Он спокойно сказал:
— Не делайте этого здесь… Лучше там, — Поддер показал глазами на раскрытое окно.
На шум вбежала охрана.
Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил:
— Какой подлец!
Поддер взял Жирбеша за руку:
— Майор!
— О, не беспокойтесь, — сказал Жирбеш, — смерть от пули будет слишком легка для него, — и крикнул солдатам: — Увести! Посадить и ее также, — и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: — Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете!
— Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул:
— Трутняк!
В дверях появился веснушчатый ординарец:
— Слушаю, вашескородие!
— Где Брынза?
— Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!
— Шпиона?
— Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!
— Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика!
— Слушаю, вашескородие! — И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание.
Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:
— Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?
— Лучшего невозможно ожидать!
Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.
Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.
— Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?
— Так точно!
— Тогда он далеко не уйдет. — Жирбеш подошел к пленникам.
— Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, — наградим и отпустим. А не то… Брынза!
— Есть Брынза!
— Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.
— Качели, стало быть! Ха-ха-ха!
— Молчи, скотина! Вон!
Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу:
— Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый.
— Да? Сделайте одолжение!
— Фамилия? — спросил бледнолицый офицер.
— Коптяем кличут.
— А подлинная, настоящая?
— Запамятовал.
— Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется?
Коптяй усмехнулся:
— И так когда-то звали.
— Молодец, что не запираешься! — офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: — Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги?
— Давненько.
— Отсидел срок?
— Нет, бежал.
Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:
— О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!
— За что был сослан на каторгу?
— За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи.
— Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!
— Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали…
Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот.
— Спросите, — обратился он к Жирбешу, — что заставило его совершить это преступление?
Жирбеш перевел старику вопрос.
— И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать…
Бледнолицый офицер ударил по столу.
— Лжешь! Ты убил моего отца!
— Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики пришибли, когда он в ту ночь бросил вас с матушкой, а сам шкуру свою спасти хотел.
…Солнце зашло. Комната слабо освещалась алым отблеском заката. Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее на столе среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла тишина. Вошел дежурный офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал:
— Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока не увенчались успехом. По всем дорогам разосланы патрули, усилены секреты. Задержано восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги.
Коля крепко сжал руку Суна и шепнул:
— Хотели Левку поймать!
— Не разговаривать! Увести этих оборвышей!
— Берись за шею, донесу, — сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну.
Коля поднял Суна и вынес его из комнаты.
Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя.
— Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, — сказал он.
— Неправда, ваше благородие. Был такой грех — раскаялся. Как зверь в лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а вышло, что без меня перешибли. Пока я в тайге хоронился, народ всем миром поднялся. Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду… Такого греха на душу не приму, — старик шагнул к столу.
Несколько офицеров выхватили револьверы. Брынза и ординарец Жирбеша схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные стороны. Дек Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла.
— Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте вы прокляты! — Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо сказал:
— Это мое последнее слово.
Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и били шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай. Коля и еще кто-то из арестованных помогли ему добраться до вороха сена. И только здесь дед Коптяй, наконец, заговорил.
— Развяжите руки, — попросил дед Коптяй.
Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на руках деда и утешать его, передавая рассказанное Суном:
— Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров! Ну, тогда мы дадим перцу белякам и американцам! Ишь, гады, по двадцать человек на одного набрасываются!
— Нет ли табачку у кого? — попросил дед Коптяй. — Мой-то отобрали.
Табак нашелся. Старик закурил.
Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на допрос или приводили с допроса. Коля и Сун дремали возле деда Коптяя. Но лишь звенел дверной запор, они вскакивали с одной мыслью: «Не Левку ли поймали?» Наконец под утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только дед Коптяй да учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя:
— Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!..
Необыкновенно медленно проходила эта ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Не делайте этого здесь… Лучше там, — Поддер показал глазами на раскрытое окно.
На шум вбежала охрана.
Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил:
— Какой подлец!
Поддер взял Жирбеша за руку:
— Майор!
— О, не беспокойтесь, — сказал Жирбеш, — смерть от пули будет слишком легка для него, — и крикнул солдатам: — Увести! Посадить и ее также, — и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: — Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете!
— Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул:
— Трутняк!
В дверях появился веснушчатый ординарец:
— Слушаю, вашескородие!
— Где Брынза?
— Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!
— Шпиона?
— Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!
— Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика!
— Слушаю, вашескородие! — И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание.
Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:
— Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?
— Лучшего невозможно ожидать!
Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.
Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.
— Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?
— Так точно!
— Тогда он далеко не уйдет. — Жирбеш подошел к пленникам.
— Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, — наградим и отпустим. А не то… Брынза!
— Есть Брынза!
— Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.
— Качели, стало быть! Ха-ха-ха!
— Молчи, скотина! Вон!
Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу:
— Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый.
— Да? Сделайте одолжение!
— Фамилия? — спросил бледнолицый офицер.
— Коптяем кличут.
— А подлинная, настоящая?
— Запамятовал.
— Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется?
Коптяй усмехнулся:
— И так когда-то звали.
— Молодец, что не запираешься! — офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: — Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги?
— Давненько.
— Отсидел срок?
— Нет, бежал.
Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:
— О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!
— За что был сослан на каторгу?
— За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи.
— Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!
— Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали…
Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот.
— Спросите, — обратился он к Жирбешу, — что заставило его совершить это преступление?
Жирбеш перевел старику вопрос.
— И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать…
Бледнолицый офицер ударил по столу.
— Лжешь! Ты убил моего отца!
— Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики пришибли, когда он в ту ночь бросил вас с матушкой, а сам шкуру свою спасти хотел.
…Солнце зашло. Комната слабо освещалась алым отблеском заката. Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее на столе среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла тишина. Вошел дежурный офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал:
— Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока не увенчались успехом. По всем дорогам разосланы патрули, усилены секреты. Задержано восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги.
Коля крепко сжал руку Суна и шепнул:
— Хотели Левку поймать!
— Не разговаривать! Увести этих оборвышей!
— Берись за шею, донесу, — сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну.
Коля поднял Суна и вынес его из комнаты.
Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя.
— Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, — сказал он.
— Неправда, ваше благородие. Был такой грех — раскаялся. Как зверь в лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а вышло, что без меня перешибли. Пока я в тайге хоронился, народ всем миром поднялся. Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду… Такого греха на душу не приму, — старик шагнул к столу.
Несколько офицеров выхватили револьверы. Брынза и ординарец Жирбеша схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные стороны. Дек Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла.
— Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте вы прокляты! — Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо сказал:
— Это мое последнее слово.
Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и били шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай. Коля и еще кто-то из арестованных помогли ему добраться до вороха сена. И только здесь дед Коптяй, наконец, заговорил.
— Развяжите руки, — попросил дед Коптяй.
Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на руках деда и утешать его, передавая рассказанное Суном:
— Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров! Ну, тогда мы дадим перцу белякам и американцам! Ишь, гады, по двадцать человек на одного набрасываются!
— Нет ли табачку у кого? — попросил дед Коптяй. — Мой-то отобрали.
Табак нашелся. Старик закурил.
Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на допрос или приводили с допроса. Коля и Сун дремали возле деда Коптяя. Но лишь звенел дверной запор, они вскакивали с одной мыслью: «Не Левку ли поймали?» Наконец под утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только дед Коптяй да учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя:
— Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!..
Необыкновенно медленно проходила эта ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55