— Мы действительно должны его прикончить. Если мы не навесим на него это дело, маршалы меня распнут. А я не хочу терять работу.
— Я обо всем позабочусь, — сказал Герб.
— Ладно, — кивнул Бакмэн. — Я пошел домой. — Он уложил пистолет на красную бархатную подушечку в шкатулке, запер ее, потом снова открыл, вытащил пистолет и разрядил его. Герб Мэйм и Фил Вестербург молча следили за действиями начальника. — В этой модели ствол переламывается вбок, — сказал Бакмэн. — Не привившееся конструктивное решение.
— Отправляйтесь домой на служебной машине, — посоветовал Герб. — После всего, что случилось, вам не следует вести вертушку.
— Я могу вести, — сказал Бакмэн. — Я в любом состоянии могу вести, — повторил он. — Чего я не могу, так это убить стоящего напротив меня человека пулей двадцать второго калибра. Кто-то должен сделать это за меня.
— Спокойной ночи, — спокойно произнес Герб.
— Спокойной ночи. — Бакмэн вышел из кабинета и зашагал к лифту по пустым коридорам полицейской академии. “Дарвон” уже начал действовать, боль уменьшилась, и Бакмэн испытывал благодарность и облегчение. Теперь я смогу подышать ночным воздухом, подумал он. И не страдать.
Дверь лифта скользнула в сторону. На пороге стояли Джейсон Тавернер и красивая женщина. Оба были бледны и испуганы. Высокие, красивые, нервные люди. Сразу видно, шестые. Шестые, которые потерпели поражение.
— Вы арестованы, — произнес Бакмэн. — Я зачитаю ваши права. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на защиту, если вы не можете позволить себе адвоката, он будет вам предоставлен. У вас есть право на суд присяжных, если вы от него отказ ы-ваетесь, судью назначит полицейская академия Лос-Анджелеса. Вы поняли, что я вам сказал?
— Я пришел, чтобы снять с себя всякие подозрения, — произнес Джейсон Тавернер.
— Мои сотрудники вас выслушают. Пройдите по коридору в голубой кабинет, вы там уже были. Видите, возле двери стоит человек в однобортном костюме и желтом галстуке? Он вас ждет.
— Я хочу, чтобы с меня сняли подозрения, — повторил Джейсон. — Я признаю, что я был в доме, когда умерла Элис, но к ее смерти я не имею никакого отношения. Я поднялся на второй этаж и увидел ее в ванной комнате. Она хотела дать мне торазин — чтобы снять действие мескалина, который она дала мне раньше.
— Он увидел ее как скелет, — вставила женщина, судя по всему, Хизер Гарт. — Под действием мескалина. Может ли это послужить ему оправданием? Он был не в состоянии контролировать свои поступки, он находился под действием мощного галлюциногенного препарата. Разве этого недостаточно, чтобы человека оправдали? А я вообще не имею к ее смерти ни малейшего отношения. Я даже не знала, что она умерла, пока не прочитала в газете.
— В некоторых штатах этого достаточно, — сказал Бакмэн.
— Но не здесь, — понимающе вздохнула женщина.
— Я заведу на них дело и допрошу, — сказал подошедший Герберт Мэйм. — Идите домой и отдыхайте, мистер Бакмэн. Как мы договорились.
— Благодарю вас, — произнес генерал. — Где мой плащ? Боже, как здесь холодно. На ночь отопление выключают, — виноватым тоном добавил он, обращаясь к Хизер и Джейсону. — Извините.
— Спокойной ночи, — сказал ему Герб.
Бакмэн вошел в лифт и нажал кнопку закрытия дверей. Может, действительно взять полицейскую машину? — подумал Бакмэн. Какой-нибудь курсант-первогодок с удовольствием отвезет меня домой. Или, как предложил Герб, в хороший мотель в центре города. А можно поехать в одну из новых звуконепроницаемых гостиниц в районе аэропорта. Но тогда моя вертушка останется здесь и завтра надо будет снова вызывать такси.
Холодный воздух и темнота на крыше заставили его поморщиться. Даже Дарвон не помогает, подумал он. Не до конца, во всяком случае. Голова все еще болит.
Он открыл дверь вертушки, забрался в салон и захлопнул дверь. Здесь еще холоднее. О боже. Бакмэн завел двигатель и включил обогрев кабины. Ледяной воздух из вмонтированных в пол вентиляторов ударил по ногам. Бакмэна затрясло. Дома мне будет лучше, подумал он. Наручные часы показывали половину третьего утра. Неудивительно, что так холодно.
Почему я выбрал Тавернера? — задумался генерал. Из шести миллиардов человек, населяющих эту планету, выбрать одного конкретного мужчину, который никому не, причинил зла и вообще ничего не сделал, разве что подвернулся властям. Так вот в чем дело, понял он. Джей-сон Тавернер позволил себе попасться на глаза. Не зря у нас говорят, если тебя один раз заметили, потом уже никогда не забудут.
