Брукса, затем бинокль и небольшой топорик, приобретенный еще в магазине американских военных излишков…
В конце концов Джудит перестала следить за сборами детей. Это их дело. Она предположила, что они хотят уйти в горы. Крутые склоны сделают беглецов недосягаемыми для Джедеди.
Старик догадался о приготовлениях детворы. Когда дочь проходила мимо, он начинал извиваться в своем кресле и издавал отвратительные крики, словно пытался ее предупредить, но Джудит больше не удостаивала отца разговорами. Отныне она его кормила и меняла белье, не раскрывая рта. Джудит старательно избегала злобного взгляда Джедеди из боязни, что решимость ее ослабеет.
«Кончено, – говорила она, мысленно обращаясь к отцу, – ты уже ничего не исправишь. Перед уходом я приглашу сиделку, и она за тобой присмотрит. Объясню ей, что, мол, должна навестить Робина, и сделаю вид, что еду в город. В конце дороги сверну в сторону, чтобы спрятать машину в лесу, а сама отправлюсь в сторону каньона. Никому не придет в голову меня там искать. Увидев, что я не возвращаюсь, сиделка поставит в известность шерифа, и тобой займется служба социальной защиты. Думаю, они отправят тебя в больницу… Возможно, с тобой будут обращаться так же сурово, как ты обращался с нами».
Моя посуду, Джудит приняла решение последовать примеру детей. В глубине шкафа валялась большая сумка Брукса, привезенная им еще из армии, когда муж проходил службу на флоте. Она набьет ее продуктами и предметами первой необходимости. «Снаряжение потерпевшего кораблекрушение!» – пришло ей на ум, и она подавила нервный смех. В голове Джудит стал выстраиваться список того, что нужно взять из дома.
«Порисую до осени, – сказала она себе. – Потом в будке стрелочника станет слишком холодно. Вот тогда я и начну бродяжничать. Пойду, как Робин, вдоль железнодорожного полотна».
Бросив в раковине тарелки и чашки, Джудит вышла на веранду. При виде дочери старик испустил очередной вопль раненого альбатроса. Наверное, он заметил следы краски на ее руках, которые она больше не давала себе труда вытирать.
Джудит уселась в кресло-качалку и закурила одну из сигарет, когда-то принадлежавших Бруксу, которые она нашла в смятой пачке под стопкой рубашек. Высохший, безвкусный табак вызвал у нее кашель, ведь она давно отказалась от этой привычки.
Внезапно небо над каньоном раскололось пополам, и раздался такой сильный удар грома, что весь дом заходил ходуном. «Сухая гроза, вот она, – подумала Джудит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107