она была маленькой королевской усадьбой, где часто живал Эдуард, так как она была расположена в очаровательном месте.
Было 21 июня 1377 года, и усадьба, озаренная светом чудесного летнего дня, улыбалась солнцу.
Все вокруг ликовало.
Но давайте заглянем внутрь, где все выглядело печальным.
Толпы молчаливых рыцарей и баронов заполняли комнаты, соседние с покоями короля.
Здесь были герцог Бретонский, граф Дерби, граф Кембридж, граф Марч, дочь короля принцесса Куси.
Все эти люди, исполненные надежды или страха, были в ожидании.
С утра Эдуарду стало так плохо, что он, если только Бог не сотворит чудо, должен был умереть к исходу дня.
Пройдем теперь в комнату короля.
Он лежал на постели; его сына, принца Уэльского, не было рядом: он умер годом раньше, и у смертного ложа Эдуарда находился юный Ричард, сын принца.
— Подойдите ко мне, дитя мое, — сказал ему Эдуард. — Вам предстоит стать королем. Те, на кого я вас оставляю, скажут вам, что я сделал доброго и злого, и вам придется судить, в чем вы должны будете подражать примеру вашего деда, а что отвергнете.
Потом Эдуард, повелев впустить графов, баронов, рыцарей и прелатов, находившихся в замке, присел, сколь слаб он ни был, на постели, передал своему наследнику королевские регалии и заставил всех, кто был в комнате, дать клятву, что после его смерти они признают Ричарда королем.
Клятва была принесена; Эдуард удалил всех и остался наедине с Готье де Мони.
— Ты единственный из всех, кого я любил, — сказал он рыцарю, — кто выжил и помогает мне покинуть эту жизнь, не слишком сокрушаясь при мысли о смерти. Пока Бог дарует тебе жизнь, Готье, храни Ричарда и мою прекрасную Англию, которую я хотел сделать счастливой и всегда любил как невесту. Веришь ли ты, что для нее я сделал все что мог?
— Верю, государь.
— Веришь ли ты, что потомки сохранят память обо мне и будут чтить мое имя?
— Ваше величество, я не только верю, что потомки сохранят память о вас, но и убежден, что они будут благословлять эту память.
— Благодарю тебя, Готье, — сказал король, сжимая руку старого рыцаря, — благодарю. Теперь поговорим немного о нашей воинской и полной приключений жизни. Мне будет казаться, будто я умираю сражаясь, как и хотел, хотя есть у меня одно воспоминание: оно всю жизнь преследует меня, а агония превращает его в страшные угрызения совести.
— Послушайте, государь! Какой-то святой человек только что объявился в замке, сказав, что желает поговорить с вами и перед смертью облегчить вам душу. Вы хотите, чтобы я послал за ним?
— Он назвал свое имя?
— Нет, ваше величество, лишь сказал, что он отшельник из замка Уорк.
— Из замка Уорк! — вздрогнув, воскликнул король. -
Впустите этого человека, Готье, и оставьте меня наедине с ним.
Готье повиновался.
Через несколько минут седовласый, белобородый старец вошел в комнату Эдуарда и сел у его изголовья.
Король устремил на него встревоженный взгляд, пытаясь различить в его чертах знакомое лицо: после смерти Алике он часто видел его в своих снах.
— Вы не узнаете меня, государь? — спросил старец.
— О да, теперь я узнаю вас, — пробормотал король. — Вы ведь заговорили.
И, устремив глаза на старика, словно на своего судию, король ждал.
— Вы не рассчитывали снова увидеть меня, государь?
— Нет, — прошептал Эдуард.
— Послушайте, ваше величество, — сказал граф Солсбери, — я пришел не для того, чтобы отягощать страданиями вашу смерть. Бог призывает вас к себе раньше меня, и это, вероятно, для того чтобы я мог снять с вас грех, что должен терзать ваше сердце. Король, ваше величество, когда ему предстоит явиться перед Богом, не может уничтожить любовь и честь слуги, а я был им при вас и в этом вовсе не раскаиваюсь.
— Вы правы, сэр, правы.
— Тридцать лет прошло после вашего преступления и моей мести. Мир заполняло ваше имя, но слава ваша не убила вечного свидетеля, которого зовут совесть. Уже тридцать лет я живу в уединении, и одиночество убило во мне ту дурную советчицу, чье имя ненависть, так что сегодня, государь, если я совсем и не забыл все, то, по крайней мере, простил, и к вашему смертному ложу пришел как друг.
— Благодарю, граф, благодарю, — ответил король. И протянул Солсбери руку.
— Вы видите, государь, что я не так безжалостен, как вы, — продолжал граф, — ибо при агонии вашей матери вы проявляли иные чувства.
— Как? Вам это известно?