Но я же могу выбрать кого-нибудь другого, как заметил Герб.
Нет, тут же возразил сам себе генерал. Снова и снова нет. Жребий был брошен с самого начала. Еще до того, как кто-либо из нас приложил к этому руку. Тавернер, ты был обречен со старта. С первого своего шага.
Мы играем роли, думал Бакмэн. Занимаем должности. Кто большую, кто маленькую. Кто заурядную, кто странную. Кто выдающуюся и причудливую. Кто заметную, кто менее заметную. А кто и вообще невидимую. Роль Джейсона Тавернера была грандиозна — в финале. И в финале надо было принимать решение. Если бы он остановился на том, с чего начал: ничтожный человечек без документов, прозябающий в грязном вонючем клоповнике…, если бы он там и остался, тогда его можно было бы и отпустить… Или, в худшем случае, законопатить в трудовой лагерь. Но Тавернер выбрал другое.
Какая— то иррациональная внутренняя воля порождала в нем стремление выделиться, стать заметным, известным. Хорошо, Джейсон Тавернер, думал Бакмэн, ты снова известен, знаменит, как прежде, даже еще больше. Твоя новая известность послужит высшим целям…, о которых ты ничего не знаешь и которые ты примешь на веру. И даже у края могилы твой рот будет все еще открыт, произнося один и тот же вопрос: “Что я сделал?” Так тебя и похоронят, с открытым ртом.
И я никогда не смогу тебе этого объяснить. Разве что сказать: не попадайся на глаза властям. Не буди нашего интереса. Не заставляй нас узнавать о тебе больше.
Когда— нибудь твоя история, детали и подробности твоего падения станут достоянием публики. Это случится не скоро, когда никому до этого больше не будет дела. Когда не будет исправительных лагерей и студенческих кам-пусов, окруженных полицейскими со скорострельными пулеметами. Полицейские в противогазах -это делает их похожими на отвратительных земляных тварей с хоботами и огромными глазами, опасных, низших животных. Когда-нибудь, может, даже проведут посмертное расследование и выяснят, что ты никому не причинил вреда, ничего не сделал…, просто тебя заметили.
Настоящая, окончательная истина заключена в том, что, несмотря на твою славу и бешеный успех у публики, тебя можно пустить в расход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Я обо всем позабочусь, — сказал Герб.
— Ладно, — кивнул Бакмэн. — Я пошел домой. — Он уложил пистолет на красную бархатную подушечку в шкатулке, запер ее, потом снова открыл, вытащил пистолет и разрядил его. Герб Мэйм и Фил Вестербург молча следили за действиями начальника. — В этой модели ствол переламывается вбок, — сказал Бакмэн. — Не привившееся конструктивное решение.
— Отправляйтесь домой на служебной машине, — посоветовал Герб. — После всего, что случилось, вам не следует вести вертушку.
— Я могу вести, — сказал Бакмэн. — Я в любом состоянии могу вести, — повторил он. — Чего я не могу, так это убить стоящего напротив меня человека пулей двадцать второго калибра. Кто-то должен сделать это за меня.
— Спокойной ночи, — спокойно произнес Герб.
— Спокойной ночи. — Бакмэн вышел из кабинета и зашагал к лифту по пустым коридорам полицейской академии. “Дарвон” уже начал действовать, боль уменьшилась, и Бакмэн испытывал благодарность и облегчение. Теперь я смогу подышать ночным воздухом, подумал он. И не страдать.
Дверь лифта скользнула в сторону. На пороге стояли Джейсон Тавернер и красивая женщина. Оба были бледны и испуганы. Высокие, красивые, нервные люди. Сразу видно, шестые. Шестые, которые потерпели поражение.
— Вы арестованы, — произнес Бакмэн. — Я зачитаю ваши права. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на защиту, если вы не можете позволить себе адвоката, он будет вам предоставлен. У вас есть право на суд присяжных, если вы от него отказ ы-ваетесь, судью назначит полицейская академия Лос-Анджелеса. Вы поняли, что я вам сказал?
— Я пришел, чтобы снять с себя всякие подозрения, — произнес Джейсон Тавернер.
— Мои сотрудники вас выслушают. Пройдите по коридору в голубой кабинет, вы там уже были. Видите, возле двери стоит человек в однобортном костюме и желтом галстуке? Он вас ждет.
— Я хочу, чтобы с меня сняли подозрения, — повторил Джейсон. — Я признаю, что я был в доме, когда умерла Элис, но к ее смерти я не имею никакого отношения. Я поднялся на второй этаж и увидел ее в ванной комнате. Она хотела дать мне торазин — чтобы снять действие мескалина, который она дала мне раньше.
