Мы все еще ничего не говорили - по крайней мере словами. Отвернувшись от стены, мы увидели людей - одни приносили жертвы у алтарей, другие входили в храмы, третьи покидали их; но нам казалось, что вокруг пусто, что здесь нет никого, кроме нас двоих. Когда мы подошли к большому алтарю Афины, я остановился и спросил:
– Поклянемся?
Он подумал немного и ответил:
– Нет. Когда человек нуждается в клятве, он потом раскаивается, что принес ее, и держит обет свой лишь из страха. А наша верность должна исходить из наших душ и держаться любовью.
Уже добравшись до Портика, я остановился.
– Я должен совершить подношение Гермесу, прежде чем уйду. Он ответил на мою молитву.
– Что же это была за молитва?
– Я молил его сказать мне, желает ли Сократ чего-то.
Он какое-то время смотрел на меня, сведя брови, потом рассмеялся:
– Соверши свое подношение; поговорим позже.
Я пошел купить благовонной мирры, а Лисий отправился в Храм Девы. Он отсутствовал дольше, чем я, и я подождал его у маленького Храма Победы [63] на бастионе, который почти достроили в этом году. Когда он наконец появился, я спросил, чему он смеялся.
– Сказать по правде, - отвечал он, - я все гадал, в меня ли ты влюблен или в Сократа. Может, я просто жертва, которую ты заклал на алтаре, чтобы пригласить твоего друга поужинать мясом вместе с тобой?
Я повернулся, чтобы возразить, но он улыбался.
– Я тебя прощаю, - сказал он, - не могу не простить: я сам был его пленником с пятнадцати лет. Помню, на Гермесов День кто-то привел его в школу. Наши с Менексином педагоги удрали вместе выпить, мы и начали слушать. Он заметил, как мы навострили уши за спинами у мужей, подозвал нас поближе и спросил, что такое дружба. Кончилось тем, что мы так и не смогли договориться об определении; мы с Менексином спорили об этом до самого вечера. После этого мой бедный отец не знал покоя, пока не позволил мне идти к нему.
Прежде чем спуститься вниз, мы остановились еще раз взглянуть на горы. Воздух был так прозрачен, что в северной стороне можно было разглядеть местность до самой Декелеи, откуда обычно появлялись спартанцы до перемирия. Там поднималась тоненькая струйка дыма - какой-то страж или пастух развел полуденный костер.
Глава одиннадцатая
Неделя проходила за неделей, принося зиму на поля и весну в мою душу. Когда великий Гелиос освещает скованный льдом пруд, птицы поднимаются в воздух, а вечером звери приходят на водопой, так и я, озаренный солнцем счастья, вместо поклонников начал заводить друзей. Но голова моя была слишком полна Лисием, чтобы заметить разницу, а когда он бывал занят, я просто не знал, как убить время.
Однажды с Сицилии пришло донесение, которое было зачитано на Собрании. Мы, юноши, еще не достигшие возраста, болтались у подножия Пникса [64], ожидая новостей. Взрослые мужи спускались группами с холма с вытянутыми лицами и громко переговаривались.
Никий писал в своем донесении, что Гилипп, спартанский полководец, собрал войско на дальней стороне острова, упражнял его, научил дисциплине и выступил маршем, чтобы снять осаду с Сиракуз. Он окопался на высоком месте, зажав наше войско между собой и городом. Он объединил Сицилию против нас, да еще ожидалось прибытие войск из спартанского союза. В заключение Никий просил выслать второе войско, числом не меньше первого, и казну для его содержания и, наконец, стратега ему на смену. Его мучает болезнь почек, сообщал он, и потому он не может исполнять свои обязанности так, как хотел бы. Он может продержаться зиму, но к весне помощь должна прийти. На том донесение заканчивалось.
Лисий рассказал мне все это, пока вокруг нас еще бурлила толпа. Все говорили сердито, но не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь имел дурные предчувствия. Граждане больше напоминали людей, которые приехали на праздник, а им сказали, что еще неделю ничего не будет готово, так что надо отправляться по домам.
Довольно скоро объявили сбор войск, и на том кончились страхи, которые тайно гнездились у меня в душе. Лисий не отправлялся на Сицилию: в Городе оставалось слишком мало конницы, а нужно было охранять границу. Когда воины отплыли, его забрали из прежнего родового отряда и назначили филархом в Стражу на место уехавшего командира. Хоть он и не вышел годами для такого поста, стратеги были рады найти человека, который сумеет завоевать уважение юношей и держать их в крепких руках. Это сильно отдалило его от меня, и я все подсчитывал, сколько еще ждать, пока я сам стану эфебом, - потому что он обещал попросить, чтобы меня записали в его отряд. Видя, что я желаю усовершенствоваться в военном искусстве, он - хоть и было множество занятий, которые радовали его куда больше, чем война, - часто использовал свой досуг, чтобы вывезти меня упражняться на открытой местности, чего Демей никогда не делал.
