Я думал, как была она добра в детстве ко мне, маленькому и слабому; и так странно было обнимать ее и чувствовать, что теперь она маленькая дрожит, словно птичка в кулаке. Радуясь, что вырос, что могу идти на войну и защищать ее, как взрослый муж, я приподнял ее лицо, чтобы поцеловать. Но, должно быть, слишком сильно придавил к нагруднику или оцарапал о металл - я ведь раньше никогда не носил его, - потому что она отодвинулась. Взяла плащ, повесила мне на руку и повторила:
– Я буду молиться за тебя.
Я опустил ладонь ей на руки.
– Когда будешь молиться за меня, матушка, молись и за Лисия тоже.
Она подняла на меня глаза и, отступив на шаг, сказала:
– Да, я буду молиться и за него.
Итак, в тот день мы с Лисием в конце концов выехали за город. Перед нами распахнулись ворота. Я видел впереди хвост гребня у него на шлеме - он вел наш отряд; когда он отдавал приказы, его голос доносился до меня, перекрывая топот и фырканье лошадей. Мы построились в колонну по три, я ехал где-то в середине. Замыкал строй помощник Лисия, который в свои девятнадцать с половиной лет считался ветераном нашего отряда. Из всех нас только Лисий принимал когда-либо участие в настоящей битве.
Мы ехали рысью по Ахарнской дороге, стараясь разговаривать, как бывалые воины. Позади нас слышался шум Города, созывающего граждан к оружию; гоплиты покидали свои дома, а впереди и позади нас стояла белыми столбами пыль, поднятая конниками. Юноша слева от меня рассказал, что слышал, будто дозорный отряд встретился со спартанцами и был вырезан почти полностью. Я заметил, что Лисий говорил мне об этом по дороге.
– Лисий? - повторил он. - Ты имеешь в виду филарха? Ты его знаешь?
Я ответил, что знаю, но не уточнил, насколько хорошо. Тут этот юноша, который появился совсем недавно, начал расспрашивать, каков из него командир:
– Он давит на человека, как спартанец, или он мягкий? Сам за всем присматривает или оставляет на помощника? Он любит женщин, или заставит одного из нас спать с ним?
Тут вмешался другой юноша, справа от меня:
– Дурачок, ты разговариваешь с его другом. Это Алексий, сын Мирона. Ну, что еще тебе хочется узнать о филархе? Спрашивай Алексия обо всем, не стесняйся.
У первого юноши был изрядно сконфуженный вид, второй пояснил:
– Пограничные манеры; ничего, привыкнешь.
А потом рассказал, что состоял в Страже около года, и Лисий был самым лучшим командиром, под началом которого ему довелось служить. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать меня его другом. Его звали Горгион.
Мы то ехали верхом, то вели лошадей, чтобы поберечь их ноги. Все было спокойно: спартанцы еще оставались в горах. В полдень Лисий отвел нас с дороги - поесть и напоить лошадей. Когда мы расселись на земле, он заговорил:
– Прежде чем ехать дальше, я расскажу вам, что мы будем делать. Декелеей займется Демосфен; мы сегодня не будем ловить царя Агиса. Наше дело - ударить и исчезнуть; мы должны спасать хутора и усадьбы. Там, где они разбредутся за добычей, мы должны нападать на отряды, которые окажутся нам под силу. Внимание, вот это сигнал, призывающий к тишине. Ну-ка повторите все до одного, чтобы я видел, что вы поняли… Хорошо. Так. Те, кто проходил воинское обучение, присматривайте за новичками. Если пойдем в атаку, пеан вы все знаете. Подхватывайте за мной и пойте погромче во славу Города. Конечно, спартанцев этим не испугаешь, - чтобы их испугать, нужны женщины, которых они оставили дома. Однако, если они и вправду готовы лучше умереть, чем услышать, как хор обнаженных девушек поет позорные песни о них на следующем празднике, нам с вами нужно сделать им такое одолжение. Надеюсь, мы, афиняне, сумеем делать работу мужей ради чести, а не потому что в нас воспитали храбрость побоями и голодом. Мы сражаемся за наш Город, где признаком гражданина является его разум и умение говорить разумно, и люди живут той жизнью, какую выбрали сами, и никто не повергает их в страх. Будем же достойны наших отцов, будем источником гордости для наших любимых и друзей.
И он совершил жертвоприношение, поручив нас воле богов.
Когда мы разобрались кучками, чтобы поесть, он подошел со своей пищей к нашей группе; сейчас я робел перед ним почти так же, как в самый первый день, когда мы вышли из Академии. Но тут он украдкой покосился на меня, и я понял, что, если бы вокруг не было других, он бы начал расспрашивать меня, хорошо ли говорил. И мы просто улыбнулись, поняв друг друга.