— Он увидел ее как скелет, — вставила женщина, судя по всему, Хизер Гарт. — Под действием мескалина. Может ли это послужить ему оправданием? Он был не в состоянии контролировать свои поступки, он находился под действием мощного галлюциногенного препарата. Разве этого недостаточно, чтобы человека оправдали? А я вообще не имею к ее смерти ни малейшего отношения. Я даже не знала, что она умерла, пока не прочитала в газете.
— В некоторых штатах этого достаточно, — сказал Бакмэн.
— Но не здесь, — понимающе вздохнула женщина.
— Я заведу на них дело и допрошу, — сказал подошедший Герберт Мэйм. — Идите домой и отдыхайте, мистер Бакмэн. Как мы договорились.
— Благодарю вас, — произнес генерал. — Где мой плащ? Боже, как здесь холодно. На ночь отопление выключают, — виноватым тоном добавил он, обращаясь к Хизер и Джейсону. — Извините.
— Спокойной ночи, — сказал ему Герб.
Бакмэн вошел в лифт и нажал кнопку закрытия дверей. Может, действительно взять полицейскую машину? — подумал Бакмэн. Какой-нибудь курсант-первогодок с удовольствием отвезет меня домой. Или, как предложил Герб, в хороший мотель в центре города. А можно поехать в одну из новых звуконепроницаемых гостиниц в районе аэропорта. Но тогда моя вертушка останется здесь и завтра надо будет снова вызывать такси.
Холодный воздух и темнота на крыше заставили его поморщиться. Даже Дарвон не помогает, подумал он. Не до конца, во всяком случае. Голова все еще болит.
Он открыл дверь вертушки, забрался в салон и захлопнул дверь. Здесь еще холоднее. О боже. Бакмэн завел двигатель и включил обогрев кабины. Ледяной воздух из вмонтированных в пол вентиляторов ударил по ногам. Бакмэна затрясло. Дома мне будет лучше, подумал он. Наручные часы показывали половину третьего утра. Неудивительно, что так холодно.
Почему я выбрал Тавернера? — задумался генерал. Из шести миллиардов человек, населяющих эту планету, выбрать одного конкретного мужчину, который никому не, причинил зла и вообще ничего не сделал, разве что подвернулся властям. Так вот в чем дело, понял он. Джей-сон Тавернер позволил себе попасться на глаза. Не зря у нас говорят, если тебя один раз заметили, потом уже никогда не забудут.
Но я же могу выбрать кого-нибудь другого, как заметил Герб.
Нет, тут же возразил сам себе генерал. Снова и снова нет. Жребий был брошен с самого начала. Еще до того, как кто-либо из нас приложил к этому руку. Тавернер, ты был обречен со старта. С первого своего шага.
Мы играем роли, думал Бакмэн. Занимаем должности. Кто большую, кто маленькую. Кто заурядную, кто странную. Кто выдающуюся и причудливую. Кто заметную, кто менее заметную. А кто и вообще невидимую. Роль Джейсона Тавернера была грандиозна — в финале. И в финале надо было принимать решение. Если бы он остановился на том, с чего начал: ничтожный человечек без документов, прозябающий в грязном вонючем клоповнике…, если бы он там и остался, тогда его можно было бы и отпустить… Или, в худшем случае, законопатить в трудовой лагерь. Но Тавернер выбрал другое.
Какая— то иррациональная внутренняя воля порождала в нем стремление выделиться, стать заметным, известным. Хорошо, Джейсон Тавернер, думал Бакмэн, ты снова известен, знаменит, как прежде, даже еще больше. Твоя новая известность послужит высшим целям…, о которых ты ничего не знаешь и которые ты примешь на веру. И даже у края могилы твой рот будет все еще открыт, произнося один и тот же вопрос: “Что я сделал?” Так тебя и похоронят, с открытым ртом.
И я никогда не смогу тебе этого объяснить. Разве что сказать: не попадайся на глаза властям. Не буди нашего интереса. Не заставляй нас узнавать о тебе больше.
Когда— нибудь твоя история, детали и подробности твоего падения станут достоянием публики. Это случится не скоро, когда никому до этого больше не будет дела. Когда не будет исправительных лагерей и студенческих кам-пусов, окруженных полицейскими со скорострельными пулеметами. Полицейские в противогазах -это делает их похожими на отвратительных земляных тварей с хоботами и огромными глазами, опасных, низших животных. Когда-нибудь, может, даже проведут посмертное расследование и выяснят, что ты никому не причинил вреда, ничего не сделал…, просто тебя заметили.
Настоящая, окончательная истина заключена в том, что, несмотря на твою славу и бешеный успех у публики, тебя можно пустить в расход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53