толкнул за дверь, - он? - очень возбужденно, хотя и не повышая голоса, заговорил Жемарин, и брови его заерзали по лбу.
- Конечно, муж... А вы как подумали? - И Наталье Львовне тоже пришлось поднять брови и округлить глаза, когда Жемарин ответил:
- Я думал, представьте себе, мне от неожиданности показалось, что в ваш дом проникли грабители...
- Та-ак, - протянула Наталья Львовна. - И какой же у вас тогда план действий?
- Я хотел тут же бежать в полицию, заявить об этом.
- Вот был бы театральный трюк!.. Однако вы одумались?
- Одумался, совершенно верно... Ведь вы мне говорили, что ваш муж на фронте, - вот я и догадался потом, что это именно он приехал, когда вы сидели на скамейке на набережной. Я только не мог понять одного, - и сейчас не понимаю, признаться, - как он мог меня увидеть...
- По его словам, разглядел вас в дверную щелку, куда почтальон письма и газеты просовывал, - объяснила Наталья Львовна.
- А-а... Вот в чем тут был секрет!.. А что догадка моя была правильна, я уж на другой день услышал: говорил кто-то, какая-то женщина.
- Эта женщина была, конечно, Пелагея, - кто же еще. Ну, хорошо, об этом довольно. Это мне больше совсем не нужно.
И, смотря прямо в слезящиеся глаза Жемарина, сквозь них и даже сквозь лесистую гору перед собою, Наталья Львовна добавила:
- А если я не встречу, кого хочу встретить, то... то, может быть, меня примут в труппу. Могут ведь принять, хотя бы сначала и на выходные роли, как вы думаете?
И, не дожидаясь, что ответит Жемарин, ответила себе сама:
- Конечно, примут! - и головой прикачнула уверенно.
- На сцену? А-а!.. Тогда вам лучше всего в Москву! - очень оживился Жемарин и даже взялся за рукав ее шубки, как бы с намерением помочь ей доехать до Москвы, но она коротко отозвалась на это:
- Нет там у меня знакомых...
Она почувствовала себя даже как бы оскорбленной им, этим любителем старинных построек: он не поверил в то, что ей суждена удача! И она отвернулась от него и пошла к своему фаэтону, где Силантий встретил ее бодро:
- Коней напувал... по две цибарки выпили, - вот какая у нас дорога, сейчас поедем, сидайте.
- А у них там что такое случилось? - кивнула Наталья Львовна в сторону другого фаэтона.
Силантий махнул широко рукой.
- Раз плоха справа, куда же ты едешь и людей берешь!.. Шина лопнула в двух местах, проволокой ее чинит, а ехать еще верстов сорок... На полчаса раньше всех поехал, а приедет на час або на два позже, - вот что у него случилось. Сидайте, эй! - крикнул он в сторону Черекчи и Гелиади.
Когда Наталья Львовна прощалась с Жемариным, он поцеловал ее руку, и на эту руку упала его слеза.
6
Поднимались на перевал шагом. На этом участке шоссе Наталье Львовне отчетливо были видны щедро освещенные то синеватые, то почему-то оранжевые скалы на ближайшей половине ровной, как стол, вершины Чатырдага. Кое-где между скалами ярко белели полосы снега. Это было величественно и казалось очень близко. Наталья Львовна так и сказала об этом Силантию:
- А Чатырдаг-то, красавец какой! И совсем он близехонько!
Но на это Силантий отозвался, крутнув головой:
- Глазком-то видно, да ножкам обидно... С перевала туда люди ходили, какие приезжие, - пойдут, так на цельный день... Теперь уж не ходят тут, на фронте ходят.
Зато очень оживился Силантий, когда встретились три огромных дилижанса с сеном. Он даже остановил свою пару, сам слез с козел.
Сено чудесно пахло, и Наталья Львовна поняла Силантия, когда он подошел к первому возу, выхватил клок сена и стал его нюхать и разбирать руками. Но он минут пять стоял и говорил с хозяином сена, а когда сел снова, сообщительно обратился к ней:
- Сказал ему, чтоб один воз обязательно ко мне завез, там жинка примет... Как мои, бидолаги, и летом на траве не пасутся, а все то же сено хрумкают. Сено степовое, - хорошее сено, - хаять никто не будет.
"Степовое" сено это как нельзя более кстати подошло к настроению Натальи Львовны. На нее, освободившую себя, повеяло степным простором, отчего и уверенность в душе окрепла.
И теперь уже бесповоротно ушло все старое, даже и Жемарин, и фаэтон, на котором он ехал. Думалось об одном только человеке: сыне художника Сыромолотова. Память сохраняла его всегда целиком таким, каким был он тогда, более двух с половиной лет назад, в больнице того города, в который она ехала. Перед койкой раненного Алексеем Иванычем Дивеевым Ильи Лепетова он сидел на белом табурете, поразив ее тогда своею мощью. В просторном сером пиджаке, голубоглазый, круглоголовый и с прочным лицом, и ростом выше своего отца, и видом открытее, благодушнее: у отца оказался сверлящий, пронизывающий взгляд, не привлекающий к нему, а останавливающий на том или ином расстоянии.
