В сегодняшней пьесе для меня не нашлось роли.
Александр сказал, как угнетает его, что воины совсем утратили присутствие духа, а потому он собрал всех их на совет, дабы вместе решить, идти ли дальше. Конечно, царь ни на минуту не мог допустить, что ему не удастся убедить их подчиниться. Не думаю, чтобы мысль действительно взять и поворотить назад даже приходила ему в голову.
Стиль его речи был великолепен, выразителен, без лишней риторики, хоть Александр не записал ни единого слова, готовясь к ней. Он говорил о победах: зачем им, прошедшим всю Азию, бояться народов, обитающих за рекой? Цель уже близка. Они подошли к Внешнему океану — тому самому, что омывает Гир-канию на севере и Персию — на юге; они стоят ныне у самых дальних границ земли. Он не мог поверить — и я слышал недоумение в голосе Александра, — что воины не чувствовали того стремления, которое сжигало его самого изнутри. Неужели он не разделял с ними опасности, вопросил царь, и не делился добычей? Неужели они способны сдаться, столь близко подойдя к исполнению долга?
— Будьте же стойкими! — кричал он им. — Разве не замечательно — жить мужественно и умереть, снискав вечную славу?
Чистый голос Александра дрогнул. Он ждал. Тишину нарушали лишь звонкое пение голосистой пичуги и далекий лай псов.
Подождав еще немного, он крикнул:
— Ну же! Я сказал все, что хотел. Вы пришли, и теперь я хочу послушать вас.
При этих его словах воины в толпе зашевелились и стали переминаться с ноги на ногу. Внезапно я вспомнил то, как молчали персидские полководцы перед Дарием — на том, последнем совете; и тогда я осознал разницу. Дария презирали. Александр же внушил трепет, пристыдив; слова, которые совсем недавно готовы были сами вырваться из глоток, умерли невысказанными. И все же, как и Дарий в тот день, он не поколебал их решимости.
— Говорите же, кто-нибудь, — сказал Александр. — Вам нечего бояться. Если ж вам мало моего слова, я могу и поклясться!
Кто-то забормотал:
— Да, Кен, иди скажи.
Широкоплечий седой воин уже распихивал толпу, пробираясь к помосту. Я отлично помнил Кена, даже до его подвигов в последней битве. Кен бился еще под началом Филиппа и, будучи солдатом до мозга костей, не встревал в политические игры. Там, где требовались здравый смысл и непреклонный, почти до упрямства, дух, царь призывал Кена. Теперь они глядели друг на друга, и лицо старого воина (единственное, что я мог видеть из своего убежища) говорило: «Тебе не понравится то, что я скажу, но я доверяю тебе».
— Господин, — начал Кен, — ты созвал нас на свободный совет, и мы пришли. Я не буду говорить за нас, командиров; по-моему, у меня нет такого права. Ты всегда был щедр — и можно сказать, мы уже получили плату за то, чтобы продолжать путь. Если ты желаешь двигаться дальше, наша работа как раз и состоит в том, чтобы проследить за выполнением твоей воли; именно за это нас и повысили в чине. Итак, с твоего разрешения, я буду говорить за простых воинов. Они идут не за мною, господин. За тобой. Именно поэтому я скажу все, с чем пришел.
Александр ничего не ответил. Я видел, что спина его напряглась натянутой тетивой.
— Наверное, я самый старый здесь. Ежели я и смог прославить свое имя на бранном поле, то лишь благодаря тебе, господин… Ну так вот. Люди, как ты сам уже сказал, вынесли на своих плечах больше, чем все прочие армии. И вновь благодаря одному тебе. Но коли уж простые вояки говорят: «Хватит», они заслуживают быть услышанными. Подумай, сколько македонцев покинули родные края, выходя с тобою в дальний поход. Сколько их осталось?
Прекрасный старик. Отменный воин. Македонец, говорящий со своим царем по древнему обычаю. Чем был для него мой народ, все эти персидские наездники с гордыми лицами и узкими плечами? Чем были могучие бактрийцы, горбоносые согдианцы, рыжеволосые фракийцы, высокие инды в своих раскрашенных тюрбанах — все те, кто делил с ним победы? Случайными встречами на пути, ведущем домой.
— Мы погибали на полях сражений, нас косили лихорадка и язвы. Среди нас есть калеки, коим уже не воевать более… А те, что поселились в твоих новых городах? Не все они довольны своей участью, но там они и останутся. Погляди теперь на оставшихся с тобою: мы годимся пугать воронье в этих индских тряпках! Ежели снаряжение воина не приносит ему ни удобства, ни гордости, это снижает боевой дух всей армии. А что уж говорить о коннице? Копыта лошадей уже совсем поистерлись… И, господин, дома нас ждут жены и дети… Наши дети уже сейчас покажутся нам чужаками; скоро то же станется и с нашими женами. Господин, воины хотят попасть домой со всеми своими пожитками, пока еще их имена не совсем позабыты в родных деревнях. И ежели они доберутся туда, то очень скоро новая армия вырастет прямо из земли, упрашивая тебя вести ее за собой. Возвращайся, царь. Твоя мать, должно быть, мечтает повидать тебя. Так будет лучше, господин. Поверь, так будет лучше.
