Спальня Эркюля располагалась рядом со спальней Grandp?re, и каждый вечер перед отходом ко сну они играли в шахматы.
И все же все цветные женщины должны были носить головной платок, называемый тиньоном. Это предписывалось законом.
А когда Клементина отправлялась в Новый Орлеан в гости к живущей там дочери, ей надо было брать с собой пропуск, подписанный Бертой. Ее арестовали бы и бросили в тюрьму, если бы она не могла показать его любому полицейскому, вздумавшему остановить ее на улице.
И ни один из них, даже могущественный Эркюль, не имел права самовольно отправиться куда-нибудь в другое место или остаться в Монфлери, если бы Grandp?re вдруг решил продать его.
Продать. Как лошадь или бочонок сахара. Рабство – это зло. Мэри нисколько в этом не сомневалась. Зато она сомневалась, что у ее точки зрения могли здесь найтись сторонники. Даже среди рабов. Все это было крайне неприятно. Но ей не с кем было поделиться своим недоумением.
Она научилась вытеснять этот вопрос в дальний, темный уголок сознания. И занималась французским. Она постепенно привыкала к образу и ритму жизни на плантации, к старым обычаям, которых придерживался Grandp?re.
Каждое утро, в половине седьмого, он читал молитву перед всеми домочадцами, белыми и черными, преклонявшими колени на низких табуретах, расставленных по всей гостиной.
В семь утра он занимал место во главе длинного стола в столовой за завтраком.
И в полдень за обедом. И в семь вечера за ужином. Каждое воскресенье, во время мессы, которую служили в часовне плантации, он восседал в отдельном большом кресле рядом с семейной скамьей, а потом в пух и прах разбивал в шахматы отца Илэра, приходского священника, когда тот приходил в дом отужинать после окончания службы.
Каждую вторую среду приезжал доктор Лимо. Он лечил всех больных членов семьи и рабов. Затем он с поразительной скоростью ставил Grandp?re мат, а за обедом подробно разъяснял, какие именно неверные ходы сделал Grandp?re.
По понедельникам из Нового Орлеана приезжал месье Дамьен. Он давал Жанне уроки танцев и игры на фортепьяно и буквально впадал в транс от ее грациозного исполнения кадрили, вальса, классического менуэта. И прямо агонизировал, когда она исполняла этюд Шопена даже хуже, чем неделю назад.
Месье Дамьен не оставался к ужину. У него всегда находились срочные дела, требовавшие немедленного отбытия в Новый Орлеан.
Мэри подозревала, что он побаивается Grandp?re. Она не могла поверить, что он имеет что-то против самой привлекательной, на ее взгляд, креольской традиции. По понедельникам ужин всегда был один и тот же. Простое, слегка приправленное специями, чрезвычайно аппетитное блюдо – красная фасоль с рисом.
Мэри научилась ценить бесконечное разнообразие креольской кухни. У нее развилась чисто креольская привычка пить кофе при любой возможности. Такие привычки приобретаются без труда.
В первый же раз попробовав фасоль с рисом, она стала страстной любительницей этого блюда.
К концу месяца она чувствовала себя в Монфлери почти как дома. По-французски она говорила теперь настолько бегло, что Grandp?re начал обучать ее игре в шахматы. Этот уклад жизни стал казаться ей столь естественным, что она уже почти ощущала себя креолкой. Чистокровной. Она надеялась, что ее семье это понравится.
И только к вечной удушающей жаре она никак не могла привыкнуть. Ей оставалось лишь скрежетать зубами и всей душой жаждать окончания лета.
В середине августа Жанна и Мэри вернулись с берегового вала и обнаружили во дворе конюшни множество незнакомых лошадей.
– Он приехал! – вскричала Жанна. – Мой брат приехал со своими друзьями.
Она соскочила с лошади и побежала к дому, даже не подобрав шлейф амазонки. Мэри тоже заспешила, хоть и несколько более степенно. Жанна так много рассказывала о Филиппе, что Мэри не терпелось познакомиться с ним.
– Он такой красивый, Мэй-Ри, такой очаровательный! А как он умеет смешить! Он самый замечательный брат во всем мире. Ты в него моментально влюбишься, вот увидишь.
Глава 11
Приближаясь к дому, Мэри услышала мужские голоса и смех.
