— Словно бы занозою терн в сердце! — угрюмо отвечал Даниил.
— Князь, — возражал главенствующий епископ Русской Земли, — что ж делать?.. Всем нам там быть. Все отойдем от суетного и маловременного сего жития!.. Веселье света сего — увы — с плачем окончится.
Даниил отмалчивался.
Пробовал уговаривать его и воевода Мирослав, бывший учитель и воспитатель князя.
— Полно, Данилушко мой, полно, свет мой, — скорбно говорил он, с великим трудом превозмогая одышку. — Все скорбишь, все кручинишься, все тоскуешь!.. А от скорби душевной и телесная скорбь припадет! Ну, а что мы без тебя?! Держава без государя — вдова! И часу без тебя не можем!..
— И земля скорбнет в засуху, — отвечал Даниил…
Да и в народе также, когда показывался на народе князь, жалостным и добрым словом чтили его достойное и суровое вдовство:
— Все по княгине своей горюет!
— Скорбну одежу не сымает!
— Вдовец — и деткам не отец, а сам — сирота круглая!..
Разговор переходил на Дубравку:
— Хоть чья она сиротка ни будь, хотя и князя, а все сиротка!..
— И смотреть на девочку — будто сохнет! Словно бы колосок пшеничный, зноем изваянный!..

Митрополита и советных бояр князя заботило еще и другое. Война с Миндовгом — изнурительная, с перерывами и вничью — как-то сама собою затихла. Правда, Миндовга оттиснули от Волыни изрядно к северу, однако в канун завершающей победы магистр рижский, тот самый Мальберг, с коим охотились на зубра, — он изменил, в крестном целованье не устоял и предательски увел в Мемельбург все орденское войско. Спасенный этим, самодержец литовский успел залечить едва ли не смертельные раны своей державы и теперь вновь накапливал силы. Миндовг тяготел над тылами. И уж слышно стало о постоянных пересылках между прецептором Ливонии и Миндовгом. У Миндовга гостил папский легат. Это становилось опасным! Пора было развязать руки для Востока. Надо было как-то оборачивать все по-другому! Братьев ордена Марии надо опередить. С Миндовгом взять мир.
А между тем веками испытанное среди государей подсобное средство политического сближенья — династический брак, — это средство вот-вот можно было и упустить!
Что же медлит Данило Романович?
Любимейшая из племянниц Миндовга, юная вдова, княгиня Юрата Дзендзиолло-Дзендзелло, прославленная красавица литвинка, обладательница огромных областей, только что — как нарочно в одно время с Даниилом — окончила срок печалованья своего.
Да разве засидится она во вдовах? Если бы и захотела того, разве дозволит ей вдовствовать грозный дядя ее — Миндовг?!
Разведано было: и сама княгиня Юрата, и воинственные братья ее, князья Товтивил и Эдивид, тяготеют ко всему русскому, и ясно, что княгиня Дзендзиолло-Дзендзелло не откажется принять и православие вместе с великокняжеским венцом всея Карпатской Руси!
Что же медлит Данило Романович?
Одна из бесед боярского совета с князем — бесед, от коих долго уклонялся Даниил, — завершена была, по их предварительному уговору, такими, словами митрополита:
— Не гневись, государь. Твоя непреложная воля во всем. Но только не мы, а вся держава твоя не велит тебе более вдовети!
Даниил долго молчал, хотя и отнюдь не был этим разговором застигнут врасплох. А затем отвечал так:
— И я немало, милые друзья и доброхоты дома моего, размышлял о том же, о чем и вы… И, быть может, я сам упредил бы речи ваши, когда бы крепко уверен был, что сей брак повернет к нам сердце Миндовгово, сердце злохитрое и коварное! Но, однако, я приемлю совет ваш… хотя страшно мне и помыслить о мачехе для Дубравки!
Тронутые и словно бы устыженные этими простыми и чистосердечными словами своего князя, ближние бояре его и митрополит ответили не сразу.
Наконец митрополит сказал:
— Мы все сочувственники, и сердоболи, и соскорбники твои, государь. Но, однако, ведь ты и сам ведаешь добре, что и ей, Аглае-княжне, вот-вот скоро новое гнездо вить!..
Половина покойной княгини Анны пустовала. Весь дом овдовевшего князя, по усердной просьбе самого Даниила, приняла на свои руки княгиня Василька Романовича — Олена, из роду Суздальских, такая же заботливая и рассудительная, как сам Васильке.
Дубравка любила тетку.
Она еще больше полюбила ее, когда та наотрез отказалась вселиться на половину покойной княгини.
— Нет, нет, и не просите! — сказала она обоим князьям — и деверю своему, и мужу. — Я там жить не стану! Пускай ее душенька светлая когда захочет, тогда и витает в комнатках своих!.. Да и пускай видит: ничего там чужой рукой не тронуто, ничего не пошевелено…
Даниил, растроганный словами невестки, не стал больше настаивать.
На половине умершей княгини и впрямь ничего как есть не трогали, а только, под наблюдением княгини Олены, девушки по временам вытирали пыль.
Однажды — это было еще невдолге вслед за смертью Анны — Дубравка, во время обычного расставанья с отцом, спросила его:
— А в маминой комнате, тату, никто не будет жить?
— Нет, никто, — отвечал Даниил. — Вот ты подрастешь — будешь жить там…
И тогда же Дубравка испросила у него разрешенье взять ключ от комнат матери к себе.
— Буду приходить к маме, — сказала она, — буду сидеть там у нее…
Она так и сделала.
Часами сидела она там — или читая что-нибудь, или смотрясь в большое венецианское зеркало покойной княгини, или — чаще всего — без конца перебирала и рассматривала там взятые из рабочего столика и из большой шкатулки черного дерева начатые и не оконченные покойной матерью рукоделья.
Она считала эти комнаты мамиными и своими…
Поэтому ей стало не по себе, когда совсем недавно отец, отпуская ее, вдруг спросил:
— Дубравка, а помнишь, я тебе ключ отдал… от маминой комнаты… где он у тебя?
Ключ, как всегда, был при княжне, на ее нарядном сафьяновом пояске, под шелковым плащиком, в кожаном, расшитом узором кошельке.
— Так вот, дай мне его, — сказал отец, протянув руку за ключом, — понадобится скоро. Время такое… придут мастеры во дворец… Надо захватить лето… Дворский Андрей просил…
Дубравка отдала ключ, но при этом жалобно попросила, чтобы в комнатах матери по-прежнему ничего не трогали.
— Хорошо, хорошо… — как-то смутно и словно бы торопясь расстаться с нею, ответил отец и — впервые в жизни, — говоря с дочерью, не посмотрел ей в лицо.
…В жаркий полдень, упершись локотками в тахту и лежа на животе, Дубравка полувслух читала у себя в комнате большую, прислоненную к тугой бархатной подушке книгу — о подвигах Девгения и о прекрасной Стратиговне.
Братья, все до единого, зачитывались этой повестью, да и дядя Василько тоже.
В легком белом платьице, коротком и очень простом, словно хитон, в белых кожаных туфельках без каблучков и в носочках, время от времени поматывая голыми ногами в воздухе, княжна Дубравка читала нараспев:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152