Вне всякого сомнения, они оказали бы должное почтение ему, рыцарю при дворе графа Честера и графскому сыну.
Не то что теперь, кисло думал Магнус. Меч его скрывался под плащом, а он был единственным свидетельством его звания и положения в обществе. В глазах всего остального мира он, одетый в лохмотья, с потеками грязи на лице, был просто еще одним жалким бродягой-цыганом. Даже хозяин постоялого двора не хотел пускать его в общую комнату гостиницы, пока Магнус не показал ему несколько серебряных монет.
Высокий рыцарь за столом сделал знак хозяину пустить еще раз чашу по кругу.
– У старого короля Генриха Первого был только один сын, да падет на него проклятие, – мрачно заметил он. – И нам следует благодарить небеса за то, что принц Уильям умер, прежде чем успел показать свои зубки своему отцу и государю. В те времена все горевали, что молодой принц пошел ко дну вместе с «Белым лебедем» и оставил старого Льва горевать, но посмотрите, что сделали бесчестные сыновья со своим отцом, его внуком, нашим добрым королем Генрихом!
– Все знают, что Элинор Аквитанская в заговоре с принцами, – подал голос другой рыцарь. – Со стороны короля было мудро, что он заточил эту суку в темницу и держит ее там. По крайней мере старая шлюха не может оттуда посылать письма своим сыновьям и подстрекать их против короля.
Это было встречено громким одобрением. Некоторые рыцари продолжали честить королеву, употребляя при этом самые грязные слова, повторяя то, что ей всегда ставили в укор. В частности, что она вышла замуж за юного короля Генриха, будучи на одиннадцать лет его старше. Да к тому же разведена. Да при том была матерью двоих дочерей, отцом которых был король Франции. Не говоря уж о том, что всегда придерживалась свободных нравов и якшалась с этими врагами любого христианского королевства, французскими трубадурами, которых так ценила.
Кто-то добавил, что, пожалуй, больше, чём просто ценила. Достаточно только вспомнить, как она носилась с каждым певцом из Аквитании. Неудивительно, что король отослал ее от себя.
Кухонная девчонка принесла Магнусу ломоть хлеба и кусок сыра и положила перед ним на стол. Это была совсем юная девушка в грязной коричневой рубахе. Она помедлила, оглядывая его, и ее взгляд сказал ему, что он всего лишь цыган, не заслуживающий того, чтобы на него тратили время, но что при всем том рослый и замечательно красивый малый.
Магнус разломил свой хлеб на две половины, положил между ними сыр, не обращая внимания на девчонку. Служанка со вздохом удалилась.
Он стосковался по настоящей пище, ему надоела цыганская стряпня, и поэтому он позволил себе заглянуть на постоялый двор. Пока они ехали, Тайрос и второй цыган пытались продать овец, украденных на ярмарке в Киркадлизе. И потому Магнус знал, что может не спеша съесть свой хлебке сыром и выпить эль. На ушах овец были кольца с пометками, означавшими, что они из Киркадлиза, и покупатели подозревали, что они краденые, поэтому торг должен был затянуться надолго. Ведь овцы-то и впрямь были ворованные.
Для того чтобы мог найтись покупатель на овец, Тайрое должен был заново пометить им уши.
Добродетель – сама себе награда, думал Магнус, откусывая большой кусок хлеба с сыром. Это была одна из любимых поговорок его отца, хотя ни он сам и никто другой не могли бы объяснить почему: граф никогда не брался за дело, будь оно добродетельным или нет, если оно не сулило хорошей прибыли.
Вдруг громкий спор о королеве, завязавшийся между рыцарями, сидевшими за большим столом, прервался. Через комнату прошествовали двое монахов в черном и, сгорбившись, сели поближе к огню. Рыцари, уже порядком подвыпившие, были грубой и шумной компанией, и святые братья не хотели быть втянутыми в диспут о том, шлюха или нет королева Элинор, да вдобавок еще и с рыцарями.
Магнус допил остатки своего эля. Королева была добрым другом его отца и матери. Теперь она достигла уже зрелого возраста, и дети ее, сыновья и дочери, стали взрослыми. И, по мнению Магнуса, заслуживала некоторого уважения. Он не видел ее с тех самых пор, как был еще желторотым юнцом, а король и королева со своими придворными посетили Морлэ. Она потрепала его по щеке, оглядывая глазами, все еще ослепительно прекрасными и живыми, и пробормотала что-то о том, что он вырастет покорителем женских сердец еще до того, как его лица коснётся бритва.