Она остановилась, внезапно осознав, что лицо у нее потное, а платье – обноски из гардероба Жанны – плохо сидит. Она обтерла лицо носовым платком, затем с его же помощью стряхнула пыль с платья. Приведя себя, насколько возможно, в порядок, она, тем не менее, не двинулась с места. Ей было страшно.
«Не будь такой нюней, Мэри Макалистер, – внушала она себе. – Они же всего-навсего люди. А кроме того, никто и не собирается обращать на тебя внимание. Ну-ка, бери ноги в руки и марш туда!»
Но все же она не могла шелохнуться. До сих пор Мэри встречала очень мало мужчин и не знала, как вести себя с ними. «Это все Жанна виновата, – подумала она. – Знай только и говорит о нежностях, поклонниках, залогах любви. Это из-за нее я нервничаю. У меня ноги подкашиваются. И если я немедленно не поднимусь по этим ступенькам и не войду в комнату, то через минуту вообще разучусь ходить. Жаль только, что у меня такой разгоряченный и растрепанный вид!»
Но несмотря на все ее страхи, юное сердце Мэри билось с радостным волнением, отчаянно стремясь быть допущенным в мир флирта, влечений, встреченных взоров, постижения некоей особой, несказанной сердечной связи. И вот ее левая нога сделала неуверенный, нетвердый шаг вперед, потом шагнула и правая, а затем ноги проворно прошли остальную часть тропки и взлетели по лестнице на широкую, тенистую веранду.
Мэри остановилась у высоких застекленных дверей, ведущих в столовую, и чуть посторонилась, прежде чем войти. Она осторожно повернула голову и с любопытством заглянула внутрь: сколько же там людей, сможет ли она узнать Филиппа по описанию Жанны и, наконец, где же сама Жанна? Среди других голосов Мэри расслышала ее смех – звонкий и чистый, как звон хрустального графина о бокалы. Этот звон тоже доносился из комнаты. Ее глаза нашли Жанну совсем неподалеку. Мэри глубоко вдохнула и шагнула через порог. Но тут она увидела стоящего рядом с Жанной мужчину. Высокого и стройного, в белых брюках для верховой езды и легком черном сюртуке. Он чуть наклонился, чтобы лучше расслышать слова Жанны. Взор Мэри остановился на нем в то мгновение, когда он выпрямился в полный рост, откинул голову назад и рассмеялся.
Это был он. Тот самый мужчина, которого она увидела с палубы парохода, тот, кто спас ее от хулигана в ужасную, кошмарную ночь в Новом Орлеане. Тот, чье лицо и фигура возникали в ее сознании всякий раз, когда Жанна вздыхала и говорила о любви. «Мне, должно быть, все это просто чудится», – сказала Мэри про себя. Но голос его был отчетлив, глубок и силен, в нем слышался едва сдерживаемый смех. Она отчетливо слышала этот голос. Все другие голоса в комнате сливались в неясный шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
И все же все цветные женщины должны были носить головной платок, называемый тиньоном. Это предписывалось законом.
А когда Клементина отправлялась в Новый Орлеан в гости к живущей там дочери, ей надо было брать с собой пропуск, подписанный Бертой. Ее арестовали бы и бросили в тюрьму, если бы она не могла показать его любому полицейскому, вздумавшему остановить ее на улице.
И ни один из них, даже могущественный Эркюль, не имел права самовольно отправиться куда-нибудь в другое место или остаться в Монфлери, если бы Grandp?re вдруг решил продать его.
Продать. Как лошадь или бочонок сахара. Рабство – это зло. Мэри нисколько в этом не сомневалась. Зато она сомневалась, что у ее точки зрения могли здесь найтись сторонники. Даже среди рабов. Все это было крайне неприятно. Но ей не с кем было поделиться своим недоумением.
Она научилась вытеснять этот вопрос в дальний, темный уголок сознания. И занималась французским. Она постепенно привыкала к образу и ритму жизни на плантации, к старым обычаям, которых придерживался Grandp?re.
Каждое утро, в половине седьмого, он читал молитву перед всеми домочадцами, белыми и черными, преклонявшими колени на низких табуретах, расставленных по всей гостиной.
В семь утра он занимал место во главе длинного стола в столовой за завтраком.
