коснулся золотой иглой, на конце которой было немного миры, чела маленького короля, затем груди, а потом правой и левой руки.
Между прочим, Генрих как в воду смотрел, устроив коронацию Филиппа. На следующий год во время похода в Нормандию, против Вильгельма, он вдруг занемог до такой степени, что слег – и уже не смог подняться. Не боевая рана свалила его с ног – обострилась давняя болезнь печени, а усугубило ее горе от поражения под Варавилем.
Он лежал в замке Витри-о-Лож, неподалеку от Орлеана. Королева, которую известили о болезни супруга, немедленно выехала из Парижа. Она спешила как могла – но опоздала. Ей досталось только перевезти мертвое тело в аббатство Сен-Дени и похоронить там.
Так завершилось то, что началось майским днем на проезжей дороге – началось испуганными словами прежде не целованной русской княжны:
– Я надеюсь, что именно вы король?
И вот теперь ее король умер…
С того дня прошло десять лет. С тех пор Анна изменилась, повзрослела… но отнюдь не постарела. Облаченная в лиловые одежды – в то время цвет траура французских королей, – она смотрела в драгоценное венецианское зеркало – подарок мужа еще ко дню венчания. Смотрела – и изумлялась оттого, что печаль, слезы, страх и отчаяние ничем не повредили свежести щек, ясности взора, пышной яркости кудрей. Волосы у нее были все такими же рыжими, ни сединки! Унылое и тоскливое слово «вдова» никак не подходило к ней.
Она жалела мужа, слов нет. Но еще больше жалела себя, оставшуюся теперь одинокой, никому не нужной.
Строго говоря, это было не совсем так.
По завещанию мужа Анна стала опекуншей маленького короля Филиппа. Эти обязанности делил с ней родственник Генриха и его друг Бодуэн, могущественный сеньор. Его авторитет был настолько велик, что именно пример Бодуэна, безоговорочно присягнувшего Филиппу, подействовал на остальных феодалов. Никто и пикнуть не смел, чтобы оспорить наследственные права сына Генриха. Да их и оспорить было невозможно.
В заботах о взрослеющем сыне и укреплении государства прошло пять лет. К этому времени было закончено строительство монастыря св. Винсента. И Анна вдруг заметила, что ее сын уже давно не ребенок, а красивый юноша – и вполне сложившийся человек, полновластный король страны, и он больше не желает прятаться за спинами своих опекунов, тем более если один из них – женщина. Даже если это его мать.
Анна стала бояться, что они с сыном начнут ссориться, если она слишком часто будет предъявлять свои материнские права. И сочла за благо уехать в Санлис – под тем предлогом, что хочет передать новому монастырю часть своих владений. Филипп не возражал: ведь это была собственность его матери.
Она задержалась в Санлисе. В Париж шли письма о том, что заботы о новом монастыре требуют ее попечительства. Филипп не требовал от матушки отчета, однако Анне не столько перед ним, сколько перед самой собой хотелось придать своей задержке оттенок благопристойности. Но дело было не в монастыре, а в том, что Анна вдруг ощутила новую, прежде не знакомую ей радость жизни.
Оказывается, это так прекрасно – быть богатой, красивой и… свободной! Свободной от чувства долга, которое преследовало ее всегда: по отношению к мужу, ребенку, своему положению. Теперь она ощущала себя почти как в юности, в Киеве, – вот именно что почти, ибо там она была незрелой юной девушкой, еще не знавшей жизни и того, чего хочет от этой жизни, а здесь – тридцатипятилетней женщиной в расцвете красы и желаний. Срок траура по Генриху давно истек (а в ее душе, наверное, он истек еще раньше!), и Анна могла позволить себе принимать в своем замке в любимом Санлисе людей, с которыми ей было хорошо и приятно. Это были окрестные сеньоры, которые наперебой стремились выразить вдовствующей королеве не столько свое почтение, сколько восхищение.
«Ей воздавали должное не только как королеве, но и как женщине», – изящно выражался виконт Кэ де Сент-Эймур.
Лишь самой себе Анна могла признаться, что собирает столько народу лишь для того, чтобы среди этого множества незаметно и безбоязненно мог появиться лишь один.
Но, впрочем, эти слова – незаметно и безбоязненно – совершенно не подходили к этому человеку. Во-первых, граф Рауль де Крепи не мог бы остаться незамеченным даже в тысячной толпе. Во-вторых, он никого и ничего не боялся.
