Войны даже ждут, - дураки такие находятся! А социал-демократы на что? Их за границей сколько миллионов, - посчитай-ка! И в правительства там они входят. Разве они допустят, чтобы война началась? Ерун-да!
- Ну, конечно же, кто им даст солдат, этим эрцгерцогам, которые еще живы! - тут же согласилась с братом Надя.
С ним и нельзя было не согласиться. Прежде всего это было бы совсем нелепо: вдруг почему-то ни с того ни с сего война!.. Война, которая, пожалуй, начнется теперь же, летом, когда каникулы, когда не убран еще хлеб, не поспели яблоки в садах и груши, не вызрел виноград и... Сыромолотов еще не решил даже, будет ли он писать с нее, Нади, ту, которая пойдет на его новой картине впереди шествия манифестантов, с красным флагом в руках... А потом, сам по себе Саша, такой высокий, в белой вышитой рубахе, с открытой загорелой грудью, с очень спокойным, очень уверенным, бронзовым от загара лицом.
На голоса молодежи вышел из кабинета Петр Афанасьевич. Розовые бумажки в руках Нюры и Гени обратили на себя его внимание.
- Это что у вас такое? Распродажа где-нибудь? - спросил он.
- Телеграмма, - протянула ему бумажку Нюра.
Привычное движение сделал дед, как будто подносит пенсне к глазам, но прочитал телеграмму и без пенсне: она была напечатана крупным шрифтом.
- Вот как! - сказал он. - Умерли оба, и муж и жена... Скоропостижно как-нибудь... или несчастный случай... Ничего не говорится об этом. Должно быть, автомобильная катастрофа, а?
- Об автомобиле действительно говорят, - неопределенно ответил Саша, переглянувшись с сестрами, чтобы те не тревожили преждевременно старика.
Он не встревожился, только пожал плечами. Но, с одной стороны, время подходило к обеду, с другой, - он внимательно вглядывался в Надю, так как помнил, то она собиралась утром идти к художнику, и вдруг спросил ее неожиданно:
- Что же ты, Надя, ходила?
- Вот, принесла, - сказала Надя и развернула этюд, чтобы самой посмотреть его раньше всех.
С холста глянули на нее широко открытые светлые глаза той самой девушки, которую она только что видела на картине. Это было для нее так радостно, что она ахнула.
- Что ты? - спросила Нюра.
- Это - она, какая в окно смотрит, - шепнула ей Надя, разглаживая холст и стараясь уложить его на столе так, чтобы он не коробился.
Этюд улегся, наконец, ровно. Только девичье лицо и верхняя часть торса вполоборота уместились на небольшом по размерам холсте, и над ним склонилось несколько молодых голов, уступая место в середине маститой голове деда.
- Конечно, за один прием сделано, - сказал первым свое мнение Геня. - И невелик.
- Раз этюд, то, разумеется, за один прием, - обиженно отозвалась на это Надя.
- Как живая! - восхитилась Нюра.
- Правда ведь? Как живая! - повторила Надя.
Но Саша из-за головы деда вперил пристальный взгляд в правый угол этюда и сказал разочарованно:
- Нет подписи!
- Неужели нет? - встревожился Геня. - Может быть, в левом углу? - И сам он нагнулся к левому углу, но подписи не разглядел и там.
- Что, нет? - спросил Саша.
- Не заметно.
- Ничего не значит, если нет подписи: он сам мне его давал, и я знаю, что он сам это делал, и с меня вполне довольно! - решительно заявила Надя.
- С тебя-то довольно, да ты-то не в счет, судить другие будут, заметил Саша. - А как его прикажешь в список внести? Чей этюд?.. От этого же и оценка его зависит.
- Гм... да-да, - зашевелил губами дед, отводя глаза от холста и выпрямляясь. - А как же ты все-таки мог бы его оценить, - обратился он к Саше, - в какую именно сумму?
- Если бы подпись была, можно бы было, на худой конец, рублей... в пятьдесят, имея в виду, что художник-то не какой-нибудь, а известный.
- А поскольку подписи нет? - продолжал допытываться Петр Афанасьевич.
- А поскольку нет, - что же он стоит? Рублей двадцать, - неуверенным тоном ответил Саша.
Геня предложил вдруг:
- Можно отнести Сыромолотову, пусть подпись свою поставит.
Это возмутило Надю:
- Кто же отнесет? Ты, что ли? Я не понесу ни за что, - он обидится!
- Гм... да-да... - снова зашевелил губами Невредимов.
Он взял со стола этюд, подошел с ним к окну, отставил на всю длину вытянутой руки, откачнул насколько смог назад голову, смотрел на него внимательно и долго и, наконец, спросил Сашу:
- А это что же такое за оценка, - к чему она? Ведь это он - я так понял - Наде дал для лотереи с благотворительной целью?
- В том-то и дело, что для лотереи, - сказал Саша, - и всякому лестно будет взять билет за рубль, а выиграть этюд в пятьдесят рублей... Это ведь у нас должен быть гвоздь лотереи, и вдруг - подписи нет, - все дело испорчено!
- Да-да-а... Теперь я понял... А что, как ты думаешь, - поглядев несколько лукаво, спросил Петр Афанасьевич, - если я возьму, допустим, пятьдесят этих самых рублевых билетов, может он мне достаться, а?
- Вполне может, вполне! - выкрикнула за брата Надя. - Берите, дедушка, берите, милый!
И кинулась ему на шею, чтобы разрядить напор впечатлений этого дня.
- Конечно, берите! - согласился с нею Саша.
И дед понес этюд в свой кабинет, а через две-три минуты вышел оттуда и передал с рук на руки Наде десять золотых пятирублевых монет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПРОЛОГ ТРАГЕДИИ
I
Звонким косым дождем летели на тротуары стекла из яростно разбиваемых окон... В окна вылетали здесь и там на улицы обломки мебели, разорванные книги, клочья картин... Энергичные крики избивающих, вопли избиваемых, револьверные выстрелы с обеих сторон... Полиция усиленно делала вид, что она заботится о порядке и тишине, а беспорядок, и крики, и вопли нарастали с каждым часом...
Улицы гремели, а между тем это были улицы патриархально-провинциального некрупного города Сараево. Такими они были 16 июня* 1914 года, в полдень.
______________
* Все даты в эпопее приведены по старому стилю.
"Взрыв народного возмущения леденящим душу злодеянием" подготовлен был в полицейских участках Сараева наспех, но для того, чтобы толкнуть людей на разбой, достаточно бывает только иметь под руками тех, кто к этому делу способен, и дать им оружие и приказ.
Громили дома сербов.
Кто покушался на жизнь наследника австрийского престола и, наконец, убил его? - Два серба, которых схватили, которые сидят под арестом и нагло отвечают на допросах.
Один из них - Неделько Габринович, по профессии типографский наборщик, двадцати лет; другой - гимназист восьмого класса Гаврила Принцип, девятнадцати лет. Первый бросил в автомобиль Франца-Фердинанда бомбу, но не рассчитал скорости хода машины, и бомба, брошенная им, разорвалась в промежутке между машиной эрцгерцога и другой, с его адъютантами.
Машина эрцгерцога не пострадала; была несколько попорчена другая, и в ней ранен один из адъютантов. Габринович бросился бежать к реке Милячке, но не успел перебраться на другой берег, был задержан стражниками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79