Обычно мы выезжали с дротиками, защитив острия надетыми шишечками, и он учил меня, как добиваться устойчивого положения тела при броске с галопа; или же съезжались и пытались сдернуть один другого с лошади. Я думал, он будет осторожничать, чтобы не нанести мне вреда, но он частенько бывал куда грубее, чем Демей. Однажды он скинул меня в таком месте, где землю покрывали камни; мне досталось множество синяков и царапин, он очень переживал, но заявил, что лучше сам ранит меня, чем смотреть, как меня из-за неумения убьет в бою кто-то другой.
Теперь нам очень редко удавалось провести с Сократом несколько часов подряд, но он, однако, никогда не стремился удерживать молодых людей от полезного дела. Впрочем, поскольку кто-то постоянно попадал под его чары, всегда оказывалось, что за то время, пока тебя не было, вокруг него появились новые лица. Некоторые уходили, другие оставались, но ничто не вызвало у меня такого удивления, как случай в мастерской Фоки Среброкузнеца, где я нашел всю компанию однажды утром. На противоположной стене висело отполированное серебряное зеркало. Подойдя сзади, я увидел в нем сначала лицо Сократа, а потом человека, стоявшего рядом с ним. Я просто глазам своим не поверил. Это было лицо Ксенофонта.
Позже, когда я отвел его в сторонку, он посмеялся моему изумлению и сказал, что ходит к Сократу уже несколько недель и все удивлялся, почему мы не встретились раньше.
– Впрочем, что удивляться, если человек занят самой нашумевшей любовной связью в Городе, - тут обходятся без компании; смотри, через пару лет начнешь искать своих друзей.
Я видел, что он действительно задет, но уладить отношения с ним было ничуть не легче, чем объяснить глухому, зачем ты идешь в театр.
– Но что же привело тебя к Сократу? - спросил я.
– Он сам.
– Как это случилось? Ты случайно услышал его беседы?
– Нет, он пригласил меня прийти.
Удивленный более чем когда-либо, я потребовал рассказать все по порядку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Поклянемся?
Он подумал немного и ответил:
– Нет. Когда человек нуждается в клятве, он потом раскаивается, что принес ее, и держит обет свой лишь из страха. А наша верность должна исходить из наших душ и держаться любовью.
Уже добравшись до Портика, я остановился.
– Я должен совершить подношение Гермесу, прежде чем уйду. Он ответил на мою молитву.
– Что же это была за молитва?
– Я молил его сказать мне, желает ли Сократ чего-то.
Он какое-то время смотрел на меня, сведя брови, потом рассмеялся:
– Соверши свое подношение; поговорим позже.
Я пошел купить благовонной мирры, а Лисий отправился в Храм Девы. Он отсутствовал дольше, чем я, и я подождал его у маленького Храма Победы [63] на бастионе, который почти достроили в этом году. Когда он наконец появился, я спросил, чему он смеялся.
– Сказать по правде, - отвечал он, - я все гадал, в меня ли ты влюблен или в Сократа. Может, я просто жертва, которую ты заклал на алтаре, чтобы пригласить твоего друга поужинать мясом вместе с тобой?
Я повернулся, чтобы возразить, но он улыбался.
– Я тебя прощаю, - сказал он, - не могу не простить: я сам был его пленником с пятнадцати лет. Помню, на Гермесов День кто-то привел его в школу. Наши с Менексином педагоги удрали вместе выпить, мы и начали слушать. Он заметил, как мы навострили уши за спинами у мужей, подозвал нас поближе и спросил, что такое дружба. Кончилось тем, что мы так и не смогли договориться об определении; мы с Менексином спорили об этом до самого вечера. После этого мой бедный отец не знал покоя, пока не позволил мне идти к нему.
Прежде чем спуститься вниз, мы остановились еще раз взглянуть на горы. Воздух был так прозрачен, что в северной стороне можно было разглядеть местность до самой Декелеи, откуда обычно появлялись спартанцы до перемирия. Там поднималась тоненькая струйка дыма - какой-то страж или пастух развел полуденный костер.