Его голос задрожал, и убеленный сединами старый воин закрыл трясущимися пальцами глаза. Глотка его издала хриплый звук, словно бы он собирался сплюнуть; но нет, то был всхлип.
И, словно этот всхлип был сигналом, отовсюду раздались крики — не возгласы злобы и гнева, но явная мольба. Они почти стонали, вздымая руки к небесам. И если то были тщательно отобранные царем военачальники, что же тогда творилось с простыми воинами?
Александр стоял недвижно. Крики смолкли — все ждали его ответа.
— Совет распущен. — Царь резко повернулся спиною к пришедшим и двинулся прямо к своему шатру.
Двое полководцев высочайшего ранга, его друзья, попытались было последовать за ним, но, обернувшись у входа, Александр бросил вновь:
— Совет распущен.
Еще в Сузах познал я азы искусства быть невидимым. Этому учишься довольно быстро, и, пока Александр отмерял шагами расстояние от одной стены шатра до другой, я до поры затаился в углу. Когда царь яростно задергал ремешок шлема, я тихонько подошел и помог ему снять военное облачение, после чего вновь сделался невидимкой. Это дало мне время поразмыслить.
Разделяли ли воины его веру в близость океана? Я вспоминал толпу случайных людей — торговцев, мастеровых и артистов, — вечно шатавшихся по нашему лагерю. Там были и толмачи, надеявшиеся получить свою скромную плату там, где языка знаков уже недоставало. Царские толмачи переводят только то, что им говорят, и в остальных случаях хранят молчание. Рыночные же толмачи, заработав несколько монет, с охотою заводят длинные беседы. Постоянно общаясь с путешественниками, купцами да караванщиками, они часто рассказывают о далеких странах, в которых побывали. Описывают трудности пути… Возможно ли, чтобы простые воины знали о них больше, чем мы? Великий Аристотель, мудрейший из греков, поведал Александру о том, как именно был сотворен мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
Александр сказал, как угнетает его, что воины совсем утратили присутствие духа, а потому он собрал всех их на совет, дабы вместе решить, идти ли дальше. Конечно, царь ни на минуту не мог допустить, что ему не удастся убедить их подчиниться. Не думаю, чтобы мысль действительно взять и поворотить назад даже приходила ему в голову.
Стиль его речи был великолепен, выразителен, без лишней риторики, хоть Александр не записал ни единого слова, готовясь к ней. Он говорил о победах: зачем им, прошедшим всю Азию, бояться народов, обитающих за рекой? Цель уже близка. Они подошли к Внешнему океану — тому самому, что омывает Гир-канию на севере и Персию — на юге; они стоят ныне у самых дальних границ земли. Он не мог поверить — и я слышал недоумение в голосе Александра, — что воины не чувствовали того стремления, которое сжигало его самого изнутри. Неужели он не разделял с ними опасности, вопросил царь, и не делился добычей? Неужели они способны сдаться, столь близко подойдя к исполнению долга?
— Будьте же стойкими! — кричал он им. — Разве не замечательно — жить мужественно и умереть, снискав вечную славу?
Чистый голос Александра дрогнул. Он ждал. Тишину нарушали лишь звонкое пение голосистой пичуги и далекий лай псов.
Подождав еще немного, он крикнул:
— Ну же! Я сказал все, что хотел. Вы пришли, и теперь я хочу послушать вас.
При этих его словах воины в толпе зашевелились и стали переминаться с ноги на ногу. Внезапно я вспомнил то, как молчали персидские полководцы перед Дарием — на том, последнем совете; и тогда я осознал разницу. Дария презирали. Александр же внушил трепет, пристыдив; слова, которые совсем недавно готовы были сами вырваться из глоток, умерли невысказанными. И все же, как и Дарий в тот день, он не поколебал их решимости.
— Говорите же, кто-нибудь, — сказал Александр. — Вам нечего бояться. Если ж вам мало моего слова, я могу и поклясться!
Кто-то забормотал:
— Да, Кен, иди скажи.
Широкоплечий седой воин уже распихивал толпу, пробираясь к помосту. Я отлично помнил Кена, даже до его подвигов в последней битве. Кен бился еще под началом Филиппа и, будучи солдатом до мозга костей, не встревал в политические игры. Там, где требовались здравый смысл и непреклонный, почти до упрямства, дух, царь призывал Кена. Теперь они глядели друг на друга, и лицо старого воина (единственное, что я мог видеть из своего убежища) говорило: «Тебе не понравится то, что я скажу, но я доверяю тебе».
