Но на голубом трудно разобрать чернила.
Молодые люди поправили у лампы фитиль и снова склонились над дневниками. С трудом можно было прочесть следующее:
«Вчера я навсегда закрыла дневник. Думала, что утром, после брачной ночи, я не осмелюсь не только писать воспоминания, но даже смотреть в зеркало, даже говорить, слышать свой голос. Однако…
Итак, вчера я стала новобрачной. Я покорно отдалась течению, словно сухой лист, попавший в водоворот. Я делала все, что мне скажут, ничему не перечила, даже позволила надеть на себя длинное белое платье, которое доктор привез из Измира; разрешила вплести в свои волосы серебряные нити. Но когда меня подвели к большому зеркалу, я на мгновение зажмурилась. И только. В этом выражался весь мой протест.
Приходили люди посмотреть на меня. Заглянули даже мои бывшие коллеги по школе. Я не слышала, что они говорили, только старалась всем улыбаться однообразной жалкой улыбкой.
Какая-то старушка сказала, увидев мое лицо:
— Повезло старому хрычу! Подстрелил журавушку прямо в глаз!
Хайруллах-бей вернулся домой к ужину. Он был одет в длиннополый сюртук, корсетом стягивавший его полную фигуру. Совершенно фантастический галстук ярко-красного цвета сбился набок. Мне было очень грустно, и все-таки я не смогла удержаться и тихонько засмеялась. Я подумала, что не имею права делать старика посмешищем, сняла с него тот галстук и надела другой.
Хайруллах-бей смеялся и приговаривал:
— Браво, дочь моя! Из тебя выйдет замечательная хозяйка. Ну, видишь, как тебе полезно было стать молодой женой!
Гости разошлись. Мы сидели друг против друга у окна в столовой.
— Крошка, — сказал Хайруллах-бей, — знаешь ли ты, почему я запоздал? Я ходил к Мунисэ, отнес на могилку цветы и несколько золотых нитей. Тебе девочка не смела говорить, но, когда мы оставались одни, она часто твердила: «Моя абаджиим станет невестой, вплетет себе в волосы золотые нити, и я тоже вплету…» Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики нашей канареечки. Но что поделаешь…
Я не выдержала, отвернулась к окну и заплакала. Слезы были легкие, еле заметные, как туман за окном в этот грустный осенний вечер. Это были тайные слезы, которые тут же высыхали у меня на ресницах.
Как всегда, в этот вечер мы долго сидели внизу, в столовой. Хайруллах-бей устроился в углу в кресле, надел очки и раскрыл у себя на коленях какую-то толстую книгу.
— Госпожа новобрачная, — сказал он, — «молодому» мужу не надлежит заниматься чтением. Но ты уж меня прости. И не беспокойся, ночи длинные, еще будет время прочесть тебе любовную сказку.
Я еще ниже склонила голову над платком, который обвязывала.
Ах, этот старый доктор! Как я его любила раньше и как ненавидела в эту минуту! Значит, когда я, обеспамятев от горя, прижималась головой к его плечу, он… Значит, эти невинные голубые глаза под белесыми ресницами смотрели на меня как на женщину, как на будущую жену!..
Я мучилась, предаваясь этим горестным мыслям до тех пор, пока часы не пробили одиннадцать. Доктор кинул книгу на стол, потянулся, зевнул и поднялся с кресла.
— Ну, госпожа новобрачная, — обратился он ко мне, — пора ложиться. Пошли!
Шитье выпало у меня из рук. Я встала, взяла со стола подсвечник, подошла к окну, чтобы закрыть его, и долго-долго всматривалась в ночную тьму. У меня мелькнула мысль: что, если сейчас тихо сбежать, умчаться по темным дорогам?
— Госпожа новобрачная, — позвал доктор, — ты что-то слишком задумчива. Иди, иди наверх. Я дам онбаши кое-какие распоряжения и тоже поднимусь.
Дряхлая кормилица доктора вместе с соседкой переодели меня, сунули опять в руки свечу и отвели в комнату моего супруга. Хайруллах-бей все еще был внизу. Я стояла у шкафа, сжимая в кулаке подсвечник, скрестив на груди руки, словно защищалась от холода. Я дрожала, и плясавшее пламя свечи то и дело подпаливало кончики моих волос.
Наконец в коридоре на лестнице раздались шаги. В комнату вошел Хайруллах-бей, мурлыча под нос какую-то песенку, снимая на ходу сюртук.
Увидев меня, он поразился:
— Как, девочка, ты еще не легла?
Я открыла рот для ответа, но у меня только застучали зубы.
Доктор подошел вплотную и посмотрел мне в глаза.
— В чем дело, девочка? — спросил он изумленно. — Что ты делаешь в моей спальне?
И вдруг комната задрожала от громового хохота.
— Девочка, да, может, ты…
Доктор задохнулся от смеха. Потом он хлопнул себя по коленям, зажал пальцами рот и промычал:
— Так, значит, ты сюда… Ах, распутница! Думаешь, мы с тобой действительно стали мужем и женой? Ах ты, бессовестная! Ах, бесстыдница! Да накажет тебя аллах! Человек в отцы тебе годится, а ты…
Стены комнаты зашатались, потолок словно обрушился мне на голову.