Глава одиннадцатая
Неделя проходила за неделей, принося зиму на поля и весну в мою душу. Когда великий Гелиос освещает скованный льдом пруд, птицы поднимаются в воздух, а вечером звери приходят на водопой, так и я, озаренный солнцем счастья, вместо поклонников начал заводить друзей. Но голова моя была слишком полна Лисием, чтобы заметить разницу, а когда он бывал занят, я просто не знал, как убить время.
Однажды с Сицилии пришло донесение, которое было зачитано на Собрании. Мы, юноши, еще не достигшие возраста, болтались у подножия Пникса [64], ожидая новостей. Взрослые мужи спускались группами с холма с вытянутыми лицами и громко переговаривались.
Никий писал в своем донесении, что Гилипп, спартанский полководец, собрал войско на дальней стороне острова, упражнял его, научил дисциплине и выступил маршем, чтобы снять осаду с Сиракуз. Он окопался на высоком месте, зажав наше войско между собой и городом. Он объединил Сицилию против нас, да еще ожидалось прибытие войск из спартанского союза. В заключение Никий просил выслать второе войско, числом не меньше первого, и казну для его содержания и, наконец, стратега ему на смену. Его мучает болезнь почек, сообщал он, и потому он не может исполнять свои обязанности так, как хотел бы. Он может продержаться зиму, но к весне помощь должна прийти. На том донесение заканчивалось.
Лисий рассказал мне все это, пока вокруг нас еще бурлила толпа. Все говорили сердито, но не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь имел дурные предчувствия. Граждане больше напоминали людей, которые приехали на праздник, а им сказали, что еще неделю ничего не будет готово, так что надо отправляться по домам.
Довольно скоро объявили сбор войск, и на том кончились страхи, которые тайно гнездились у меня в душе. Лисий не отправлялся на Сицилию: в Городе оставалось слишком мало конницы, а нужно было охранять границу. Когда воины отплыли, его забрали из прежнего родового отряда и назначили филархом в Стражу на место уехавшего командира. Хоть он и не вышел годами для такого поста, стратеги были рады найти человека, который сумеет завоевать уважение юношей и держать их в крепких руках. Это сильно отдалило его от меня, и я все подсчитывал, сколько еще ждать, пока я сам стану эфебом, - потому что он обещал попросить, чтобы меня записали в его отряд. Видя, что я желаю усовершенствоваться в военном искусстве, он - хоть и было множество занятий, которые радовали его куда больше, чем война, - часто использовал свой досуг, чтобы вывезти меня упражняться на открытой местности, чего Демей никогда не делал.
Обычно мы выезжали с дротиками, защитив острия надетыми шишечками, и он учил меня, как добиваться устойчивого положения тела при броске с галопа; или же съезжались и пытались сдернуть один другого с лошади. Я думал, он будет осторожничать, чтобы не нанести мне вреда, но он частенько бывал куда грубее, чем Демей. Однажды он скинул меня в таком месте, где землю покрывали камни; мне досталось множество синяков и царапин, он очень переживал, но заявил, что лучше сам ранит меня, чем смотреть, как меня из-за неумения убьет в бою кто-то другой.
Теперь нам очень редко удавалось провести с Сократом несколько часов подряд, но он, однако, никогда не стремился удерживать молодых людей от полезного дела. Впрочем, поскольку кто-то постоянно попадал под его чары, всегда оказывалось, что за то время, пока тебя не было, вокруг него появились новые лица. Некоторые уходили, другие оставались, но ничто не вызвало у меня такого удивления, как случай в мастерской Фоки Среброкузнеца, где я нашел всю компанию однажды утром. На противоположной стене висело отполированное серебряное зеркало. Подойдя сзади, я увидел в нем сначала лицо Сократа, а потом человека, стоявшего рядом с ним. Я просто глазам своим не поверил. Это было лицо Ксенофонта.
Позже, когда я отвел его в сторонку, он посмеялся моему изумлению и сказал, что ходит к Сократу уже несколько недель и все удивлялся, почему мы не встретились раньше.
– Впрочем, что удивляться, если человек занят самой нашумевшей любовной связью в Городе, - тут обходятся без компании; смотри, через пару лет начнешь искать своих друзей.
Я видел, что он действительно задет, но уладить отношения с ним было ничуть не легче, чем объяснить глухому, зачем ты идешь в театр.
– Но что же привело тебя к Сократу? - спросил я.
– Он сам.
– Как это случилось? Ты случайно услышал его беседы?
– Нет, он пригласил меня прийти.
Удивленный более чем когда-либо, я потребовал рассказать все по порядку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126