Подростку королева Англии показалась самой прекрасной женщиной на свете. И самой очаровательной и загадочной. Прислуживая королю и королеве за высоким столом в замке Морлэ, Магнус не мог оторвать от нее глаз. И теперь он вспоминал, как великолепно она выглядела с распущенными, как у юной девушки, темными волосами, ниспадавшими на руки и плечи и спускавшимися до талии, во всех этих драгоценностях и покрывалах и в платье из какой-то серебристой мерцающей ткани. И право же, едва ли можно считать справедливым, что теперь какие-то пьяные мужланы-наемники в таверне в забытой богом Шотландии обзывали ее потаскушкой. Но Магнус напомнил себе, что многие из них никогда не видели ее, ведь королеву уже много долгих лет держали в заточении.
Он поднял руку, делая знак кухонной девчонке, чтобы она подошла к нему. Она приблизилась, забрала его пустую чашу и вернулась, наполнив ее элем, при этом глаза ее блестели.
– О, сэр – прошептала она, наклоняясь к нему. – Вы ведь не цыган, верно?
Магнус заметил, что капюшон сполз с его головы, а плащ чуть распахнулся и стал виден меч. Он поспешно сунул ей в руку медную монетку и заставил сжать кулачок.
– Пусть на устах твоих будет печать, – сказал он ей, вставая.
Служанка последовала за ним к двери, все еще охваченная приятным возбуждением, но он проскользнул мимо нее и вышел из таверны. В поле у дороги стояли табором цыганские повозки.
День был холодными хмурым, и в этом сером освещении цыганские костры, стреноженные лошади, тощие собаки, непроданные овцы и видавшие виды повозки, потрепанные и побитые, выглядели не слишком привлекательно.
Магнус оперся локтями о каменную изгородь, окружавшую пастбище, на котором расположился табор, наблюдая, как Мила и ее товарка готовят обед. Мысль об эле и только что съеденном свежем хлебе была утешительной.
Остальное же казалось мрачным. Они находились в нескольких лье от Дамфриза и после обеда должны были двинуться в порт. Магнус рассчитывал оставить раненого тамплиера в первом же попавшемся мужском монастыре и отдать ему часть оставшихся денег. Остальные он собирался заплатить за свой с Идэйн проезд до Честера.
Идэйн, подумал Магнус и вздрогнул. Она была источником всех его бед.
Ни одной ночи он не спал как следует с того самого момента, как они покинули Эдинбург. Он ворочался и метался на жесткой земле, желая ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Не то что теперь, кисло думал Магнус. Меч его скрывался под плащом, а он был единственным свидетельством его звания и положения в обществе. В глазах всего остального мира он, одетый в лохмотья, с потеками грязи на лице, был просто еще одним жалким бродягой-цыганом. Даже хозяин постоялого двора не хотел пускать его в общую комнату гостиницы, пока Магнус не показал ему несколько серебряных монет.
Высокий рыцарь за столом сделал знак хозяину пустить еще раз чашу по кругу.
– У старого короля Генриха Первого был только один сын, да падет на него проклятие, – мрачно заметил он. – И нам следует благодарить небеса за то, что принц Уильям умер, прежде чем успел показать свои зубки своему отцу и государю. В те времена все горевали, что молодой принц пошел ко дну вместе с «Белым лебедем» и оставил старого Льва горевать, но посмотрите, что сделали бесчестные сыновья со своим отцом, его внуком, нашим добрым королем Генрихом!
– Все знают, что Элинор Аквитанская в заговоре с принцами, – подал голос другой рыцарь. – Со стороны короля было мудро, что он заточил эту суку в темницу и держит ее там. По крайней мере старая шлюха не может оттуда посылать письма своим сыновьям и подстрекать их против короля.
Это было встречено громким одобрением. Некоторые рыцари продолжали честить королеву, употребляя при этом самые грязные слова, повторяя то, что ей всегда ставили в укор. В частности, что она вышла замуж за юного короля Генриха, будучи на одиннадцать лет его старше. Да к тому же разведена. Да при том была матерью двоих дочерей, отцом которых был король Франции. Не говоря уж о том, что всегда придерживалась свободных нравов и якшалась с этими врагами любого христианского королевства, французскими трубадурами, которых так ценила.
Кто-то добавил, что, пожалуй, больше, чём просто ценила. Достаточно только вспомнить, как она носилась с каждым певцом из Аквитании. Неудивительно, что король отослал ее от себя.
Кухонная девчонка принесла Магнусу ломоть хлеба и кусок сыра и положила перед ним на стол. Это была совсем юная девушка в грязной коричневой рубахе. Она помедлила, оглядывая его, и ее взгляд сказал ему, что он всего лишь цыган, не заслуживающий того, чтобы на него тратили время, но что при всем том рослый и замечательно красивый малый.