Граф Рауль происходил по побочной линии от самого Карла Великого, то есть принадлежал к прошлой королевской династии Каролингов. Он был из числа тех вассалов, которые не прочь подставить ножку своему сеньору. И, казалось бы, сейчас, когда на троне неокрепший юнец под опекунством слабой женщины, самое время для скандального графа половить рыбку в мутной воде, оттягать для себя некоторые привилегии. Да хотя бы уменьшить размер королевской дани на владения де Крепи. А то и мятеж поднять. Однако… он не смел. Более того – он даже не помышлял ни о чем таком.
От страха. Все-таки было, было нечто, чего боялся даже этот на редкость самоуверенный человек! Это – неблагосклонность и равнодушие Анны.
Но она вовсе не была к нему равнодушна.
Когда этим двоим стало вдруг понятно, что веселая, дружеская взаимная склонность перешла в любовь? Таили они ее от себя и друг от друга? Ну, разве что Анна – и то лишь потому, что граф Рауль был женат.
Они никогда не говорили о мадам Алиеноре-Хакенез де Валуа де Крепи. Она никогда не появлялась в замке Анны, хотя многие бароны приезжали со своими женами. Алиенору-Хакенез сюда не звали, а приехать незваной она не могла. Эта милая, хорошенькая простушка до дрожи боялась слов «король» и «королева» и была рабски влюблена в своего красивого и жестокого супруга. Она до сих пор не могла опомниться от счастья, что является его женой. Это значительно поднимало ее в собственных глазах, хотя Рауль предпочел ее другим невестам лишь за обширные земли в Амьене и других местах, которые она принесла мужу в приданое.
Рауль жил собственной жизнью и порою даже забывал, что у него где-то там, в Крепи, есть жена. А теперь он вообще был способен думать только об одной женщине на свете. Об Анне!
В конце концов Рауль осознал, что жить без нее не может. Этот человек был прирожденным воином, захватчиком, он привык с бою брать все, чего желал. Граф явился в королевский замок как раз тогда, когда королева отправилась на прогулку. Она бродила по дорожкам сада, плавно переходящего в лес, и грезила о Рауле, как вдруг он внезапно предстал перед ее глазами, словно был призраком, который она вызвала некими волшебными словами. Анна смотрела на явившегося пред ней графа – смотрела и не могла насмотреться!
И внезапно Анна поняла, что это никакой не призрак. Потому что призраки не сжимают в объятиях живых женщин. И их поцелуи не могут быть такими пылкими, что у этих женщин начинают подгибаться ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Между прочим, Генрих как в воду смотрел, устроив коронацию Филиппа. На следующий год во время похода в Нормандию, против Вильгельма, он вдруг занемог до такой степени, что слег – и уже не смог подняться. Не боевая рана свалила его с ног – обострилась давняя болезнь печени, а усугубило ее горе от поражения под Варавилем.
Он лежал в замке Витри-о-Лож, неподалеку от Орлеана. Королева, которую известили о болезни супруга, немедленно выехала из Парижа. Она спешила как могла – но опоздала. Ей досталось только перевезти мертвое тело в аббатство Сен-Дени и похоронить там.
Так завершилось то, что началось майским днем на проезжей дороге – началось испуганными словами прежде не целованной русской княжны:
– Я надеюсь, что именно вы король?
И вот теперь ее король умер…
С того дня прошло десять лет. С тех пор Анна изменилась, повзрослела… но отнюдь не постарела. Облаченная в лиловые одежды – в то время цвет траура французских королей, – она смотрела в драгоценное венецианское зеркало – подарок мужа еще ко дню венчания. Смотрела – и изумлялась оттого, что печаль, слезы, страх и отчаяние ничем не повредили свежести щек, ясности взора, пышной яркости кудрей. Волосы у нее были все такими же рыжими, ни сединки! Унылое и тоскливое слово «вдова» никак не подходило к ней.
Она жалела мужа, слов нет. Но еще больше жалела себя, оставшуюся теперь одинокой, никому не нужной.
Строго говоря, это было не совсем так.
По завещанию мужа Анна стала опекуншей маленького короля Филиппа. Эти обязанности делил с ней родственник Генриха и его друг Бодуэн, могущественный сеньор. Его авторитет был настолько велик, что именно пример Бодуэна, безоговорочно присягнувшего Филиппу, подействовал на остальных феодалов. Никто и пикнуть не смел, чтобы оспорить наследственные права сына Генриха. Да их и оспорить было невозможно.
В заботах о взрослеющем сыне и укреплении государства прошло пять лет. К этому времени было закончено строительство монастыря св. Винсента. И Анна вдруг заметила, что ее сын уже давно не ребенок, а красивый юноша – и вполне сложившийся человек, полновластный король страны, и он больше не желает прятаться за спинами своих опекунов, тем более если один из них – женщина. Даже если это его мать.
