И сейчас сидел в верхней горнице, подписывая грамоты, которые передавал ему Станята.
Свет, падавший из небольшого, затянутого пузырем окна на лицо Алексия, подчеркивал обострившиеся морщины чела, опущенные плечи, легкое дрожание руки, когда он, держа ее на весу, читал грамоту. Тут только и увидел Станята, как безмерно устал Алексий в Орде. Он и сам не мог избавиться о сю пору от ужаса, хотя и не видел зарезанных царевичей своими глазами.
Алексий явно сейчас не читал, глаза его были устремлены куда-то мимо строк, и потому Станята решился высказать вслух то, что думал:
— Нажили мы себе нового хана! Поди, станет пострашнее Узбека!
Алексий вздохнул, опустил грамоту, ответил устало:
— Бердибек долго не просидит!
Станята подумал (разговоры на ордынском базаре пришли ему в ум) и понял, что владыка прав.
— Кто же будет заместо ево? — вопросил.
— Не ведаю, Леонтий! — отозвался Алексий, кладя ладони на стол и глядя прямо перед собою. — Не ведаю!
— Може… и вовсе… — начал было Станята, но Алексий понял его до слов, покачал головою:
— Русь еще не готова к взлету! Нам доселева надобна Орда! Посему и жаль, что Джанибек убит! — Он расправил плечи, твердо взглянул на Станяту.
И тот, хоть и нелюбо было выслушивать, что Орда нужна для Руси, опять в душе согласился с наставником. Нету на Руси покамест сильной единой власти, нету даже князя, способного стать новым Михайлой Тверским или Калитой. И сколько-то лет, лет пять-шесть, просидит в Орде этот… — даже мысленно не хотелось называть Бердибека по имени.
Впрочем, ошибались оба. Новый хан не просидел на престоле и двух лет. А там пошла чехарда убийств и смены властителей, все передрались со всеми, и возникло то самое, что современники называли великою замятней, когда на Руси порою уже и не ведали, какой нынче хан сидит на престоле в Сарае…
И все это предстояло увидеть и во всем этом участвовать, не выпуская из рук кормила русского корабля, смертно усталому человеку, сидящему теперь за простым дубовым столом в припутной рязанской хоромине хлебосольного русского боярина, даже и имени которого не запомнит никто через несколько недолгих лет. Все это увидеть, и устоять, и выстоять, и вывести судно своей страны из бурных узкостей мелких усобиц на широкий простор грядущего государственного величия.
— Мне сказывали бесермены-купцы, единый из них, из далекой какой-то страны — не из Египта ли часом? — про ихнего книгочия одного, Ибн-Халдуном зовут. Так вот он как толкует? Один, вишь, строит государство, создает, другой заканчивает, а третий разрушает. Ежели с Узбека начать, дак Бердибек и должен все ихнее царство изничтожить! И в кажном дели так: подъем, после упрочение вроде, а после того — упадок. Дак вот, владыко, чего у татар ноне: упадок уже подошел?
— Думаю, нет еще. Да и начинать ежели, дак не с Узбека, а с Чингисхана! А впрочем, как знать! Много намешано в Орде разного народу! Ослабнет власть, и учнут они друг друга резать тогда.
— А мы, русичи?
— А мы еще не перестали друг друга резать! — с просквозившею горечью отмолвил Алексий. — Доколе поймем… Я, Леонтий, весь труд свой прилагаю к тому, дабы люди наши почуяли себя братьями во Христе и совокупить их под единою властью! И чтобы такого вот… — добавил он с легкою заминкой, — не было на Руси. Никогда!
Оба подумали про убийство Хвоста, и оба ничего не сказали вслух. Только Алексий вымолвил погодя:
— Не хуже они нас и не лучше! Нет в мире плохих и хороших! Только с одними нам можно жить, а с другими — нельзя.
— С латинами нельзя? — подсказывает Станята.
— И с мусульманами не станет льзя, — возражает Алексий, — ежели они захотят изничтожить всех христиан!
— Сами себя уничтожат! — произносит Станята, еще и не ведая, насколько он прав.
— Не себя, Орду! — поправляет Алексий. — Уничтожат мунгальскую власть, а без единого стержня, без власти единой, все и распадет на улусы и начнется война. Бают, в Хорезме уже началась, в Катае тоже, а там и до Сарая дойдет.
— А нам с има как же тогда? — вопрошает Станята.
— Не с ними и не с католиками надо быть, а с самими собой! И ежели сего не поймем — погибнем!
— Верно, владыко! — вздыхает Станька, поглядывая на Алексия, который уже преодолел силою воли краткий миг усталости и вновь окреп и статью, и голосом.
