или ты расстаешься с Ксенией, или никогда не увидишь Марину.
Но вопрос о выборе для Димитрия не стоял. Марина была венец его трудов, венец его стараний, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московский престол. Он готов был на все, лишь бы удержаться на троне. Конечно, первым шагом к этому могло бы стать удаление всех поляков и разрыв с Мариной…
Но он и так нарушил уже слишком много обязательств, данных в свое время в Самборе и Кракове.
Отказаться от Марины? Это немыслимо.
Как ни мила была ему Ксения, Димитрий без раздумий отправил ее в монастырь. А в Краков отбыл дьяк Афанасий Власьев, которому было приказано обручиться с панной Мариной от имени русского царя. Это был старинный, свято соблюдавшийся обычай.
На обручении, проходившем в Кракове чрезвычайно пышно, в присутствии короля, кардиналов и сановников, Власьева спросили, не давал ли Димитрий обещаний другим женщинам. Посол ответил уклончиво:
– Коли и давал, мне про сие неведомо.
А когда вопросы сделались более настойчивы, вывернулся с неожиданной ловкостью:
– Ну сами посудите, вельможные господа: кабы обещался государь другой невесте, на что б ему гнать меня в вашу Польшу?!
Не зря ходили слухи, будто посланец русского царя не столь уж прост и весьма искушен в дипломатических увертках (он начинал службу еще при Грозном!), даром что рожа у Власьева при этих словах была совершенно дурацкая. А потом он начал падать крыжем наземь всякий раз, когда упоминалось имя царя Димитрия, обертывал руку платком, прежде чем прикоснуться к руке Марины, объясняя, что недостоин касаться будущей государыни российской, и всячески остерегался, чтобы платье его не коснулось платья Марины (в самом деле, исключительно роскошного, из белой парчи, затканной жемчугами и сапфирами), сердито надувался оттого, что обрученная невеста его господина, уже почти царица, целовала руки польскому королю, как бы подчеркивая подчиненное, зависимое положение России от Польши, – словом, вел себя как истинный шут гороховый, смешивший окружающих своими глупыми выходками, и непонятно было, правду ли он сказал насчет верности Димитрия своим обетам или отвел всем глаза.
Однако лишь только до Мнишека дошел слух, что Ксения Годунова отправлена в монастырь, как он начал немедленно готовить дочь к выезду в Москву. И вот наконец поезд польской невесты тронулся в путь.
Свита самого пана воеводы, конная и пешая, состояла из 445 человек и 411 лошадей. В свите Марины было 251 человек и столько же лошадей. Почти все шляхтичи также имели своих слуг, иной раз их число доходило до полусотни. Патер Помасский, исповедник Марины, не пожелал расстаться со своей духовной дочерью; к нему присоединились семеро бернардинцев. Бернардинцы откровенно косились на иезуита Савицкого, который, единственный из «сынов Игнатия Лойолы», попал в свиту панны Мнишек.
Были здесь также в большом количестве торговцы: суконщики, ювелиры, искавшие случай и место для выгодного сбыта своего изысканного товара. Аптекарь из Кракова Станислав Колачкович вез разнообразные лекарства.
Станислав Мнишек, брат Марины, вез с собой 20 музыкантов и шута из Болоньи, Антонио Риати… Так что ни много ни мало, а около двух тысяч путников, полных надежд на удачу и наслаждения, хотя и не без опасений за будущее, двигались к цели – к Москве.
Путь был труден. В маленьких деревушках путешественники рассеивались на ночлег кто куда, по черным избам. Многие ставили палатки, потому что мест для такой толпы не хватало.
Но уже в Смоленске для Марины был воздвигнут, особый двор, а встречали ее несколько десятков тысяч человек. Здесь было все смоленское духовенство с
Ь иконами и хлебом-солью. На стенах обширной крепости Смоленской стояло до двух тысяч стрельцов.
В числе встречающих были князь Василий Рубец-Мосальский и Михаил Нагой. Против второго Марина ничего не имела против, ведь он был братом матери Димитрия, а стало быть, его дядею, а вот при виде Мосальского с трудом сдержала ненависть. Ведь именно этот человек в свое время привел к Димитрию на ложе Ксению Годунову – оставив ее в живых, вместо того чтобы убить вместе с матерью и братом! О чем думал Димитрий, присылая Мосальского встретить свою обрученную невесту? Что он хотел дать ей понять? На что намекнуть?
– О Бог мой, панна, моя дорогая панна, ради чего вы забиваете свою хорошенькую головку всякой ерундой? – всплеснула руками любимая фрейлина Барбара Казановская, когда после долгих расспросов госпожа наконец-то открыла ей причину своей печали. – Мужчины вообще ни о чем не думают, разве вы этого не знали?
