Значит, Микола - его отец, а Володя внук деда...
Обидно и горько!..
- Давайте деду ничего не скажем... - Хмурец тяжело вздохнул.
- А что это даст? - Гриша сгреб истлевшие кусочки, ссыпал себе в карман. Мешок вытряхнул и начал набивать его кострицей.
Еще одна завалинка - в заросшем бурьяном и старыми кустами сирени палисаднике. Третья - вдоль тыльной стены. Таскать не перетаскать...
В самую жару появился дед Стахей - загнал телят на отдых в телятник. Поздоровался с рабочими, подошел к нам.
- Слушайте, молодцы, что я вспомнил... - дед присел на бревно. - Мой Микола перед войной собирался ко мне жену с дитем привезти показать. Да так и не собрался - война началась... Хлопчика Валеркой звали, как Чкалова. Такой ладный, писал, удался, весу тяжелого! И приметинка у малыша была - два крайние пальчика на правой ножке срослись... Вот я и считаю: коли б невестка живая была, то разыскала б меня, прислала весточку. Ведь не чужой я ей... Видно, разбомбили их там в казарме... Я видел, когда аэродром разыскал, ту казарму: шкилет, закопченные окна, что глазницы пустые...
Мы молчали, слушали. Не могли же мы перебить его: говорил ты нам, деду, про внука. И про невестку говорил... Одно только новое - примета на ноге. На правой...
Беспощадный Гриша вынул из кармана горсть трухи, показал Стахею Ивановичу.
- Вот все, что осталось от документов... Столько лет прошло! Сырость, мыши...
Дед сперва непонимающе уставился на ладонь Гриши. Потом дотронулся до бурой трухи дрожащими пальцами. Красные, набрякшие веки заморгали, по бороздкам морщин потекли слезы.
- Не может быть... Чтоб от человека да ничего на земле не осталось? Это ж не комар...
Мы сидели молча, и какая-то непомерная тяжесть давила на нас...
Плотники собирались расходиться на обед. Останавливались около деда, закуривали, утешали. Утешали своеобразно - подсчитывали, сколько односельчан погибло за время войны. И получалось, что ни одну хату война не обминула, а из некоторых забрала по нескольку человек.
Другие пробовали сложить из тех мельчайших обрывков хоть что-то напоминающее лист бумаги. И вздыхали, подымались с корточек, отходили и опять закуривали.
Отец Гриши плюнул себе на ладонь, ткнул туда окурок, вытер руку о замусоленные штаны - и вдруг схватил Гришу за локоть. Тот ойкнул, согнулся. Меня и Витю смело с бревна, как ветром.
- Марш домой! Старику самому негде жить!
- Не пойду! - рванулся Чаратун.
Дядька Иван даже с места не стронулся. И тогда Гриша хвать зубами за отцовскую руку!
- О! - Чаратун-старший огрел Гришу по щеке, подмял под себя и начал месить кулаками, все больше приходя в ярость. - Я тебе... выбью... эти ядовитые!..
Мужчины вырвали у него хлопца, а дядька Иван снова бросился на него и на них, размахивая кулаками. И тогда его повалили наземь, связали ремнем руки.
Стали вокруг, тяжело дыша, посасывая погасшие в суматохе цигарки. Осматривались по сторонам - не подожгли чего-нибудь?
Отец Гриши катался по соломе и мусору, скрежетал зубами:
- У-у, гады! Как вы мне надоели! Пропадите вы пропадом с этой хатой, со всем на свете!..
Строители стояли около Ивана, молча прикуривали друг у друга, и руки их дрожали.
Охал, не находя себе места, дед:
- Людцы! Что творится на моем дворе! Что творится!..
Я не участвовал в потасовке, но у меня тоже дрожали руки. Витя кусал губы и сжимал кулаки. Гриши не было - спрятался на сеновале.
- Развяжите... Убью выродка!
- Ничего, ничего... Тебе полезно полежать, остыть...
И тогда дядька Иван заплакал - тоненько, обиженно, как ребенок.
Наконец Чаратун-старший умолк.
- Что с ним делать, мужики? - сказал, обращаясь к плотникам, усатый дядька Николай, бригадир строителей.
- Отведем к участковому! Пусть отсчитает пятнадцать суток!
- Посидит - как шелковый станет...
Застонал дядька Иван.
- Пустите... Уйду я из села... Слово даю - никого и пальцем не трону...
- Ну что, мужики, - поверим? - снова спрашивает дядька Николай.
Заговорили все сразу:
- Пусть идет...
- Если что - на себя будет обижаться.
Дядьку Ивана развязали.
- Иди, работничек... Не нужны такие в колхозе.
- И семье спокойнее будет...
Отец Гриши посидел немного, растирая затекшие руки, потом встал и ни на кого не глядя, побрел домой.
Собрался он на удивление быстро. Через полчаса его уже видели с ободранным чемоданчиком в руках. В сторону дедовой усадьбы даже не посмотрел.
Направился к той дороге, что ведет в город.
Глава пятая
ЗДРАВСТВУЙ, ГЕРОЙ!
Областная больница расположена в бывших монастырских постройках. Они отгорожены от улицы высокой кирпичной стеной - старой, истрескавшейся, с пучками травы в расщелинах штукатурки. Были в этой стене и высокие ворота, окованные железом, а в одном месте - зеленая дверь. Узкая, как в хате, обшитая шалевкой - ромб в верхней половине и ромб в нижней. Посредине верхнего ромба - небольшое, заложенное изнутри фанеркой оконце.
Гриша постучал в дверь. Никто не отозвался.
- Может, не сюда? - забеспокоился Хмурец, а я посмотрел по сторонам. Может, через большие ворота?
- Я лучше знаю, где проходил, - отрезал Гриша. Поднял камешек и постучал им по фанерке.
Где-то звякнула щеколда, вторая... Послышался сварливый женский голос:
- Что там за шумашедший барабанит? Всех больных переполошил... Кнопка под носом, жвонок - так нет, не ндравится по-культурному...
Фанерка в оконце отскочила в сторону. Высунулось маленькое остренькое личико старухи в белой косынке, завязанной набекрень. Строго посмотрела на нас.
- А где же ваш хворый? А-а, так вы фулиганить?! Ка-а-ак схвачу онучу, ка-ак начну хлестать по зенкам вашим бештыжим!.. Жнать надо - через эту дверь только по "скорой помощи" принимают! Тут русскими буквами написано! сухонькая ручка просунулась в оконце, постучала по ромбу. - Видите?
Там, где она стучала, ничего не было написано. Виден только светлый прямоугольник, где, видимо, висела табличка с надписью.
- Нам больного надо увидеть! - быстренько и как можно ласковее сказал Гриша. - Он в хирургическом лежит, восьмая палата!
- С одиннадцати до пяти каждую шреду, шуботу и вошкрешенье, - заученной скороговоркой ответила бабка. - Передачи принимают в эти же часы в любой день. Через главные ворота!
Фанерка захлопнулась перед Гришкиным носом. Стукнула дверь в здании...
Ничего себе, "вежливая" старушка...
До одиннадцати часов еще минут сорок. Как долго!
Но дождемся, лишь бы пустили. Ведь сегодня не среда, а вторник...
- Пустят, - словно угадал мои мысли Чаратун. - Главный врач сказал, что к Володе можно через три дня. А три дня вчера истекли...
Мы медленно брели по одним и тем же улицам, вокруг одного и того же квартала. Улицы здесь еще уже тех, которые мы видели, когда приезжали на похороны летчика. И дома старые-старые... Смешно: если улицы пересекаются под острым углом, то и угол первого дома острый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40