Ветер переменился. Теперь мы чуяли в воздухе дым, тяжелый дым войны он нес с собой струйки смрада, особой вони, которую дает, сгорая, то, чему гореть не положено. Когда углубились в горы, я понял, что первым делом мы наткнемся на усадьбу моего отца, да и дымом тянет именно оттуда.
Этот запах я помнил с детства - и подумал: "Оливы погибли". А потом мы обогнули склон холма и увидели, что деревья не только сожжены, но и посечены. Свежие обрубки торчали среди горящих сучьев. У спартанцев не было времени срубить деревья под корень, и они просто запалили огонь. Мне показалось, что и на этот раз они не хотели трогать священную рощу, но ветер переменился и захватил ее. Мы ехали дальше, направляясь к дому. Под черепицей тлела солома, дым валил клубами из-под свесов крыши и пробивался струйками в щели между отдельными черепицами. И в тот момент, когда мы подъехали, балки не выдержали и крыша провалилась внутрь.
Домашняя утварь была свалена кучей посреди двора и сожжена. На самом верху была моя кровать - она все еще ярко пылала. Я видел буквы своего имени, которые вырезал еще мальчишкой. По ту сторону костра что-то грызла собака. Это оказался управляющий поместьем - с разбитой головой и разбросанными по камням мозгами. Других убитых не было. Куда бы ни убежали рабы, ясно, что больше мы их никогда не увидим.
У нас был хороший участок, самая лучшая земля в долине. Мы жили тут с незапамятных времен, отцы и сыновья, убирали камни с полей и строили из них террасы. Я сам устроил на склоне холма новую террасу и высадил там виноградные лозы… Они гоняли своих лошадей по винограднику вдоль и поперек; молодая зелень была втоптана в землю. Да, можно было мне и не спорить с двоюродным дедом Стримоном и устроить все не на свой лад, а как ему хотелось… От скота не осталось и следа.
Я слышал, как по отряду пробежал говорок - товарищи мои рассказывали друг другу, чья это усадьба. Они глядели на меня с траурной серьезностью, как смотрят обычно на человека, которого постигло бедствие. Ко мне подъехал Лисий и накрыл мою руку ладонью.
– Все спартанцы - воры от рождения, - произнес он, - но за это, клянусь Гераклом, им придется заплатить.
Я отвечал бодро, словно актер в пьесе:
– Ну-ну, Лисий, это не единственное, за что им придется заплатить.
Они все думали, что я проявил большую силу духа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Я буду молиться за тебя.
Я опустил ладонь ей на руки.
– Когда будешь молиться за меня, матушка, молись и за Лисия тоже.
Она подняла на меня глаза и, отступив на шаг, сказала:
– Да, я буду молиться и за него.
Итак, в тот день мы с Лисием в конце концов выехали за город. Перед нами распахнулись ворота. Я видел впереди хвост гребня у него на шлеме - он вел наш отряд; когда он отдавал приказы, его голос доносился до меня, перекрывая топот и фырканье лошадей. Мы построились в колонну по три, я ехал где-то в середине. Замыкал строй помощник Лисия, который в свои девятнадцать с половиной лет считался ветераном нашего отряда. Из всех нас только Лисий принимал когда-либо участие в настоящей битве.
Мы ехали рысью по Ахарнской дороге, стараясь разговаривать, как бывалые воины. Позади нас слышался шум Города, созывающего граждан к оружию; гоплиты покидали свои дома, а впереди и позади нас стояла белыми столбами пыль, поднятая конниками. Юноша слева от меня рассказал, что слышал, будто дозорный отряд встретился со спартанцами и был вырезан почти полностью. Я заметил, что Лисий говорил мне об этом по дороге.
– Лисий? - повторил он. - Ты имеешь в виду филарха? Ты его знаешь?
Я ответил, что знаю, но не уточнил, насколько хорошо. Тут этот юноша, который появился совсем недавно, начал расспрашивать, каков из него командир:
– Он давит на человека, как спартанец, или он мягкий? Сам за всем присматривает или оставляет на помощника? Он любит женщин, или заставит одного из нас спать с ним?
Тут вмешался другой юноша, справа от меня:
– Дурачок, ты разговариваешь с его другом. Это Алексий, сын Мирона. Ну, что еще тебе хочется узнать о филархе? Спрашивай Алексия обо всем, не стесняйся.
У первого юноши был изрядно сконфуженный вид, второй пояснил:
– Пограничные манеры; ничего, привыкнешь.