— Я находился рядом с комнатой, где она умерла, и слышал все, что вы сказали ей.
— Но как вы туда проникли?
— Так же, как проник сюда, в качестве святого человека, чьи слова утешения могут облегчить душу, что готовится предстать перед Господом. Прошу вас, государь, оглянитесь на свое прошлое, — продолжал Солсбери, облокотившись на ложе короля, — и сейчас, когда земные страсти и честолюбивые стремления должны вам казаться пустыми и жалкими, теперь, когда волосы ваши побелели, а от того, кем вы были в прошлом, осталось одно имя, скажите мне, не лучше ли было бы, чтобы мне ничего не надо было бы вам прощать, и не предпочли бы вы, чтобы я пришел к вам в эту минуту не как снисходительный судия, а как признательный друг? Вы многих сделали счастливыми, государь, вы расточили много щедрот, раздали множество титулов. Вы помиловали тысячи людей, попавших к вам в плен. Но почему же, ваше величество, вы не пощадили жену того, кто был вам беззаветно предан и с улыбкой отдал бы за вас свою жизнь, хотя ее смерть должна была разлучить меня со всем, что для меня было самым дорогим на свете?
И граф невольно почувствовал, что глаза его увлажнили слезы, ибо есть раны, которые не властны залечить тридцать лет одиночества.
— Простите меня, граф, простите, — шептал умирающий король. — Я очень виноват перед вами, но страдал не меньше вас.
— Странная судьба, — ответил Солсбери. — Что вынуждает вас, короля-победителя, просить прощения у меня, безвестного рыцаря? Как же должен быть силен Бог, делающий таким слабым и таким смиренным сердце самого могущественного короля на земле!
То, что творилось в душе Эдуарда, передать невозможно. Как будто его душа только и ждала этого прощения, чтобы покинуть его тело; король слабел все больше и был в состоянии лишь изредка шептать:
— Благодарю, граф, благодарю.
Тут, видя, что смерть близка, граф встал и торжественным голосом обратился к умирающему:
— Государь, вы свершили так много добра и так много зла, сколько только смог свершить человек, ставший величайшим властителем своего века. Вы убили тысячи созданий, защищавших свое право и свое добро, но тот, кому вы причинили больше всего зла, — это я, ибо я пережил зло, нанесенное мне. Ну что ж! От имени всех, кому вы принесли страдания и кто, будучи мертв или в разлуке с вами, не может простить вас в этот смертный час, я прощаю вас, ваше величество, и молю Бога за вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Было 21 июня 1377 года, и усадьба, озаренная светом чудесного летнего дня, улыбалась солнцу.
Все вокруг ликовало.
Но давайте заглянем внутрь, где все выглядело печальным.
Толпы молчаливых рыцарей и баронов заполняли комнаты, соседние с покоями короля.
Здесь были герцог Бретонский, граф Дерби, граф Кембридж, граф Марч, дочь короля принцесса Куси.
Все эти люди, исполненные надежды или страха, были в ожидании.
С утра Эдуарду стало так плохо, что он, если только Бог не сотворит чудо, должен был умереть к исходу дня.
Пройдем теперь в комнату короля.
Он лежал на постели; его сына, принца Уэльского, не было рядом: он умер годом раньше, и у смертного ложа Эдуарда находился юный Ричард, сын принца.
— Подойдите ко мне, дитя мое, — сказал ему Эдуард. — Вам предстоит стать королем. Те, на кого я вас оставляю, скажут вам, что я сделал доброго и злого, и вам придется судить, в чем вы должны будете подражать примеру вашего деда, а что отвергнете.
Потом Эдуард, повелев впустить графов, баронов, рыцарей и прелатов, находившихся в замке, присел, сколь слаб он ни был, на постели, передал своему наследнику королевские регалии и заставил всех, кто был в комнате, дать клятву, что после его смерти они признают Ричарда королем.
Клятва была принесена; Эдуард удалил всех и остался наедине с Готье де Мони.
— Ты единственный из всех, кого я любил, — сказал он рыцарю, — кто выжил и помогает мне покинуть эту жизнь, не слишком сокрушаясь при мысли о смерти. Пока Бог дарует тебе жизнь, Готье, храни Ричарда и мою прекрасную Англию, которую я хотел сделать счастливой и всегда любил как невесту. Веришь ли ты, что для нее я сделал все что мог?
— Верю, государь.
— Веришь ли ты, что потомки сохранят память обо мне и будут чтить мое имя?
— Ваше величество, я не только верю, что потомки сохранят память о вас, но и убежден, что они будут благословлять эту память.
— Благодарю тебя, Готье, — сказал король, сжимая руку старого рыцаря, — благодарю. Теперь поговорим немного о нашей воинской и полной приключений жизни. Мне будет казаться, будто я умираю сражаясь, как и хотел, хотя есть у меня одно воспоминание: оно всю жизнь преследует меня, а агония превращает его в страшные угрызения совести.