Отец сказал ей, что сын его тяжело ранен, но она так обрадовалась тогда, в церкви, тем, что он скоро приедет, что не спросила, как именно ранен, куда ранен. И даже после, там, в доме Федора, ей почему-то не думалось об этом. Только вот теперь, когда медленно везла ее вороная пара Силантия на перевал, ей стал представляться сын Сыромолотова, как раненный то в ногу, то в руку, то в его богатырскую грудь.
Ей представилось вдруг даже самое страшное, что только могло быть с молодым Сыромолотовым: он не приехал, его привезли, так как ему оторвало обе ноги большим осколком снаряда, и вот теперь прислуга отца везет его в коляске!..
Наталья Львовна так измучилась нарисованной ее же воображением картиной, что закрыла глаза, а когда открыла их снова, то стала очень внимательно глядеть на лес по сторонам шоссе.
Тут, на довольно большой уже высоте, были большие деревья: она не знала, что это дубы, грабы, ясени, дикие груши, но по цвету этого моря безлистых веток, тоже льющемуся вниз, к другому, голубому морю, видела, что лес ожил весь, что нет в нем нигде места, где бы не наливались теперь почки.
Этими миллиардами почек древесных и пахло теперь так же сильно, как от степного сена. И думалось ей только о том, что ее непременно примут, - не могут не принять! - хотя бы на первое время только на выходные роли, а через месяц - другой она добьется того, что ей будут давать и главные.
От перевала вниз лошади уже бежали сами. Лес здесь пошел буковый; огромные деревья с корою около получаса радовали Наталью Львовну, но кончался спуск, ровное предгорье как бы бежало далеко между высокими берегами, и то справа, то слева часто стали попадаться и небольшие хутора, и целые деревни, а потом даже и село с церковью; и старые двухохватные тополя стояли рядом возле каждого хутора, каждой церкви, точно для того, чтобы показать всем едущим по шоссе, что и двести лет назад тут тоже жили люди, сеяли пшеницу, сажали капусту, разводили кур и овец.
Когда подъехали к окраине города и показались совсем неказистые, как бы сложенные из глины хатки с маленькими подслеповатыми окошками, Наталье Львовне подумалось, что может случиться и так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- Конечно, муж... А вы как подумали? - И Наталье Львовне тоже пришлось поднять брови и округлить глаза, когда Жемарин ответил:
- Я думал, представьте себе, мне от неожиданности показалось, что в ваш дом проникли грабители...
- Та-ак, - протянула Наталья Львовна. - И какой же у вас тогда план действий?
- Я хотел тут же бежать в полицию, заявить об этом.
- Вот был бы театральный трюк!.. Однако вы одумались?
- Одумался, совершенно верно... Ведь вы мне говорили, что ваш муж на фронте, - вот я и догадался потом, что это именно он приехал, когда вы сидели на скамейке на набережной. Я только не мог понять одного, - и сейчас не понимаю, признаться, - как он мог меня увидеть...
- По его словам, разглядел вас в дверную щелку, куда почтальон письма и газеты просовывал, - объяснила Наталья Львовна.
- А-а... Вот в чем тут был секрет!.. А что догадка моя была правильна, я уж на другой день услышал: говорил кто-то, какая-то женщина.
- Эта женщина была, конечно, Пелагея, - кто же еще. Ну, хорошо, об этом довольно. Это мне больше совсем не нужно.
И, смотря прямо в слезящиеся глаза Жемарина, сквозь них и даже сквозь лесистую гору перед собою, Наталья Львовна добавила:
- А если я не встречу, кого хочу встретить, то... то, может быть, меня примут в труппу. Могут ведь принять, хотя бы сначала и на выходные роли, как вы думаете?
И, не дожидаясь, что ответит Жемарин, ответила себе сама:
- Конечно, примут! - и головой прикачнула уверенно.
- На сцену? А-а!.. Тогда вам лучше всего в Москву! - очень оживился Жемарин и даже взялся за рукав ее шубки, как бы с намерением помочь ей доехать до Москвы, но она коротко отозвалась на это:
- Нет там у меня знакомых...
Она почувствовала себя даже как бы оскорбленной им, этим любителем старинных построек: он не поверил в то, что ей суждена удача! И она отвернулась от него и пошла к своему фаэтону, где Силантий встретил ее бодро:
- Коней напувал... по две цибарки выпили, - вот какая у нас дорога, сейчас поедем, сидайте.
- А у них там что такое случилось? - кивнула Наталья Львовна в сторону другого фаэтона.
Силантий махнул широко рукой.
