А после того, как ее увидят в Карлтон-Хаус, перед ней откроются все двери.
– Возможно, ты и прав.
Они заговорили о других семейных делах и обсуждали их, пока герцогиня не встала.
– Сестра ждет, что я на несколько недель остановлюсь у нее. Тишина и уединение на Хэмптон-Корт меня очень привлекают. Но надеюсь, что с тобой мы скоро увидимся. И с твоей новобрачной, – добавила она с мимолетной, но таинственной улыбкой.
Вернувшись от мадам Феррье, Розали узнала о приезде лорда Свонборо и его гувернера. За пять месяцев Ниниан изменился, заметно возмужал, а в его голосе начали звучать зрелые нотки.
– Тетя Элизабет решила навестить сестру, – объяснил он, – и взяла нас с Джапом в свой экипаж. Хотя я желал приехать верхом. Она долго говорила с Джером, а потом уехала в Хэмптон-Корт. У ее сестры там очень симпатичный дом, потому что она долгое время была фрейлиной королевы.
Розали удивило, что герцог не стал убеждать мать остаться в особняке Солуэй. А может быть, она не приняла его приглашение? Похоже, что вдовствующую герцогиню горько разочаровал брак сына.
Гуляя с молодым графом по парку, Розали откровенно спросила его об этом, умоляя ответить ей честно и без обиняков.
– Огорчило ли вашу тетушку письмо Джерваса? – принялась допытываться она.
Ниниан ссутулился.
– Не знаю, она мне об этом ни слова не говорила. Но, по-моему, ей не на что обижаться. Она уже давно мечтала, чтобы Джер женился. А я сказал ей, что не видел никого добрее и красивее вас. – Он быстрым шагом прошел под сплетенными ветвями ракитника со свисающими пучками золотых цветов и спросил: – Как мне теперь вас называть? Вы ведь больше не мадемуазель.
– Мне придется по душе только одно обращение – «ваша светлость», – сурово заявила она.
Его темно-синие глаза недоверчиво расширились. Потом он улыбнулся:
– Возможно, вы герцогиня, но я не смогу поверить, что вы станете такой же надменной, как тетя Элизабет.
– Расскажите мне о вашей поездке на Пасху в Кавендер-Чейз, – постаралась она приободрить юного лорда. – Как вам понравилась ваша племянница Джульетта?
– Все считают, что она вырастет очень красивой, – сообщил он. – Моя мама тоже была там. Джастин и Мира устроили званый вечер, а один старик сказал ей, что она ничуть не изменилась за прошедшие годы. Ее это очень порадовало.
Затем он заговорил о жизни в Уилтшире, но в этот момент их прервал лакей Роберт, доложивший, что герцогиню желает видеть какой-то французский господин. Ниниан оживленно заспорил с Робертом о своих любимых кораблях, а она поспешила в зеленую гостиную навстречу месье Лемерсье.
Он почтительно поклонился ей и сказал:
– Madame la Duchesse, я имел честь получить ваше приглашение и счастлив видеть вас вновь. Слова неспособны передать ту радость, с которой я прочел в газете короткую заметку о вашем замужестве. Я сожалею лишь о том, что вас назвали в ней Лавгроув.
– Это не было ошибкой, месье.
Она, как можно более вежливо, объяснила, что получила неопровержимое доказательство законности своего рождения.
Он воспринял ее сообщение с явным неудовольствием.
– Эта женщина, которую вы считаете своей теткой, уверена в точности даты?
– Вы можете сами прочесть ее письмо, если хотите, – ответила она. – Я ничего не говорила ей о вашем утверждении и не делилась с ней моими недавними сомнениями по поводу отцовства. Герцог обратился к ней сам, без моего ведома, и получил это письмо. И хотя мне жаль, что я причинила вам боль, я благодарна мужу за его поступок.
Француз уныло склонил голову в напудренном парике.
– Когда я нашел вас, то подумал, что со временем вы признаете меня своим отцом. Я хотел этого больше всего на свете, ведь никакой другой памяти о Дельфине у меня не осталось, а она была la grande passion de ma vie. Вероятно, своей изменой я заслужил столь тяжелое наказание.
Розали взглянула на изящную статуэтку на каминной полке. Поставить ее туда предложил Джервас. Это был один из самых дорогих Розали предметов, но у нее оставались картина Фрагонара и другие менее ценные вещи, некогда принадлежавшие Дельфине де Барант. А у Этьена Лемерсье не было ничего, кроме памяти о слезах ее матери.
– Возьмите это, – любезно предложила она, вручив ему статуэтку. – Мама обрадовалась бы, узнав, что у вас есть что-то в память о ней.
Он печально посмотрел на миниатюрную скульптуру и сказал:
– Теперь, глядя на нее, я буду думать не только о моей утраченной любви, но и о прекрасной danseuse, ставшей duchesse, и о том, что она могла быть моей дочерью.