— Послушайте, государь! Какой-то святой человек только что объявился в замке, сказав, что желает поговорить с вами и перед смертью облегчить вам душу. Вы хотите, чтобы я послал за ним?
— Он назвал свое имя?
— Нет, ваше величество, лишь сказал, что он отшельник из замка Уорк.
— Из замка Уорк! — вздрогнув, воскликнул король. -
Впустите этого человека, Готье, и оставьте меня наедине с ним.
Готье повиновался.
Через несколько минут седовласый, белобородый старец вошел в комнату Эдуарда и сел у его изголовья.
Король устремил на него встревоженный взгляд, пытаясь различить в его чертах знакомое лицо: после смерти Алике он часто видел его в своих снах.
— Вы не узнаете меня, государь? — спросил старец.
— О да, теперь я узнаю вас, — пробормотал король. — Вы ведь заговорили.
И, устремив глаза на старика, словно на своего судию, король ждал.
— Вы не рассчитывали снова увидеть меня, государь?
— Нет, — прошептал Эдуард.
— Послушайте, ваше величество, — сказал граф Солсбери, — я пришел не для того, чтобы отягощать страданиями вашу смерть. Бог призывает вас к себе раньше меня, и это, вероятно, для того чтобы я мог снять с вас грех, что должен терзать ваше сердце. Король, ваше величество, когда ему предстоит явиться перед Богом, не может уничтожить любовь и честь слуги, а я был им при вас и в этом вовсе не раскаиваюсь.
— Вы правы, сэр, правы.
— Тридцать лет прошло после вашего преступления и моей мести. Мир заполняло ваше имя, но слава ваша не убила вечного свидетеля, которого зовут совесть. Уже тридцать лет я живу в уединении, и одиночество убило во мне ту дурную советчицу, чье имя ненависть, так что сегодня, государь, если я совсем и не забыл все, то, по крайней мере, простил, и к вашему смертному ложу пришел как друг.
— Благодарю, граф, благодарю, — ответил король. И протянул Солсбери руку.
— Вы видите, государь, что я не так безжалостен, как вы, — продолжал граф, — ибо при агонии вашей матери вы проявляли иные чувства.
— Как? Вам это известно?
— Я находился рядом с комнатой, где она умерла, и слышал все, что вы сказали ей.
— Но как вы туда проникли?
— Так же, как проник сюда, в качестве святого человека, чьи слова утешения могут облегчить душу, что готовится предстать перед Господом. Прошу вас, государь, оглянитесь на свое прошлое, — продолжал Солсбери, облокотившись на ложе короля, — и сейчас, когда земные страсти и честолюбивые стремления должны вам казаться пустыми и жалкими, теперь, когда волосы ваши побелели, а от того, кем вы были в прошлом, осталось одно имя, скажите мне, не лучше ли было бы, чтобы мне ничего не надо было бы вам прощать, и не предпочли бы вы, чтобы я пришел к вам в эту минуту не как снисходительный судия, а как признательный друг? Вы многих сделали счастливыми, государь, вы расточили много щедрот, раздали множество титулов. Вы помиловали тысячи людей, попавших к вам в плен. Но почему же, ваше величество, вы не пощадили жену того, кто был вам беззаветно предан и с улыбкой отдал бы за вас свою жизнь, хотя ее смерть должна была разлучить меня со всем, что для меня было самым дорогим на свете?
И граф невольно почувствовал, что глаза его увлажнили слезы, ибо есть раны, которые не властны залечить тридцать лет одиночества.
— Простите меня, граф, простите, — шептал умирающий король. — Я очень виноват перед вами, но страдал не меньше вас.
— Странная судьба, — ответил Солсбери. — Что вынуждает вас, короля-победителя, просить прощения у меня, безвестного рыцаря? Как же должен быть силен Бог, делающий таким слабым и таким смиренным сердце самого могущественного короля на земле!
То, что творилось в душе Эдуарда, передать невозможно. Как будто его душа только и ждала этого прощения, чтобы покинуть его тело; король слабел все больше и был в состоянии лишь изредка шептать:
— Благодарю, граф, благодарю.
Тут, видя, что смерть близка, граф встал и торжественным голосом обратился к умирающему:
— Государь, вы свершили так много добра и так много зла, сколько только смог свершить человек, ставший величайшим властителем своего века. Вы убили тысячи созданий, защищавших свое право и свое добро, но тот, кому вы причинили больше всего зла, — это я, ибо я пережил зло, нанесенное мне. Ну что ж! От имени всех, кому вы принесли страдания и кто, будучи мертв или в разлуке с вами, не может простить вас в этот смертный час, я прощаю вас, ваше величество, и молю Бога за вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75