— Ах ты, распутница с испорченным сердцем! Ай-ай-ай!.. И ты не постеснялась прийти ко мне в спальню в ночной сорочке!
Хотела бы я взглянуть на себя в ту минуту. Кто знает, какими цветами радуги полыхало мое лицо.
— Доктор-бей, клянусь аллахом… Откуда же я знала? Так сказали…
— Ну пусть они подумали глупость, а ты?.. Я мог представить себе что угодно, только не это! В мои-то годы! Бессовестная женщина посягает на мое целомудрие, на мою невинность!
Господи, какая это была пытка! Я кусала до крови губы, готова была провалиться сквозь землю. Стоило мне шевельнуть рукой, как насмешник-доктор подбегал к окну и, вытягивая шею, кричал:
— Не подходи ко мне, девочка, я боюсь. Клянусь аллахом, открою сейчас окно. На помощь, друзья! В моем возрасте… На меня…
Я не стала больше слушать и бросилась к дверям. Но тут же вернулась. Не знаю почему. Я повиновалась голосу сердца.
— Отец! — рыдала я. — Мой отец! — и кинулась на шею старого доктора.
Он обнял меня, поцеловал в лоб и голосом, идущим из самой глубины души, сказал:
— Дочь моя, дитя мое!
Никогда не забуду я этого отеческого поцелуя, этих добрых дрожащих губ.
Вернувшись к себе, я плакала и смеялась, и так расшумелась, что доктор постучал мне в стенку из своей комнаты:
— Ты дом разрушишь, девчонка! Что за шум? Ведь сплетники-соседи обвинят меня: «Старый хрыч заставил до утра кричать новобрачную!»
Но и сам доктор порядком шумел. Он расхаживал по комнате, притворно бранился:
— Господи, упаси мою честь, мою невинность от современных девиц!
В эту ночь мы просыпались с доктором раз десять, он в своей комнате, я
— у себя. Мы стучали в стену, кукарекали по-петушиному, свистели, как птицы, квакали.
Вот и весь рассказ о том, как я стала новобрачной.
Мой славный доктор был таким чистым, таким порядочным, что не счел даже нужным предупредить меня о фиктивности нашего брака. Господи, да я по сравнению с ним просто легкомысленная кокетка… В нашей святой дружбе Хайруллах-бей забыл, что он мужчина, но я не забыла, что я женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Молодые люди поправили у лампы фитиль и снова склонились над дневниками. С трудом можно было прочесть следующее:
«Вчера я навсегда закрыла дневник. Думала, что утром, после брачной ночи, я не осмелюсь не только писать воспоминания, но даже смотреть в зеркало, даже говорить, слышать свой голос. Однако…
Итак, вчера я стала новобрачной. Я покорно отдалась течению, словно сухой лист, попавший в водоворот. Я делала все, что мне скажут, ничему не перечила, даже позволила надеть на себя длинное белое платье, которое доктор привез из Измира; разрешила вплести в свои волосы серебряные нити. Но когда меня подвели к большому зеркалу, я на мгновение зажмурилась. И только. В этом выражался весь мой протест.
Приходили люди посмотреть на меня. Заглянули даже мои бывшие коллеги по школе. Я не слышала, что они говорили, только старалась всем улыбаться однообразной жалкой улыбкой.
Какая-то старушка сказала, увидев мое лицо:
— Повезло старому хрычу! Подстрелил журавушку прямо в глаз!
Хайруллах-бей вернулся домой к ужину. Он был одет в длиннополый сюртук, корсетом стягивавший его полную фигуру. Совершенно фантастический галстук ярко-красного цвета сбился набок. Мне было очень грустно, и все-таки я не смогла удержаться и тихонько засмеялась. Я подумала, что не имею права делать старика посмешищем, сняла с него тот галстук и надела другой.
Хайруллах-бей смеялся и приговаривал:
— Браво, дочь моя! Из тебя выйдет замечательная хозяйка. Ну, видишь, как тебе полезно было стать молодой женой!
Гости разошлись. Мы сидели друг против друга у окна в столовой.
— Крошка, — сказал Хайруллах-бей, — знаешь ли ты, почему я запоздал? Я ходил к Мунисэ, отнес на могилку цветы и несколько золотых нитей. Тебе девочка не смела говорить, но, когда мы оставались одни, она часто твердила: «Моя абаджиим станет невестой, вплетет себе в волосы золотые нити, и я тоже вплету…» Я бы сам украсил этими нитками рыженькие волосики нашей канареечки. Но что поделаешь…
Я не выдержала, отвернулась к окну и заплакала. Слезы были легкие, еле заметные, как туман за окном в этот грустный осенний вечер. Это были тайные слезы, которые тут же высыхали у меня на ресницах.
Как всегда, в этот вечер мы долго сидели внизу, в столовой. Хайруллах-бей устроился в углу в кресле, надел очки и раскрыл у себя на коленях какую-то толстую книгу.