— Ну их всех в ведьмин мох! Я поездил с тобою, поглядел на греков и на фрягов, и в Новом Городи у нас с жиру лопаются, а чуть что, Литву зовут на помочь! И Орда… Тоже и у их теперь замятня настает… Должно нам, русичам, быти с самими собой! Выстанем? — вопрошает он с надеждою, заглядывая в лицо наставнику.
— Выстанем, Леонтий! — твердо отвечает митрополит. — Молюсь и верую! Аще Господь за нас, кто на ны?
Алексий недаром рассылал грамоты с пути. Филипьевым постом, когда землю скрепило морозом, а рождественские снега еще не содеяли непроходными пути, рати из Волока Ламского и Можая вместе с тверской помочью, посланной Василием Кашинским, вышли в поход. Под Ржевою всем полкам приказано было быть в один и тот же день.
Вразумленные Алексием бояре уже не медлили и не ссылались один на другого. По стылым дорогам со звонко лопающимся ледком над пустыми, вымороженными до дна лужами пошли на рысях конные рати.
Никита, едва успевший окончить свои хоромы, отправлялся тоже на войну.
Сруб поставили еще весной, но из-за летних работ — пахоты, покоса и жатвы — со всем прочим сильно задержали и уже осенью крыли свежею соломою кровлю по жердяным обрешетинам, настилали полы из целых, обтесанных только с одной стороны полубревен (главное отличие господского дома от крестьянских, в коих тут почасту полы в избе оставляли попросту земляные), мастерили сени, клали обширную русскую печь и устраивали светелку для боярыни.
Уже и пара коров стояла рядом с конем и купленным на днях стригуном-жеребенком во дворе, и овцы грудились в загоне, и Наталья со вздернутым животом (вот-вот родить) сама мутовкою сбивала масло, поглядывая на мужа, который вместе с плотниками довершал хоромину, в то время как девка то мыла полы, то моталась из горницы в хлев, и уже яснело, что без холопа, хоть какого, им не обойтись.
Кормы из деревни теперь частью возили митрополичьему ключнику, и мужики, которые, в общем, выиграли от последних перемен, ибо под митрополичьим крылом избавились от многих княжеских повинностей, были довольны. На Никиту поглядывали с прищуром, догадывая, что дело не так-то чисто и в чем-то их барин крупно проворовался, раз под митрополита забрали, но в глаза Никите не говорили ничего.
Приказ Никите прибыть в Москву привез послушник, посланный селецким волостелем, и ехать надо было, не стряпая, вместе с ним.
Дул холодный ветер со снежною крупой. Серую стылую дорогу уже почти всю запорошило белым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Свет, падавший из небольшого, затянутого пузырем окна на лицо Алексия, подчеркивал обострившиеся морщины чела, опущенные плечи, легкое дрожание руки, когда он, держа ее на весу, читал грамоту. Тут только и увидел Станята, как безмерно устал Алексий в Орде. Он и сам не мог избавиться о сю пору от ужаса, хотя и не видел зарезанных царевичей своими глазами.
Алексий явно сейчас не читал, глаза его были устремлены куда-то мимо строк, и потому Станята решился высказать вслух то, что думал:
— Нажили мы себе нового хана! Поди, станет пострашнее Узбека!
Алексий вздохнул, опустил грамоту, ответил устало:
— Бердибек долго не просидит!
Станята подумал (разговоры на ордынском базаре пришли ему в ум) и понял, что владыка прав.
— Кто же будет заместо ево? — вопросил.
— Не ведаю, Леонтий! — отозвался Алексий, кладя ладони на стол и глядя прямо перед собою. — Не ведаю!
— Може… и вовсе… — начал было Станята, но Алексий понял его до слов, покачал головою:
— Русь еще не готова к взлету! Нам доселева надобна Орда! Посему и жаль, что Джанибек убит! — Он расправил плечи, твердо взглянул на Станяту.
И тот, хоть и нелюбо было выслушивать, что Орда нужна для Руси, опять в душе согласился с наставником. Нету на Руси покамест сильной единой власти, нету даже князя, способного стать новым Михайлой Тверским или Калитой. И сколько-то лет, лет пять-шесть, просидит в Орде этот… — даже мысленно не хотелось называть Бердибека по имени.
Впрочем, ошибались оба. Новый хан не просидел на престоле и двух лет. А там пошла чехарда убийств и смены властителей, все передрались со всеми, и возникло то самое, что современники называли великою замятней, когда на Руси порою уже и не ведали, какой нынче хан сидит на престоле в Сарае…
И все это предстояло увидеть и во всем этом участвовать, не выпуская из рук кормила русского корабля, смертно усталому человеку, сидящему теперь за простым дубовым столом в припутной рязанской хоромине хлебосольного русского боярина, даже и имени которого не запомнит никто через несколько недолгих лет. Все это увидеть, и устоять, и выстоять, и вывести судно своей страны из бурных узкостей мелких усобиц на широкий простор грядущего государственного величия.
