А потом этот проклятый пакет с приказом собираться в Питербурх!
– Ты что это, Возницын, не весел? – удивленно спрашивали его товарищи. – Аль уезжать не желаешь? Не надоели тебе еще астраханская жарища, комары да лихоманки?
Весь день всё валилось из рук. Еле дождался вечера.
Злило Возницына еще и то, что сегодня встретиться с Софьей у него, в порту, не придется: приехали из Ярковской гавани Андрюша Дашков и Масальский. Они живо собрались в путь-дорогу: оба радовались указу и горели желанием поскорее уехать из Астрахани.
Софья встретила неприятное известие спокойно:
– Только зиму прожить, а там я приеду к тебе. Князь Ментиков, дядя капитанши, обещал Мишукову, что он весной вернется в Питербурх.
Возницын шел, вспоминая все это, и думал, что Софья еще так близко, за этими вот домишками, а кажется уж, бог весть, как далеко…
И как-то не верилось, что еще полчаса тому назад он целовал эти пухлые губы, эти синие глаза…
Сладкая грусть щемила сердце.
Он нехотя шел домой. Ему не хотелось сейчас ни с кем говорить, а Возницын знал: у себя в горнице он застанет Андрюшу и Масальского.
Они, поди, еще не спят! И снова станут трунить над ним, что Саша так же не хочет уезжать из Астрахани, как четыре года назад не хотел уезжать из Санкт-Питербурха.
V
В первое воскресенье после отъезда Возницына Софья, как всегда, отпросилась у капитанши навестить старуху-управительницу.
Итти в город у Софьи не было желания, но приходилось хоть на первых порах продолжать старую уловку, чтобы не навлечь подозрения.
Софья вышла из дому, не зная, куда направиться.
Так тоскливо было ходить одной и знать, что у кирпичных городских ворот или из-за лачуг астраханских жителей не выглянет знакомая, высокая фигура.
Она знала, что Возницын уже далеко, а все-таки невольно присматривалась ко всякому моряку – точно надеялась встретить Сашу.
Софья пошла к индийскому двору посмотреть на персидские шелка.
У каменных ларей, сделанных наподобие монастырских келий, подогнув под себя ноги, сидели на коврах красивые индийцы.
В глубине ларей виднелись яркие шелка, пестрые кафтаны, шальвары, разноцветные кушаки, черкесские бурки.
Спереди на лотке лежали стопки золота и серебра в самой разнообразной монете.
Софье рассказали этот обычай индийских купцов раз в год выкладывать на лоток все наличные деньги, чтобы покупатели могли оценить состоятельность купца.
Белозубые индийцы провожали Софью жадными глазами.
У одного ларя Софья увидела любопытную сцену: грязный казаченок лет восьми держал ворону. Он тискал птицу, и ворона пронзительно кричала.
По гостиному двору проходили русские, калмыки, персы, кабардинцы, армяне – никто не обращал внимания на отчаянные вороньи вопли. Только молодой высокий индиец, покраснев от злости, кричал:
– Пусти, зачем тебе птица?
Казаченок продолжал тискать бедную ворону и торговался с индийцем:
– Дай алтын – пущу!
Софья как раз поравнялась с казаченком. Она схватила его за шыворот.
– Пускай ворону, не мучь!
Казаченок, зло вытаращив глаза, вырвался, ругаясь.
Софья хотела уже отпустить его, чтобы не слышать этой непристойной ругани, но индиец швырнул монету:
– На алтын!
Казаченок подбросил ворону вверх, а сам кинулся подымать деньги.
Ворона, взмахнув крыльями, улетела к Спасскому монастырю.
Индиец с благодарностью посмотрел на Софью.
Выйдя из индийского двора, Софья не знала, куда себя девать.
Она не раз говорила капитанше, что вотчинная старица живет в слободке за Кутумом, и потому решила посидеть на берегу Волги, чтобы хоть возвращаться с той стороны.
Софья вышла к берегу и села на песок.
Софья сидела, вспоминая, как совсем недавно, еще неделю тому назад, она с Возницыным гуляла здесь.
Софье взгрустнулось.
И надо же было Адмиралтейств-Коллегии вызвать мичманов в Питербурх! Пожили бы здесь хоть до весны, а там вместе бы поехали: капитан Мишуков клянется, что дальше весны не останется в Астрахани.
С противоположного берега кто-то переезжал на лодке в город.
Человек был в лодке один. Он сидел на веслах, и Софья видела только его малиновый кафтан и красную турецкую феску.
Софья мельком взглянула на лодку и на красную феску и снова задумалась о своей жизни.
За эти несколько недель, что она прожила в Астрахани, Софье все уже здесь надоело.
Хотелось уехать отсюда куда-либо еще. Хотелось новых впечатлений. Хотелось – и сама не знала чего…
Софья теребила конец шарфа.
– Кали? гимэ?ра сас! Добрый день! – раздалось вдруг над самым ухом.
Софья даже вздрогнула от неожиданности и оглянулась: в двух шагах от нее стоял, улыбаясь одними масляными глазами, черноусый управитель вотчинами, Галатьянов.
Он был в фиолетовом атласном кафтане и красной турецкой феске.
– Добрый день! – безразличным тоном ответила Софья.
– Что вы здесь одна скучаете? – сказал Галатьянов, опускаясь рядом с ней на песок.
Но не успел он сесть, как Софья вскочила на ноги.
Теперь Галатьянов глядел на нее вверх и смеялся:
– Вот уж это напрасно: вы сидели, я – стоял; я сел – вы встали. Посидите, поговорим!
Софье почему-то был противен этот человек.
– Нам не о чем говорить, – сказала она и, повернувшись, быстро пошла к воротам.
Галатьянов, взбешенный, вскочил на ноги.
– А с длинноногим мичманом находилось говорить о чем? Брезгуешь? Уходишь? Па?ни студиаба?лу . Погоди! – кричал Галатьянов.
Софья ускоряла шаги.

Пятая глава
I
Соборный протопоп Никита вышел из алтаря, держа в руках какую-то бумагу.
Герасим Шила, считавший у свечного ящика денежки и полушки, вырученные за обеднею, приостановился: не иначе будет читать царицын указ. Может, что-либо о подушных деньгах или снова про штраф с неисповедывающихся.
Протопоп стоял, отдуваясь – ожидал, пока народ подойдет поближе к амвону. Потом возгласил, читая точно акафист, нараспев:

«Понеже известно ея императорскому величеству учинилось, что многие рекруты не хотя быть в службе ея величества сами себя злодейски портят, и отсекают у рук и ног пальцы, и растравливают раны, и протчия различные вымышленно приключают себе болезни, и сие все не от иного чего чинится, как от того, что не имеют страха божия, и не знают как тяжкой грех есть преступление, а наипаче что лишит себя добровольно некоторых чувств или членов…»
Герасим Шила не стал дальше слушать – ведь холопов он не имел, в рекруты ему ставить было некого. Он принялся снова считать выручку.
– Эх, опять воровская деньга! – подумал он, разглядывая монету. – И как это я не приметил, кто ее мне сунул? – досадовал он.
Пересчитав деньги, Шила запер их в сундук, привесил замок и стал за свечным ящиком, ожидая, когда протопоп окончит чтение царицына указа.
А протопоп все еще гудел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91