Марина покачала головой. Димитрий думал о ней, это несомненно! Разве иначе прислал бы для своей невесты более полусотни белых лошадей с бархатными попонами и три кареты, обитые внутри соболями? При этом было множество других подарков.
Она впервые задумалась о том, что уже совсем скоро, недели через две, состоится их с Димитрием свадьба и их многолетне-однообразные отношения – пылкие с его стороны и прохладные с ее – должны будут совершенно измениться. Они станут супругами, возлягут на ложе, и Марина узнает, что такое мужская любовь…
Невеста въехала в Москву 3 мая 1606 года. Первой ее целью было посещение Вознесенского монастыря, где жила инокиня Марфа – бывшая царица Марья Нагая, мать царевича Димитрия.
Еретичку привезли с великой пышностью. Монахини, коим велено было стать двумя рядами вдоль ведущей к крыльцу дороги, глядели сурово и изредка неодобрительно бормотали, мол, ничего подобного в жизни не видели: ни благочестивая Ирина Федоровна, жена царя Федора Ивановича, ни Мария Григорьевна, супруга Бориса Годунова, не являлись в это святое место в сопровождении такой роскошной свиты, под гром музыки и восторженные крики. Одно слово – полячка безбожная прибыла!
И как нарочно, над монастырем вдруг закружилась туча сорок. Монахини крестились, отворачивались: издавна на Руси сорока – птица нечистая, ведьмовская. Полячка же улыбалась во весь свой тонкогубый рот, даже ручкой помахала птицам. Те покричали и улетели. Только тогда монахиням удалось вновь вздеть личины спокойствия и радушия.
Царица Марфа тоже изо всех сил старалась держаться если не доброжелательно, то хотя бы приветливо. Но когда вышла на крыльцо и увидела царскую невесту в этих ее непомерных юбках, с которыми та еле управлялась, напоминая корабельщика, который не может сладить в бурю с парусом… И что в ней нашел Димитрий?! Ведь посмотреть не на что, ни росту, ни стати. От горшка два вершка, в поясе тоньше, чем оса: ветер дунь – переломится. На узеньких плечиках полячки громоздился огромный, круглый, в гармошку собранный воротник, так что пышно причесанная голова, на которую лишь в самую последнюю минуту догадались накинуть флер (мыслимое ли это дело – вступать на святое подворье, в монастырские пределы простоволосою!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Но вопрос о выборе для Димитрия не стоял. Марина была венец его трудов, венец его стараний, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московский престол. Он готов был на все, лишь бы удержаться на троне. Конечно, первым шагом к этому могло бы стать удаление всех поляков и разрыв с Мариной…
Но он и так нарушил уже слишком много обязательств, данных в свое время в Самборе и Кракове.
Отказаться от Марины? Это немыслимо.
Как ни мила была ему Ксения, Димитрий без раздумий отправил ее в монастырь. А в Краков отбыл дьяк Афанасий Власьев, которому было приказано обручиться с панной Мариной от имени русского царя. Это был старинный, свято соблюдавшийся обычай.
На обручении, проходившем в Кракове чрезвычайно пышно, в присутствии короля, кардиналов и сановников, Власьева спросили, не давал ли Димитрий обещаний другим женщинам. Посол ответил уклончиво:
– Коли и давал, мне про сие неведомо.
А когда вопросы сделались более настойчивы, вывернулся с неожиданной ловкостью:
– Ну сами посудите, вельможные господа: кабы обещался государь другой невесте, на что б ему гнать меня в вашу Польшу?!
Не зря ходили слухи, будто посланец русского царя не столь уж прост и весьма искушен в дипломатических увертках (он начинал службу еще при Грозном!), даром что рожа у Власьева при этих словах была совершенно дурацкая. А потом он начал падать крыжем наземь всякий раз, когда упоминалось имя царя Димитрия, обертывал руку платком, прежде чем прикоснуться к руке Марины, объясняя, что недостоин касаться будущей государыни российской, и всячески остерегался, чтобы платье его не коснулось платья Марины (в самом деле, исключительно роскошного, из белой парчи, затканной жемчугами и сапфирами), сердито надувался оттого, что обрученная невеста его господина, уже почти царица, целовала руки польскому королю, как бы подчеркивая подчиненное, зависимое положение России от Польши, – словом, вел себя как истинный шут гороховый, смешивший окружающих своими глупыми выходками, и непонятно было, правду ли он сказал насчет верности Димитрия своим обетам или отвел всем глаза.
Однако лишь только до Мнишека дошел слух, что Ксения Годунова отправлена в монастырь, как он начал немедленно готовить дочь к выезду в Москву. И вот наконец поезд польской невесты тронулся в путь.