— Мне сказывали бесермены-купцы, единый из них, из далекой какой-то страны — не из Египта ли часом? — про ихнего книгочия одного, Ибн-Халдуном зовут. Так вот он как толкует? Один, вишь, строит государство, создает, другой заканчивает, а третий разрушает. Ежели с Узбека начать, дак Бердибек и должен все ихнее царство изничтожить! И в кажном дели так: подъем, после упрочение вроде, а после того — упадок. Дак вот, владыко, чего у татар ноне: упадок уже подошел?
— Думаю, нет еще. Да и начинать ежели, дак не с Узбека, а с Чингисхана! А впрочем, как знать! Много намешано в Орде разного народу! Ослабнет власть, и учнут они друг друга резать тогда.
— А мы, русичи?
— А мы еще не перестали друг друга резать! — с просквозившею горечью отмолвил Алексий. — Доколе поймем… Я, Леонтий, весь труд свой прилагаю к тому, дабы люди наши почуяли себя братьями во Христе и совокупить их под единою властью! И чтобы такого вот… — добавил он с легкою заминкой, — не было на Руси. Никогда!
Оба подумали про убийство Хвоста, и оба ничего не сказали вслух. Только Алексий вымолвил погодя:
— Не хуже они нас и не лучше! Нет в мире плохих и хороших! Только с одними нам можно жить, а с другими — нельзя.
— С латинами нельзя? — подсказывает Станята.
— И с мусульманами не станет льзя, — возражает Алексий, — ежели они захотят изничтожить всех христиан!
— Сами себя уничтожат! — произносит Станята, еще и не ведая, насколько он прав.
— Не себя, Орду! — поправляет Алексий. — Уничтожат мунгальскую власть, а без единого стержня, без власти единой, все и распадет на улусы и начнется война. Бают, в Хорезме уже началась, в Катае тоже, а там и до Сарая дойдет.
— А нам с има как же тогда? — вопрошает Станята.
— Не с ними и не с католиками надо быть, а с самими собой! И ежели сего не поймем — погибнем!
— Верно, владыко! — вздыхает Станька, поглядывая на Алексия, который уже преодолел силою воли краткий миг усталости и вновь окреп и статью, и голосом.
— Ну их всех в ведьмин мох! Я поездил с тобою, поглядел на греков и на фрягов, и в Новом Городи у нас с жиру лопаются, а чуть что, Литву зовут на помочь! И Орда… Тоже и у их теперь замятня настает… Должно нам, русичам, быти с самими собой! Выстанем? — вопрошает он с надеждою, заглядывая в лицо наставнику.
— Выстанем, Леонтий! — твердо отвечает митрополит. — Молюсь и верую! Аще Господь за нас, кто на ны?
Алексий недаром рассылал грамоты с пути. Филипьевым постом, когда землю скрепило морозом, а рождественские снега еще не содеяли непроходными пути, рати из Волока Ламского и Можая вместе с тверской помочью, посланной Василием Кашинским, вышли в поход. Под Ржевою всем полкам приказано было быть в один и тот же день.
Вразумленные Алексием бояре уже не медлили и не ссылались один на другого. По стылым дорогам со звонко лопающимся ледком над пустыми, вымороженными до дна лужами пошли на рысях конные рати.
Никита, едва успевший окончить свои хоромы, отправлялся тоже на войну.
Сруб поставили еще весной, но из-за летних работ — пахоты, покоса и жатвы — со всем прочим сильно задержали и уже осенью крыли свежею соломою кровлю по жердяным обрешетинам, настилали полы из целых, обтесанных только с одной стороны полубревен (главное отличие господского дома от крестьянских, в коих тут почасту полы в избе оставляли попросту земляные), мастерили сени, клали обширную русскую печь и устраивали светелку для боярыни.
Уже и пара коров стояла рядом с конем и купленным на днях стригуном-жеребенком во дворе, и овцы грудились в загоне, и Наталья со вздернутым животом (вот-вот родить) сама мутовкою сбивала масло, поглядывая на мужа, который вместе с плотниками довершал хоромину, в то время как девка то мыла полы, то моталась из горницы в хлев, и уже яснело, что без холопа, хоть какого, им не обойтись.
Кормы из деревни теперь частью возили митрополичьему ключнику, и мужики, которые, в общем, выиграли от последних перемен, ибо под митрополичьим крылом избавились от многих княжеских повинностей, были довольны. На Никиту поглядывали с прищуром, догадывая, что дело не так-то чисто и в чем-то их барин крупно проворовался, раз под митрополита забрали, но в глаза Никите не говорили ничего.
Приказ Никите прибыть в Москву привез послушник, посланный селецким волостелем, и ехать надо было, не стряпая, вместе с ним.
Дул холодный ветер со снежною крупой. Серую стылую дорогу уже почти всю запорошило белым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177