- Раз плоха справа, куда же ты едешь и людей берешь!.. Шина лопнула в двух местах, проволокой ее чинит, а ехать еще верстов сорок... На полчаса раньше всех поехал, а приедет на час або на два позже, - вот что у него случилось. Сидайте, эй! - крикнул он в сторону Черекчи и Гелиади.
Когда Наталья Львовна прощалась с Жемариным, он поцеловал ее руку, и на эту руку упала его слеза.
6
Поднимались на перевал шагом. На этом участке шоссе Наталье Львовне отчетливо были видны щедро освещенные то синеватые, то почему-то оранжевые скалы на ближайшей половине ровной, как стол, вершины Чатырдага. Кое-где между скалами ярко белели полосы снега. Это было величественно и казалось очень близко. Наталья Львовна так и сказала об этом Силантию:
- А Чатырдаг-то, красавец какой! И совсем он близехонько!
Но на это Силантий отозвался, крутнув головой:
- Глазком-то видно, да ножкам обидно... С перевала туда люди ходили, какие приезжие, - пойдут, так на цельный день... Теперь уж не ходят тут, на фронте ходят.
Зато очень оживился Силантий, когда встретились три огромных дилижанса с сеном. Он даже остановил свою пару, сам слез с козел.
Сено чудесно пахло, и Наталья Львовна поняла Силантия, когда он подошел к первому возу, выхватил клок сена и стал его нюхать и разбирать руками. Но он минут пять стоял и говорил с хозяином сена, а когда сел снова, сообщительно обратился к ней:
- Сказал ему, чтоб один воз обязательно ко мне завез, там жинка примет... Как мои, бидолаги, и летом на траве не пасутся, а все то же сено хрумкают. Сено степовое, - хорошее сено, - хаять никто не будет.
"Степовое" сено это как нельзя более кстати подошло к настроению Натальи Львовны. На нее, освободившую себя, повеяло степным простором, отчего и уверенность в душе окрепла.
И теперь уже бесповоротно ушло все старое, даже и Жемарин, и фаэтон, на котором он ехал. Думалось об одном только человеке: сыне художника Сыромолотова. Память сохраняла его всегда целиком таким, каким был он тогда, более двух с половиной лет назад, в больнице того города, в который она ехала. Перед койкой раненного Алексеем Иванычем Дивеевым Ильи Лепетова он сидел на белом табурете, поразив ее тогда своею мощью. В просторном сером пиджаке, голубоглазый, круглоголовый и с прочным лицом, и ростом выше своего отца, и видом открытее, благодушнее: у отца оказался сверлящий, пронизывающий взгляд, не привлекающий к нему, а останавливающий на том или ином расстоянии.
Отец сказал ей, что сын его тяжело ранен, но она так обрадовалась тогда, в церкви, тем, что он скоро приедет, что не спросила, как именно ранен, куда ранен. И даже после, там, в доме Федора, ей почему-то не думалось об этом. Только вот теперь, когда медленно везла ее вороная пара Силантия на перевал, ей стал представляться сын Сыромолотова, как раненный то в ногу, то в руку, то в его богатырскую грудь.
Ей представилось вдруг даже самое страшное, что только могло быть с молодым Сыромолотовым: он не приехал, его привезли, так как ему оторвало обе ноги большим осколком снаряда, и вот теперь прислуга отца везет его в коляске!..
Наталья Львовна так измучилась нарисованной ее же воображением картиной, что закрыла глаза, а когда открыла их снова, то стала очень внимательно глядеть на лес по сторонам шоссе.
Тут, на довольно большой уже высоте, были большие деревья: она не знала, что это дубы, грабы, ясени, дикие груши, но по цвету этого моря безлистых веток, тоже льющемуся вниз, к другому, голубому морю, видела, что лес ожил весь, что нет в нем нигде места, где бы не наливались теперь почки.
Этими миллиардами почек древесных и пахло теперь так же сильно, как от степного сена. И думалось ей только о том, что ее непременно примут, - не могут не принять! - хотя бы на первое время только на выходные роли, а через месяц - другой она добьется того, что ей будут давать и главные.
От перевала вниз лошади уже бежали сами. Лес здесь пошел буковый; огромные деревья с корою около получаса радовали Наталью Львовну, но кончался спуск, ровное предгорье как бы бежало далеко между высокими берегами, и то справа, то слева часто стали попадаться и небольшие хутора, и целые деревни, а потом даже и село с церковью; и старые двухохватные тополя стояли рядом возле каждого хутора, каждой церкви, точно для того, чтобы показать всем едущим по шоссе, что и двести лет назад тут тоже жили люди, сеяли пшеницу, сажали капусту, разводили кур и овец.
Когда подъехали к окраине города и показались совсем неказистые, как бы сложенные из глины хатки с маленькими подслеповатыми окошками, Наталье Львовне подумалось, что может случиться и так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31