Свита самого пана воеводы, конная и пешая, состояла из 445 человек и 411 лошадей. В свите Марины было 251 человек и столько же лошадей. Почти все шляхтичи также имели своих слуг, иной раз их число доходило до полусотни. Патер Помасский, исповедник Марины, не пожелал расстаться со своей духовной дочерью; к нему присоединились семеро бернардинцев. Бернардинцы откровенно косились на иезуита Савицкого, который, единственный из «сынов Игнатия Лойолы», попал в свиту панны Мнишек.
Были здесь также в большом количестве торговцы: суконщики, ювелиры, искавшие случай и место для выгодного сбыта своего изысканного товара. Аптекарь из Кракова Станислав Колачкович вез разнообразные лекарства.
Станислав Мнишек, брат Марины, вез с собой 20 музыкантов и шута из Болоньи, Антонио Риати… Так что ни много ни мало, а около двух тысяч путников, полных надежд на удачу и наслаждения, хотя и не без опасений за будущее, двигались к цели – к Москве.
Путь был труден. В маленьких деревушках путешественники рассеивались на ночлег кто куда, по черным избам. Многие ставили палатки, потому что мест для такой толпы не хватало.
Но уже в Смоленске для Марины был воздвигнут, особый двор, а встречали ее несколько десятков тысяч человек. Здесь было все смоленское духовенство с
Ь иконами и хлебом-солью. На стенах обширной крепости Смоленской стояло до двух тысяч стрельцов.
В числе встречающих были князь Василий Рубец-Мосальский и Михаил Нагой. Против второго Марина ничего не имела против, ведь он был братом матери Димитрия, а стало быть, его дядею, а вот при виде Мосальского с трудом сдержала ненависть. Ведь именно этот человек в свое время привел к Димитрию на ложе Ксению Годунову – оставив ее в живых, вместо того чтобы убить вместе с матерью и братом! О чем думал Димитрий, присылая Мосальского встретить свою обрученную невесту? Что он хотел дать ей понять? На что намекнуть?
– О Бог мой, панна, моя дорогая панна, ради чего вы забиваете свою хорошенькую головку всякой ерундой? – всплеснула руками любимая фрейлина Барбара Казановская, когда после долгих расспросов госпожа наконец-то открыла ей причину своей печали. – Мужчины вообще ни о чем не думают, разве вы этого не знали?
Марина покачала головой. Димитрий думал о ней, это несомненно! Разве иначе прислал бы для своей невесты более полусотни белых лошадей с бархатными попонами и три кареты, обитые внутри соболями? При этом было множество других подарков.
Она впервые задумалась о том, что уже совсем скоро, недели через две, состоится их с Димитрием свадьба и их многолетне-однообразные отношения – пылкие с его стороны и прохладные с ее – должны будут совершенно измениться. Они станут супругами, возлягут на ложе, и Марина узнает, что такое мужская любовь…
Невеста въехала в Москву 3 мая 1606 года. Первой ее целью было посещение Вознесенского монастыря, где жила инокиня Марфа – бывшая царица Марья Нагая, мать царевича Димитрия.
Еретичку привезли с великой пышностью. Монахини, коим велено было стать двумя рядами вдоль ведущей к крыльцу дороги, глядели сурово и изредка неодобрительно бормотали, мол, ничего подобного в жизни не видели: ни благочестивая Ирина Федоровна, жена царя Федора Ивановича, ни Мария Григорьевна, супруга Бориса Годунова, не являлись в это святое место в сопровождении такой роскошной свиты, под гром музыки и восторженные крики. Одно слово – полячка безбожная прибыла!
И как нарочно, над монастырем вдруг закружилась туча сорок. Монахини крестились, отворачивались: издавна на Руси сорока – птица нечистая, ведьмовская. Полячка же улыбалась во весь свой тонкогубый рот, даже ручкой помахала птицам. Те покричали и улетели. Только тогда монахиням удалось вновь вздеть личины спокойствия и радушия.
Царица Марфа тоже изо всех сил старалась держаться если не доброжелательно, то хотя бы приветливо. Но когда вышла на крыльцо и увидела царскую невесту в этих ее непомерных юбках, с которыми та еле управлялась, напоминая корабельщика, который не может сладить в бурю с парусом… И что в ней нашел Димитрий?! Ведь посмотреть не на что, ни росту, ни стати. От горшка два вершка, в поясе тоньше, чем оса: ветер дунь – переломится. На узеньких плечиках полячки громоздился огромный, круглый, в гармошку собранный воротник, так что пышно причесанная голова, на которую лишь в самую последнюю минуту догадались накинуть флер (мыслимое ли это дело – вступать на святое подворье, в монастырские пределы простоволосою!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89