Магнус разломил свой хлеб на две половины, положил между ними сыр, не обращая внимания на девчонку. Служанка со вздохом удалилась.
Он стосковался по настоящей пище, ему надоела цыганская стряпня, и поэтому он позволил себе заглянуть на постоялый двор. Пока они ехали, Тайрос и второй цыган пытались продать овец, украденных на ярмарке в Киркадлизе. И потому Магнус знал, что может не спеша съесть свой хлебке сыром и выпить эль. На ушах овец были кольца с пометками, означавшими, что они из Киркадлиза, и покупатели подозревали, что они краденые, поэтому торг должен был затянуться надолго. Ведь овцы-то и впрямь были ворованные.
Для того чтобы мог найтись покупатель на овец, Тайрое должен был заново пометить им уши.
Добродетель – сама себе награда, думал Магнус, откусывая большой кусок хлеба с сыром. Это была одна из любимых поговорок его отца, хотя ни он сам и никто другой не могли бы объяснить почему: граф никогда не брался за дело, будь оно добродетельным или нет, если оно не сулило хорошей прибыли.
Вдруг громкий спор о королеве, завязавшийся между рыцарями, сидевшими за большим столом, прервался. Через комнату прошествовали двое монахов в черном и, сгорбившись, сели поближе к огню. Рыцари, уже порядком подвыпившие, были грубой и шумной компанией, и святые братья не хотели быть втянутыми в диспут о том, шлюха или нет королева Элинор, да вдобавок еще и с рыцарями.
Магнус допил остатки своего эля. Королева была добрым другом его отца и матери. Теперь она достигла уже зрелого возраста, и дети ее, сыновья и дочери, стали взрослыми. И, по мнению Магнуса, заслуживала некоторого уважения. Он не видел ее с тех самых пор, как был еще желторотым юнцом, а король и королева со своими придворными посетили Морлэ. Она потрепала его по щеке, оглядывая глазами, все еще ослепительно прекрасными и живыми, и пробормотала что-то о том, что он вырастет покорителем женских сердец еще до того, как его лица коснётся бритва.
Подростку королева Англии показалась самой прекрасной женщиной на свете. И самой очаровательной и загадочной. Прислуживая королю и королеве за высоким столом в замке Морлэ, Магнус не мог оторвать от нее глаз. И теперь он вспоминал, как великолепно она выглядела с распущенными, как у юной девушки, темными волосами, ниспадавшими на руки и плечи и спускавшимися до талии, во всех этих драгоценностях и покрывалах и в платье из какой-то серебристой мерцающей ткани. И право же, едва ли можно считать справедливым, что теперь какие-то пьяные мужланы-наемники в таверне в забытой богом Шотландии обзывали ее потаскушкой. Но Магнус напомнил себе, что многие из них никогда не видели ее, ведь королеву уже много долгих лет держали в заточении.
Он поднял руку, делая знак кухонной девчонке, чтобы она подошла к нему. Она приблизилась, забрала его пустую чашу и вернулась, наполнив ее элем, при этом глаза ее блестели.
– О, сэр – прошептала она, наклоняясь к нему. – Вы ведь не цыган, верно?
Магнус заметил, что капюшон сполз с его головы, а плащ чуть распахнулся и стал виден меч. Он поспешно сунул ей в руку медную монетку и заставил сжать кулачок.
– Пусть на устах твоих будет печать, – сказал он ей, вставая.
Служанка последовала за ним к двери, все еще охваченная приятным возбуждением, но он проскользнул мимо нее и вышел из таверны. В поле у дороги стояли табором цыганские повозки.
День был холодными хмурым, и в этом сером освещении цыганские костры, стреноженные лошади, тощие собаки, непроданные овцы и видавшие виды повозки, потрепанные и побитые, выглядели не слишком привлекательно.
Магнус оперся локтями о каменную изгородь, окружавшую пастбище, на котором расположился табор, наблюдая, как Мила и ее товарка готовят обед. Мысль об эле и только что съеденном свежем хлебе была утешительной.
Остальное же казалось мрачным. Они находились в нескольких лье от Дамфриза и после обеда должны были двинуться в порт. Магнус рассчитывал оставить раненого тамплиера в первом же попавшемся мужском монастыре и отдать ему часть оставшихся денег. Остальные он собирался заплатить за свой с Идэйн проезд до Честера.
Идэйн, подумал Магнус и вздрогнул. Она была источником всех его бед.
Ни одной ночи он не спал как следует с того самого момента, как они покинули Эдинбург. Он ворочался и метался на жесткой земле, желая ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81