— Господин, — начал Кен, — ты созвал нас на свободный совет, и мы пришли. Я не буду говорить за нас, командиров; по-моему, у меня нет такого права. Ты всегда был щедр — и можно сказать, мы уже получили плату за то, чтобы продолжать путь. Если ты желаешь двигаться дальше, наша работа как раз и состоит в том, чтобы проследить за выполнением твоей воли; именно за это нас и повысили в чине. Итак, с твоего разрешения, я буду говорить за простых воинов. Они идут не за мною, господин. За тобой. Именно поэтому я скажу все, с чем пришел.
Александр ничего не ответил. Я видел, что спина его напряглась натянутой тетивой.
— Наверное, я самый старый здесь. Ежели я и смог прославить свое имя на бранном поле, то лишь благодаря тебе, господин… Ну так вот. Люди, как ты сам уже сказал, вынесли на своих плечах больше, чем все прочие армии. И вновь благодаря одному тебе. Но коли уж простые вояки говорят: «Хватит», они заслуживают быть услышанными. Подумай, сколько македонцев покинули родные края, выходя с тобою в дальний поход. Сколько их осталось?
Прекрасный старик. Отменный воин. Македонец, говорящий со своим царем по древнему обычаю. Чем был для него мой народ, все эти персидские наездники с гордыми лицами и узкими плечами? Чем были могучие бактрийцы, горбоносые согдианцы, рыжеволосые фракийцы, высокие инды в своих раскрашенных тюрбанах — все те, кто делил с ним победы? Случайными встречами на пути, ведущем домой.
— Мы погибали на полях сражений, нас косили лихорадка и язвы. Среди нас есть калеки, коим уже не воевать более… А те, что поселились в твоих новых городах? Не все они довольны своей участью, но там они и останутся. Погляди теперь на оставшихся с тобою: мы годимся пугать воронье в этих индских тряпках! Ежели снаряжение воина не приносит ему ни удобства, ни гордости, это снижает боевой дух всей армии. А что уж говорить о коннице? Копыта лошадей уже совсем поистерлись… И, господин, дома нас ждут жены и дети… Наши дети уже сейчас покажутся нам чужаками; скоро то же станется и с нашими женами. Господин, воины хотят попасть домой со всеми своими пожитками, пока еще их имена не совсем позабыты в родных деревнях. И ежели они доберутся туда, то очень скоро новая армия вырастет прямо из земли, упрашивая тебя вести ее за собой. Возвращайся, царь. Твоя мать, должно быть, мечтает повидать тебя. Так будет лучше, господин. Поверь, так будет лучше.
Его голос задрожал, и убеленный сединами старый воин закрыл трясущимися пальцами глаза. Глотка его издала хриплый звук, словно бы он собирался сплюнуть; но нет, то был всхлип.
И, словно этот всхлип был сигналом, отовсюду раздались крики — не возгласы злобы и гнева, но явная мольба. Они почти стонали, вздымая руки к небесам. И если то были тщательно отобранные царем военачальники, что же тогда творилось с простыми воинами?
Александр стоял недвижно. Крики смолкли — все ждали его ответа.
— Совет распущен. — Царь резко повернулся спиною к пришедшим и двинулся прямо к своему шатру.
Двое полководцев высочайшего ранга, его друзья, попытались было последовать за ним, но, обернувшись у входа, Александр бросил вновь:
— Совет распущен.
Еще в Сузах познал я азы искусства быть невидимым. Этому учишься довольно быстро, и, пока Александр отмерял шагами расстояние от одной стены шатра до другой, я до поры затаился в углу. Когда царь яростно задергал ремешок шлема, я тихонько подошел и помог ему снять военное облачение, после чего вновь сделался невидимкой. Это дало мне время поразмыслить.
Разделяли ли воины его веру в близость океана? Я вспоминал толпу случайных людей — торговцев, мастеровых и артистов, — вечно шатавшихся по нашему лагерю. Там были и толмачи, надеявшиеся получить свою скромную плату там, где языка знаков уже недоставало. Царские толмачи переводят только то, что им говорят, и в остальных случаях хранят молчание. Рыночные же толмачи, заработав несколько монет, с охотою заводят длинные беседы. Постоянно общаясь с путешественниками, купцами да караванщиками, они часто рассказывают о далеких странах, в которых побывали. Описывают трудности пути… Возможно ли, чтобы простые воины знали о них больше, чем мы? Великий Аристотель, мудрейший из греков, поведал Александру о том, как именно был сотворен мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154