.. она гораздо более неудачная.
Они добрались, наконец, до землянки штаба, над которой отчаянно трепался желтый флажок, стремясь во что бы то ни стало оторваться от древка и умчаться. На часах Ливенцева в это время было уже четыре, - как раз то время, когда он должен был, по приказу Ковалевского, привести своих людей к штабу. Он вошел в землянку, оставив Привалова с солдатами. В штабе было людно и с холоду показалось жарко, но темно. С трудом распознали глаза стоявших кучкой Урфалова, Дубягу и Кароли, и чрезвычайно изумило то, что как раз в это время громко говорил капитан Пигарев кому-то по телефону:
- Пули полетят в сторону вашей роты. Примите меры, чтобы у вас от них не пострадал никто. Что? Когда этого ждать? Это будет сейчас: взвод от десятой роты уже подходит.
Ливенцев понял, что тут уже все решено насчет участи его пятерых, и это так сразу оглушило его, что он остался стоять у двери, - прирос к земляному полу. Его заметил первым Пигарев и сказал:
- Ну вот. Вот и отлично, что вы явились. Сейчас, значит, мы кончим.
Просто, по-деловому было сказано это, и Ливенцев поспешно и поглубже спрятал свою правую руку в карман шинели, чтобы в забывчивости не пожать руки Пигарева.
Он не сразу заметил, что Ковалевский был тоже в землянке, только лежал на своей походной койке, отвернувшись к стенке: он не должен был присутствовать на заседании полевого суда, и в то же время ему некуда было деться; он лежал одетый, положив на лицо шапку.
Но вот Ковалевский шевельнулся при словах Пигарева, сбросил шапку резким движением головы, присмотрелся, прищурясь, к Ливенцеву, вскочил и подошел к нему.
- Это вы, прапорщик? Отлично. Мне надо с вами поговорить. Только здесь неудобно, - пойдемте наружу.
И он продвинул Ливенцева вперед себя, говоря при этом:
- Черт знает, еще недоставало, чтобы надуло флюс! Зуб начал болеть... коренной, справа.
- Вы бы подвязались, - сказал Ливенцев, чтобы сказать что-нибудь.
- Этот бабий способ разве помогает? Нет, единственное средство вырвать, но у врача нашего, конечно, нет щипцов, и зубов, он говорит, никогда не пробовал рвать. Намазал йодом десну, - только во рту навонял... Ну, черт с ним, с зубом. Я хотел вам вот о чем... Баснин почему-то утверждает, что вы красный. Вы давали ему повод прийти к такому выводу?
Рвал ветер, яростно трепался желтый флажок, невдалеке стояла команда, и Привалов, заметивший командира полка, должно быть, прокричал "смирно!", потому что стоял на правом фланге команды и руку держал под козырек.
Этого "смирно" не было слышно, - унес ветер, но Ковалевский заметил, что люди стоят и ждут, когда он поздоровается с ними, - и замахал в их сторону рукой, чтобы стояли вольно.
- Прапорщик Привалов с ними? - спросил он Ливенцева.
- Так точно, Привалов, - ответил Ливенцев. - Что же касается генерала Баснина, то я только давал свои показания, господин полковник, не больше.
- Может быть, в очень резком тоне?
- Не столько в резком тоне, сколько подробно.
- Я так и догадывался, признаться. Но иногда начальство не любит подробностей. Однако я должен сказать, что у вас в роте делается черт знает что. Ни в одной роте нет самострелов, только в вашей! А вы знаете, что это значит, когда солдаты начинают себе отстреливать пальцы, чтобы их убрали с фронта? Это замечено было в первый раз перед сражением при Бауцене, в армии Наполеона, в тысяча восемьсот тринадцатом году, после московского похода, и Наполеон сказал тогда: "Это начало конца империи".
- Ну, если уж привлекать историю, господин полковник, то Фридрих Великий писал Вольтеру: "Если бы мои солдаты были умнее, они бы все разбежались по домам; мое счастье, что они глупы".
- Не это ли вы говорили Баснину? - очень живо спросил Ковалевский.
- Нет, я только давал показания... Я подробно отвечал на его вопрос, почему у меня в роте замерзло двое.
- И что же именно вы говорили такое, что даже и без этой цитаты из письма Фридриха у него составилось о вас мнение, как о красном?
Но Ливенцев не успел ответить, потому что из штаба вышли как раз в это время Пигарев и члены суда и направились к приведенной Приваловым команде.
- Ну вот теперь пусть выведут арестованных, - следя за ними, полузанавешенными поземкой, с живейшим интересом, сказал Ковалевский.
- Неужели? - пробормотал Ливенцев. - А вот же во французской армии полевой суд уничтожен...
Он видел, - очень смутно, правда, из-за метели, - как беспорядочно двигался перед шеренгами солдат Привалов, как Пигарев сам отделил решительным жестом четырех левофланговых и указал им на землянку полкового караула, при этом прикрикнув на них должно быть, потому что они вдруг пошли быстро, насколько можно было быстро идти по глубокому снегу.
- Неужели все-таки их расстреляют? - в упор спросил он Ковалевского.
- Непременно. По приговору полевого суда, - видимо удивившись такому вопросу, резко отозвался Ковалевский.
- Да, полевого суда, конечно, но ведь этот полевой суд по вашему же приказу, господин полковник. Мне кажется, что вы, - раз вы лично назначали полевой суд, - можете отменить и приговор его, слишком жестокий!
Сказав эту длинную фразу поневоле громко из-за налетевшего сильного ветра, Ливенцев почувствовал, что весь дрожит, но уже не от лихорадочного озноба. Но так же громко ответил ему Ковалевский:
- Напрасно вы это думали, прапорщик!
От густых туч сумерки надвигались быстрее, чем можно было бы ждать их в ясный день, но и при этих надвигавшихся уже сумерках Ливенцев заметил, как отчужденно блеснули зеленоватые глаза Ковалевского. Именно отчужденно, отгороженно, отодвинуто... Этого он никогда раньше не замечал у своего командира полка. Глаза блеснули не начальнически, а враждебно.
Однако это только вздернуло его еще больше, и, не отводя своих осуждающих глаз от этих враждебных, Ливенцев проговорил отчетливо:
- Убивать полумертвых и обезумевших от урагана людей только за то, что они и полумертвы и обезумели!
- Во-он вы до чего договариваетесь, прапорщик! Ого!.. Генерал Баснин, кажется, неожиданно для меня прав...
Ковалевский поглядел на него еще враждебнее, а главное, сосредоточеннее. Но в это время вели уже приговоренных к расстрелу, и он на них перевел взгляд, как к ним же, к этим четырем бабьюкам и Курбакину, приковались и глаза Ливенцева. Их пятерых то заметало поземкой, то открывало. Было ясно, что они куда-то идут, окруженные конвоем, но непонятным казалось, зачем же они идут, а не остановились, чтобы их тащили насильно... Добровольно идут под пули! Может быть, даже не верят в то, что их расстреляют?
- Господин полковник! Я все-таки не верю, что вы... допустите их расстрел! - громко, требовательно, возмущенно крикнул Ливенцев; но Ковалевский отозвался внешне спокойно:
- Не верите? Сейчас поверите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84