— Госпожа новобрачная, — сказал он, — «молодому» мужу не надлежит заниматься чтением. Но ты уж меня прости. И не беспокойся, ночи длинные, еще будет время прочесть тебе любовную сказку.
Я еще ниже склонила голову над платком, который обвязывала.
Ах, этот старый доктор! Как я его любила раньше и как ненавидела в эту минуту! Значит, когда я, обеспамятев от горя, прижималась головой к его плечу, он… Значит, эти невинные голубые глаза под белесыми ресницами смотрели на меня как на женщину, как на будущую жену!..
Я мучилась, предаваясь этим горестным мыслям до тех пор, пока часы не пробили одиннадцать. Доктор кинул книгу на стол, потянулся, зевнул и поднялся с кресла.
— Ну, госпожа новобрачная, — обратился он ко мне, — пора ложиться. Пошли!
Шитье выпало у меня из рук. Я встала, взяла со стола подсвечник, подошла к окну, чтобы закрыть его, и долго-долго всматривалась в ночную тьму. У меня мелькнула мысль: что, если сейчас тихо сбежать, умчаться по темным дорогам?
— Госпожа новобрачная, — позвал доктор, — ты что-то слишком задумчива. Иди, иди наверх. Я дам онбаши кое-какие распоряжения и тоже поднимусь.
Дряхлая кормилица доктора вместе с соседкой переодели меня, сунули опять в руки свечу и отвели в комнату моего супруга. Хайруллах-бей все еще был внизу. Я стояла у шкафа, сжимая в кулаке подсвечник, скрестив на груди руки, словно защищалась от холода. Я дрожала, и плясавшее пламя свечи то и дело подпаливало кончики моих волос.
Наконец в коридоре на лестнице раздались шаги. В комнату вошел Хайруллах-бей, мурлыча под нос какую-то песенку, снимая на ходу сюртук.
Увидев меня, он поразился:
— Как, девочка, ты еще не легла?
Я открыла рот для ответа, но у меня только застучали зубы.
Доктор подошел вплотную и посмотрел мне в глаза.
— В чем дело, девочка? — спросил он изумленно. — Что ты делаешь в моей спальне?
И вдруг комната задрожала от громового хохота.
— Девочка, да, может, ты…
Доктор задохнулся от смеха. Потом он хлопнул себя по коленям, зажал пальцами рот и промычал:
— Так, значит, ты сюда… Ах, распутница! Думаешь, мы с тобой действительно стали мужем и женой? Ах ты, бессовестная! Ах, бесстыдница! Да накажет тебя аллах! Человек в отцы тебе годится, а ты…
Стены комнаты зашатались, потолок словно обрушился мне на голову.
— Ах ты, распутница с испорченным сердцем! Ай-ай-ай!.. И ты не постеснялась прийти ко мне в спальню в ночной сорочке!
Хотела бы я взглянуть на себя в ту минуту. Кто знает, какими цветами радуги полыхало мое лицо.
— Доктор-бей, клянусь аллахом… Откуда же я знала? Так сказали…
— Ну пусть они подумали глупость, а ты?.. Я мог представить себе что угодно, только не это! В мои-то годы! Бессовестная женщина посягает на мое целомудрие, на мою невинность!
Господи, какая это была пытка! Я кусала до крови губы, готова была провалиться сквозь землю. Стоило мне шевельнуть рукой, как насмешник-доктор подбегал к окну и, вытягивая шею, кричал:
— Не подходи ко мне, девочка, я боюсь. Клянусь аллахом, открою сейчас окно. На помощь, друзья! В моем возрасте… На меня…
Я не стала больше слушать и бросилась к дверям. Но тут же вернулась. Не знаю почему. Я повиновалась голосу сердца.
— Отец! — рыдала я. — Мой отец! — и кинулась на шею старого доктора.
Он обнял меня, поцеловал в лоб и голосом, идущим из самой глубины души, сказал:
— Дочь моя, дитя мое!
Никогда не забуду я этого отеческого поцелуя, этих добрых дрожащих губ.
Вернувшись к себе, я плакала и смеялась, и так расшумелась, что доктор постучал мне в стенку из своей комнаты:
— Ты дом разрушишь, девчонка! Что за шум? Ведь сплетники-соседи обвинят меня: «Старый хрыч заставил до утра кричать новобрачную!»
Но и сам доктор порядком шумел. Он расхаживал по комнате, притворно бранился:
— Господи, упаси мою честь, мою невинность от современных девиц!
В эту ночь мы просыпались с доктором раз десять, он в своей комнате, я
— у себя. Мы стучали в стену, кукарекали по-петушиному, свистели, как птицы, квакали.
Вот и весь рассказ о том, как я стала новобрачной.
Мой славный доктор был таким чистым, таким порядочным, что не счел даже нужным предупредить меня о фиктивности нашего брака. Господи, да я по сравнению с ним просто легкомысленная кокетка… В нашей святой дружбе Хайруллах-бей забыл, что он мужчина, но я не забыла, что я женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106