Вечером она с мужем отправилась в Королевский театр. Джерваса встревожило задумчивое молчание Розали. Они должны были впервые появиться вместе в обществе, и он решил, что она взволнована.
Коснувшись ожерелья a riviere из крупных топазов и небольших алмазов, она призналась:
– Как странно ехать с тобой в театр, в твоей карете.
– Ты много раз ездила в ней, – напомнил ей Джервас.
– Да, но сейчас все стало иным. И для меня еще непривычнее слушать оперу, сидя в твоей ложе, а не из-за кулис. Надеюсь, ты не жалеешь, что взял меня с собой – на бенефисах певцов фешенебельной публики обычно не бывает. Но Нальди всегда прекрасно относился ко мне, и я пообещала ему прийти. В конце концов, «Волшебная флейта» – опера Моцарта, и после нее будет танцевать Арман. – Она чуть заметно покачала головой и сказала: – Совсем забыла, теперь я должна называть его Вестрис.
Однако ее ожидания не оправдались: бенефис певца привлек множество зрителей, и они увидели на Хаймаркет длинную вереницу экипажей, а у входа в ложи собралась целая толпа. Они заняли места, когда оркестр уже заиграл увертюру.
Джервас обратил внимание, что Розали побледнела, наверное, оттого, что на нее пристально смотрели собравшиеся в театре, не отрывая глаз от платья и драгоценностей новоявленной герцогини. Он попытался заслонить ее и прижался к ней покрепче. Высокие звуки скрипки соответствовали его настроению, он вспомнил об упреках матери и абсолютном доверии жены. Теперь, когда их медовый месяц подошел к концу, они должны были держаться на людях не только с достоинством, но и довольно чопорно. Самоконтроль ослабевал лишь, когда они оставались наедине. Тогда бывало тоже нелегко. Джервасу хотелось только одного: предаваться любовным утехам, ведь отныне он имел на это полное право. Он довольно быстро понял, что для девушки с французской кровью она на редкость застенчива и робка, но лишь до определенного момента. Ему не хотелось, чтобы, откликаясь на его ласки, она думала, что он относится к ней, как к игрушке. Для него она значила больше, чем любая женщина, согласившаяся стать его женой, и прежде всего потому, что отказалась быть его любовницей. А его мать, очевидно, считала ее именно такой. Когда началось второе действие оперы, Джервас заметил, что выражение лица его жены изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Возможно, ты и прав.
Они заговорили о других семейных делах и обсуждали их, пока герцогиня не встала.
– Сестра ждет, что я на несколько недель остановлюсь у нее. Тишина и уединение на Хэмптон-Корт меня очень привлекают. Но надеюсь, что с тобой мы скоро увидимся. И с твоей новобрачной, – добавила она с мимолетной, но таинственной улыбкой.
Вернувшись от мадам Феррье, Розали узнала о приезде лорда Свонборо и его гувернера. За пять месяцев Ниниан изменился, заметно возмужал, а в его голосе начали звучать зрелые нотки.
– Тетя Элизабет решила навестить сестру, – объяснил он, – и взяла нас с Джапом в свой экипаж. Хотя я желал приехать верхом. Она долго говорила с Джером, а потом уехала в Хэмптон-Корт. У ее сестры там очень симпатичный дом, потому что она долгое время была фрейлиной королевы.
Розали удивило, что герцог не стал убеждать мать остаться в особняке Солуэй. А может быть, она не приняла его приглашение? Похоже, что вдовствующую герцогиню горько разочаровал брак сына.
Гуляя с молодым графом по парку, Розали откровенно спросила его об этом, умоляя ответить ей честно и без обиняков.
– Огорчило ли вашу тетушку письмо Джерваса? – принялась допытываться она.
Ниниан ссутулился.
– Не знаю, она мне об этом ни слова не говорила. Но, по-моему, ей не на что обижаться. Она уже давно мечтала, чтобы Джер женился. А я сказал ей, что не видел никого добрее и красивее вас. – Он быстрым шагом прошел под сплетенными ветвями ракитника со свисающими пучками золотых цветов и спросил: – Как мне теперь вас называть? Вы ведь больше не мадемуазель.
– Мне придется по душе только одно обращение – «ваша светлость», – сурово заявила она.
Его темно-синие глаза недоверчиво расширились. Потом он улыбнулся:
– Возможно, вы герцогиня, но я не смогу поверить, что вы станете такой же надменной, как тетя Элизабет.
– Расскажите мне о вашей поездке на Пасху в Кавендер-Чейз, – постаралась она приободрить юного лорда. – Как вам понравилась ваша племянница Джульетта?
– Все считают, что она вырастет очень красивой, – сообщил он. – Моя мама тоже была там. Джастин и Мира устроили званый вечер, а один старик сказал ей, что она ничуть не изменилась за прошедшие годы. Ее это очень порадовало.
