Она росла среди всех этих интриг и сложных отношений и в итоге научилась быть гибкой, наблюдательной и с раннего возраста обрела качества, необходимые для предстоящего ей назначения. Ее отец после подписания договора немедленно начал ее муштровать, ежедневно втолковывая какое-нибудь наставление, полезное для того, что ей предстояло предпринять в будущем. Я не случайно сказала «предпринять», ибо это было и в самом деле серьезное предприятие — очаровать такого гордого, такого высокомерного короля, который умел властвовать над собой еще до того, как стал повелевать другими.
Принцесса, разумеется, стала чаще бывать у меня, расспрашивала о людях и обычаях, царящих в Версале, и, обнаружив, как мало я осведомлена об этом, однажды спросила, в каком возрасте я приехала в Пьемонт.
— Я была совсем юной, сударыня: мне тогда не исполнилось и четырнадцати лет.
— И вы ничего больше не знаете о короле Франции и его дворе? Я очень надеюсь, что, учитывая мой возраст, никто не станет укорять меня за то, как я держу себя там.
— Меня ведь не предназначали в супруги его светлости герцога Бургундского, сударыня; кроме того, я была далеко не таким необыкновенным ребенком, как принцесса Аделаида Савойская.
— Не называйте меня ребенком, сударыня: отец убедил меня, что я не должна больше считать себя девочкой, и я постараюсь вести себя именно так.
Виктория Аделаида, портрет которой пришло время нарисовать, даже для своего возраста была очень маленькой, далеко не красивой, и, судя по всему, ей просто не суждено было стать привлекательной. В сущности, она была уродлива: толстые щеки и тяжелые челюсти; лоб настолько выпуклый, что с первого взгляда он вызывал удивление (с возрастом этот недостаток немного сгладился); приплюснутый нос, лишающий ее черты утонченности и благородства; выпяченные губы, пухлые и мясистые; уже испорченные зубы (впоследствии почти все они выпали) — но у нее хватало здравомыслия первой смеяться над этим недостатком и не обращать на него внимание.
И наряду с этим — прекраснейшие, выразительнейшие глаза, брови и великолепные, необычайно густые темно-русые волосы. В этом и заключалась вся прелесть ее облика, которой, несмотря на все свои недостатки, она обладала в большой степени. Кожа ее была изумительной белизны и свежести; грациозная, благородная и величественная посадка головы необыкновенно красила ее; взгляд повелевал и притягивал одновременно; улыбка была бесподобной; она нравилась в тысячу раз больше, чем настоящие красавицы, и я охотно поменялась бы с ней лицом, хотя в молодости слыла настолько привлекательной, что мне все завидовали. С возрастом ее фигура обрела редкостную прелесть и изящество. Начинавший расти зоб не портил ее, даже наоборот; все, что могло обезобразить другую, придавало лишь особую прелесть этому созданию. Ее чуть обозначившаяся грудь казалась изваянной из античного мрамора.
Накануне отъезда она больше часа провела у меня. Герцог пришел раньше и захотел показать мне образчик искусного поведения этой маленькой девочки. Он заговорил с ней о французском дворе, о том, чему научил ее, готовя к новой жизни, и я была невероятно поражена, услышав, как будущая герцогиня Бургундская излагает планы и дает оценки на уровне старого дипломата, искушенного в делах любого двора.
— Вы ничего не забыли, дочь моя, — сказал ей принц, — и знаете, как надо вести себя с самого начала в присутствии короля, дофина, господина герцога Бургундского и особенно госпожи де Ментенон.
— О, конечно, сударь! — ответила она с чрезвычайно тонкой улыбкой. — Я уже не ребенок, вы сами мне это сказали: я принцесса, которой уготован самый блестящий трон в Европе, и потому мне необходимо уже сейчас готовиться к той роли, которую я буду играть в будущем и, надеюсь, с честью исполню.
Она произнесла эти слова вовсе не как попугай, повторяющий заученный урок, а как человек, знающий, что он говорит, понимающий значение сказанного и желающий донести свою мысль до других.
— Но постарайтесь как следует запомнить то, что я говорил вам еще вчера по поводу госпожи де Ментенон, ее отношений с королем, отношений, как говорят, узаконенных Церковью, но не очень-то нравящихся его семье, особенно дофину: ведь вам придется находить общий язык и с теми и с другими; однако…
— В данное время главное — это король и госпожа де Ментенон; именно их надо очаровать, а это нетрудно, можете мне поверить!
— Неужели! Как же вы добьетесь этого? — продолжал герцог Савойский с довольной улыбкой.
— Бог ты мой, сударь, да ведь король Франции свыкся со своим величием и поклонением окружающих, со своего рода страхом, который он внушает и обрекает его на одиночество; я уверена, он скучает, поскольку уже не молод, — не так ли, отец мой? — и сожалеет, что юные годы его позади. Я буду развлекать его, вести себя так, будто нас не разделяет так много лет, и тем самым обрету над ним власть, которая вначале будет казаться ему детской игрой, а затем станет более прочной. Я запомнила все, чему вы меня учили и что мне рассказывали, и потому смогу легко избежать ошибок, будьте спокойны.
Принц взглянул на меня; я была поражена такой степенью уверенности и мудрости ребенка.
— А госпожа де Ментенон?
— О! Она совсем другое: Скаррон не превозносит себя так, как его величество король Людовик Четырнадцатый, хотя внешне это не заметно; она никогда не догадается, что мне известна скарронада, и обещаю вам, сударь, проявить такое расположение и почтение к ней, что она непременно будет воспринимать себя как мою бабушку.
— Вы должны всего добиться, все устроить играя. Теперь эти люди становятся для вас большими куклами, которым впоследствии суждено превратиться в ваши послушные орудия. Не упускайте из виду, что вам надо забыть Турин и стать француженкой, иначе вы никогда не добьетесь успеха в этой стране.
— Отец, вы ведь больше не будете воевать с Францией, не так ли? — спросила она с таким хитрым видом, что я просто пришла в восхищение.
Сколько же смысла было в этих словах девятилетнего ребенка!
— Нет, не буду, если Франция сама не объявит мне войну или не вынудит меня объявить войну, дочь моя. Ни за что нельзя ручаться, когда на карту поставлены интересы государства.
— А я постараюсь никогда не рассматривать вас как противника, сударь, и всегда помнить, что вы мой отец.
И, обвив руками его шею, она поцеловала герцога с такой нежностью, грацией и прелестью, что невозможно было не умилиться.
— Ну, а я, сударыня? Сохраните ли вы меня в отдаленном уголке вашей памяти?
— В уголке дружбы, сударыня, если позволите! Вы подруга и наперсница моего отца; вы часто помогаете ему забыть огорчения, которые причиняет ему столь непрочное государство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119