А потом рассказал, что состоял в Страже около года, и Лисий был самым лучшим командиром, под началом которого ему довелось служить. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать меня его другом. Его звали Горгион.
Мы то ехали верхом, то вели лошадей, чтобы поберечь их ноги. Все было спокойно: спартанцы еще оставались в горах. В полдень Лисий отвел нас с дороги - поесть и напоить лошадей. Когда мы расселись на земле, он заговорил:
– Прежде чем ехать дальше, я расскажу вам, что мы будем делать. Декелеей займется Демосфен; мы сегодня не будем ловить царя Агиса. Наше дело - ударить и исчезнуть; мы должны спасать хутора и усадьбы. Там, где они разбредутся за добычей, мы должны нападать на отряды, которые окажутся нам под силу. Внимание, вот это сигнал, призывающий к тишине. Ну-ка повторите все до одного, чтобы я видел, что вы поняли… Хорошо. Так. Те, кто проходил воинское обучение, присматривайте за новичками. Если пойдем в атаку, пеан вы все знаете. Подхватывайте за мной и пойте погромче во славу Города. Конечно, спартанцев этим не испугаешь, - чтобы их испугать, нужны женщины, которых они оставили дома. Однако, если они и вправду готовы лучше умереть, чем услышать, как хор обнаженных девушек поет позорные песни о них на следующем празднике, нам с вами нужно сделать им такое одолжение. Надеюсь, мы, афиняне, сумеем делать работу мужей ради чести, а не потому что в нас воспитали храбрость побоями и голодом. Мы сражаемся за наш Город, где признаком гражданина является его разум и умение говорить разумно, и люди живут той жизнью, какую выбрали сами, и никто не повергает их в страх. Будем же достойны наших отцов, будем источником гордости для наших любимых и друзей.
И он совершил жертвоприношение, поручив нас воле богов.
Когда мы разобрались кучками, чтобы поесть, он подошел со своей пищей к нашей группе; сейчас я робел перед ним почти так же, как в самый первый день, когда мы вышли из Академии. Но тут он украдкой покосился на меня, и я понял, что, если бы вокруг не было других, он бы начал расспрашивать меня, хорошо ли говорил. И мы просто улыбнулись, поняв друг друга.
Ветер переменился. Теперь мы чуяли в воздухе дым, тяжелый дым войны он нес с собой струйки смрада, особой вони, которую дает, сгорая, то, чему гореть не положено. Когда углубились в горы, я понял, что первым делом мы наткнемся на усадьбу моего отца, да и дымом тянет именно оттуда.
Этот запах я помнил с детства - и подумал: "Оливы погибли". А потом мы обогнули склон холма и увидели, что деревья не только сожжены, но и посечены. Свежие обрубки торчали среди горящих сучьев. У спартанцев не было времени срубить деревья под корень, и они просто запалили огонь. Мне показалось, что и на этот раз они не хотели трогать священную рощу, но ветер переменился и захватил ее. Мы ехали дальше, направляясь к дому. Под черепицей тлела солома, дым валил клубами из-под свесов крыши и пробивался струйками в щели между отдельными черепицами. И в тот момент, когда мы подъехали, балки не выдержали и крыша провалилась внутрь.
Домашняя утварь была свалена кучей посреди двора и сожжена. На самом верху была моя кровать - она все еще ярко пылала. Я видел буквы своего имени, которые вырезал еще мальчишкой. По ту сторону костра что-то грызла собака. Это оказался управляющий поместьем - с разбитой головой и разбросанными по камням мозгами. Других убитых не было. Куда бы ни убежали рабы, ясно, что больше мы их никогда не увидим.
У нас был хороший участок, самая лучшая земля в долине. Мы жили тут с незапамятных времен, отцы и сыновья, убирали камни с полей и строили из них террасы. Я сам устроил на склоне холма новую террасу и высадил там виноградные лозы… Они гоняли своих лошадей по винограднику вдоль и поперек; молодая зелень была втоптана в землю. Да, можно было мне и не спорить с двоюродным дедом Стримоном и устроить все не на свой лад, а как ему хотелось… От скота не осталось и следа.
Я слышал, как по отряду пробежал говорок - товарищи мои рассказывали друг другу, чья это усадьба. Они глядели на меня с траурной серьезностью, как смотрят обычно на человека, которого постигло бедствие. Ко мне подъехал Лисий и накрыл мою руку ладонью.
– Все спартанцы - воры от рождения, - произнес он, - но за это, клянусь Гераклом, им придется заплатить.
Я отвечал бодро, словно актер в пьесе:
– Ну-ну, Лисий, это не единственное, за что им придется заплатить.
Они все думали, что я проявил большую силу духа;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126