Анна стала бояться, что они с сыном начнут ссориться, если она слишком часто будет предъявлять свои материнские права. И сочла за благо уехать в Санлис – под тем предлогом, что хочет передать новому монастырю часть своих владений. Филипп не возражал: ведь это была собственность его матери.
Она задержалась в Санлисе. В Париж шли письма о том, что заботы о новом монастыре требуют ее попечительства. Филипп не требовал от матушки отчета, однако Анне не столько перед ним, сколько перед самой собой хотелось придать своей задержке оттенок благопристойности. Но дело было не в монастыре, а в том, что Анна вдруг ощутила новую, прежде не знакомую ей радость жизни.
Оказывается, это так прекрасно – быть богатой, красивой и… свободной! Свободной от чувства долга, которое преследовало ее всегда: по отношению к мужу, ребенку, своему положению. Теперь она ощущала себя почти как в юности, в Киеве, – вот именно что почти, ибо там она была незрелой юной девушкой, еще не знавшей жизни и того, чего хочет от этой жизни, а здесь – тридцатипятилетней женщиной в расцвете красы и желаний. Срок траура по Генриху давно истек (а в ее душе, наверное, он истек еще раньше!), и Анна могла позволить себе принимать в своем замке в любимом Санлисе людей, с которыми ей было хорошо и приятно. Это были окрестные сеньоры, которые наперебой стремились выразить вдовствующей королеве не столько свое почтение, сколько восхищение.
«Ей воздавали должное не только как королеве, но и как женщине», – изящно выражался виконт Кэ де Сент-Эймур.
Лишь самой себе Анна могла признаться, что собирает столько народу лишь для того, чтобы среди этого множества незаметно и безбоязненно мог появиться лишь один.
Но, впрочем, эти слова – незаметно и безбоязненно – совершенно не подходили к этому человеку. Во-первых, граф Рауль де Крепи не мог бы остаться незамеченным даже в тысячной толпе. Во-вторых, он никого и ничего не боялся.
Граф Рауль происходил по побочной линии от самого Карла Великого, то есть принадлежал к прошлой королевской династии Каролингов. Он был из числа тех вассалов, которые не прочь подставить ножку своему сеньору. И, казалось бы, сейчас, когда на троне неокрепший юнец под опекунством слабой женщины, самое время для скандального графа половить рыбку в мутной воде, оттягать для себя некоторые привилегии. Да хотя бы уменьшить размер королевской дани на владения де Крепи. А то и мятеж поднять. Однако… он не смел. Более того – он даже не помышлял ни о чем таком.
От страха. Все-таки было, было нечто, чего боялся даже этот на редкость самоуверенный человек! Это – неблагосклонность и равнодушие Анны.
Но она вовсе не была к нему равнодушна.
Когда этим двоим стало вдруг понятно, что веселая, дружеская взаимная склонность перешла в любовь? Таили они ее от себя и друг от друга? Ну, разве что Анна – и то лишь потому, что граф Рауль был женат.
Они никогда не говорили о мадам Алиеноре-Хакенез де Валуа де Крепи. Она никогда не появлялась в замке Анны, хотя многие бароны приезжали со своими женами. Алиенору-Хакенез сюда не звали, а приехать незваной она не могла. Эта милая, хорошенькая простушка до дрожи боялась слов «король» и «королева» и была рабски влюблена в своего красивого и жестокого супруга. Она до сих пор не могла опомниться от счастья, что является его женой. Это значительно поднимало ее в собственных глазах, хотя Рауль предпочел ее другим невестам лишь за обширные земли в Амьене и других местах, которые она принесла мужу в приданое.
Рауль жил собственной жизнью и порою даже забывал, что у него где-то там, в Крепи, есть жена. А теперь он вообще был способен думать только об одной женщине на свете. Об Анне!
В конце концов Рауль осознал, что жить без нее не может. Этот человек был прирожденным воином, захватчиком, он привык с бою брать все, чего желал. Граф явился в королевский замок как раз тогда, когда королева отправилась на прогулку. Она бродила по дорожкам сада, плавно переходящего в лес, и грезила о Рауле, как вдруг он внезапно предстал перед ее глазами, словно был призраком, который она вызвала некими волшебными словами. Анна смотрела на явившегося пред ней графа – смотрела и не могла насмотреться!
И внезапно Анна поняла, что это никакой не призрак. Потому что призраки не сжимают в объятиях живых женщин. И их поцелуи не могут быть такими пылкими, что у этих женщин начинают подгибаться ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89