Затем он заговорил о жизни в Уилтшире, но в этот момент их прервал лакей Роберт, доложивший, что герцогиню желает видеть какой-то французский господин. Ниниан оживленно заспорил с Робертом о своих любимых кораблях, а она поспешила в зеленую гостиную навстречу месье Лемерсье.
Он почтительно поклонился ей и сказал:
– Madame la Duchesse, я имел честь получить ваше приглашение и счастлив видеть вас вновь. Слова неспособны передать ту радость, с которой я прочел в газете короткую заметку о вашем замужестве. Я сожалею лишь о том, что вас назвали в ней Лавгроув.
– Это не было ошибкой, месье.
Она, как можно более вежливо, объяснила, что получила неопровержимое доказательство законности своего рождения.
Он воспринял ее сообщение с явным неудовольствием.
– Эта женщина, которую вы считаете своей теткой, уверена в точности даты?
– Вы можете сами прочесть ее письмо, если хотите, – ответила она. – Я ничего не говорила ей о вашем утверждении и не делилась с ней моими недавними сомнениями по поводу отцовства. Герцог обратился к ней сам, без моего ведома, и получил это письмо. И хотя мне жаль, что я причинила вам боль, я благодарна мужу за его поступок.
Француз уныло склонил голову в напудренном парике.
– Когда я нашел вас, то подумал, что со временем вы признаете меня своим отцом. Я хотел этого больше всего на свете, ведь никакой другой памяти о Дельфине у меня не осталось, а она была la grande passion de ma vie. Вероятно, своей изменой я заслужил столь тяжелое наказание.
Розали взглянула на изящную статуэтку на каминной полке. Поставить ее туда предложил Джервас. Это был один из самых дорогих Розали предметов, но у нее оставались картина Фрагонара и другие менее ценные вещи, некогда принадлежавшие Дельфине де Барант. А у Этьена Лемерсье не было ничего, кроме памяти о слезах ее матери.
– Возьмите это, – любезно предложила она, вручив ему статуэтку. – Мама обрадовалась бы, узнав, что у вас есть что-то в память о ней.
Он печально посмотрел на миниатюрную скульптуру и сказал:
– Теперь, глядя на нее, я буду думать не только о моей утраченной любви, но и о прекрасной danseuse, ставшей duchesse, и о том, что она могла быть моей дочерью.
Вечером она с мужем отправилась в Королевский театр. Джерваса встревожило задумчивое молчание Розали. Они должны были впервые появиться вместе в обществе, и он решил, что она взволнована.
Коснувшись ожерелья a riviere из крупных топазов и небольших алмазов, она призналась:
– Как странно ехать с тобой в театр, в твоей карете.
– Ты много раз ездила в ней, – напомнил ей Джервас.
– Да, но сейчас все стало иным. И для меня еще непривычнее слушать оперу, сидя в твоей ложе, а не из-за кулис. Надеюсь, ты не жалеешь, что взял меня с собой – на бенефисах певцов фешенебельной публики обычно не бывает. Но Нальди всегда прекрасно относился ко мне, и я пообещала ему прийти. В конце концов, «Волшебная флейта» – опера Моцарта, и после нее будет танцевать Арман. – Она чуть заметно покачала головой и сказала: – Совсем забыла, теперь я должна называть его Вестрис.
Однако ее ожидания не оправдались: бенефис певца привлек множество зрителей, и они увидели на Хаймаркет длинную вереницу экипажей, а у входа в ложи собралась целая толпа. Они заняли места, когда оркестр уже заиграл увертюру.
Джервас обратил внимание, что Розали побледнела, наверное, оттого, что на нее пристально смотрели собравшиеся в театре, не отрывая глаз от платья и драгоценностей новоявленной герцогини. Он попытался заслонить ее и прижался к ней покрепче. Высокие звуки скрипки соответствовали его настроению, он вспомнил об упреках матери и абсолютном доверии жены. Теперь, когда их медовый месяц подошел к концу, они должны были держаться на людях не только с достоинством, но и довольно чопорно. Самоконтроль ослабевал лишь, когда они оставались наедине. Тогда бывало тоже нелегко. Джервасу хотелось только одного: предаваться любовным утехам, ведь отныне он имел на это полное право. Он довольно быстро понял, что для девушки с французской кровью она на редкость застенчива и робка, но лишь до определенного момента. Ему не хотелось, чтобы, откликаясь на его ласки, она думала, что он относится к ней, как к игрушке. Для него она значила больше, чем любая женщина, согласившаяся стать его женой, и прежде всего потому, что отказалась быть его любовницей. А его мать, очевидно, считала ее именно такой. Когда началось второе действие оперы, Джервас заметил, что выражение лица его жены изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63