И в полдень за обедом. И в семь вечера за ужином. Каждое воскресенье, во время мессы, которую служили в часовне плантации, он восседал в отдельном большом кресле рядом с семейной скамьей, а потом в пух и прах разбивал в шахматы отца Илэра, приходского священника, когда тот приходил в дом отужинать после окончания службы.
Каждую вторую среду приезжал доктор Лимо. Он лечил всех больных членов семьи и рабов. Затем он с поразительной скоростью ставил Grandp?re мат, а за обедом подробно разъяснял, какие именно неверные ходы сделал Grandp?re.
По понедельникам из Нового Орлеана приезжал месье Дамьен. Он давал Жанне уроки танцев и игры на фортепьяно и буквально впадал в транс от ее грациозного исполнения кадрили, вальса, классического менуэта. И прямо агонизировал, когда она исполняла этюд Шопена даже хуже, чем неделю назад.
Месье Дамьен не оставался к ужину. У него всегда находились срочные дела, требовавшие немедленного отбытия в Новый Орлеан.
Мэри подозревала, что он побаивается Grandp?re. Она не могла поверить, что он имеет что-то против самой привлекательной, на ее взгляд, креольской традиции. По понедельникам ужин всегда был один и тот же. Простое, слегка приправленное специями, чрезвычайно аппетитное блюдо – красная фасоль с рисом.
Мэри научилась ценить бесконечное разнообразие креольской кухни. У нее развилась чисто креольская привычка пить кофе при любой возможности. Такие привычки приобретаются без труда.
В первый же раз попробовав фасоль с рисом, она стала страстной любительницей этого блюда.
К концу месяца она чувствовала себя в Монфлери почти как дома. По-французски она говорила теперь настолько бегло, что Grandp?re начал обучать ее игре в шахматы. Этот уклад жизни стал казаться ей столь естественным, что она уже почти ощущала себя креолкой. Чистокровной. Она надеялась, что ее семье это понравится.
И только к вечной удушающей жаре она никак не могла привыкнуть. Ей оставалось лишь скрежетать зубами и всей душой жаждать окончания лета.
В середине августа Жанна и Мэри вернулись с берегового вала и обнаружили во дворе конюшни множество незнакомых лошадей.
– Он приехал! – вскричала Жанна. – Мой брат приехал со своими друзьями.
Она соскочила с лошади и побежала к дому, даже не подобрав шлейф амазонки. Мэри тоже заспешила, хоть и несколько более степенно. Жанна так много рассказывала о Филиппе, что Мэри не терпелось познакомиться с ним.
– Он такой красивый, Мэй-Ри, такой очаровательный! А как он умеет смешить! Он самый замечательный брат во всем мире. Ты в него моментально влюбишься, вот увидишь.
Глава 11
Приближаясь к дому, Мэри услышала мужские голоса и смех.
Она остановилась, внезапно осознав, что лицо у нее потное, а платье – обноски из гардероба Жанны – плохо сидит. Она обтерла лицо носовым платком, затем с его же помощью стряхнула пыль с платья. Приведя себя, насколько возможно, в порядок, она, тем не менее, не двинулась с места. Ей было страшно.
«Не будь такой нюней, Мэри Макалистер, – внушала она себе. – Они же всего-навсего люди. А кроме того, никто и не собирается обращать на тебя внимание. Ну-ка, бери ноги в руки и марш туда!»
Но все же она не могла шелохнуться. До сих пор Мэри встречала очень мало мужчин и не знала, как вести себя с ними. «Это все Жанна виновата, – подумала она. – Знай только и говорит о нежностях, поклонниках, залогах любви. Это из-за нее я нервничаю. У меня ноги подкашиваются. И если я немедленно не поднимусь по этим ступенькам и не войду в комнату, то через минуту вообще разучусь ходить. Жаль только, что у меня такой разгоряченный и растрепанный вид!»
Но несмотря на все ее страхи, юное сердце Мэри билось с радостным волнением, отчаянно стремясь быть допущенным в мир флирта, влечений, встреченных взоров, постижения некоей особой, несказанной сердечной связи. И вот ее левая нога сделала неуверенный, нетвердый шаг вперед, потом шагнула и правая, а затем ноги проворно прошли остальную часть тропки и взлетели по лестнице на широкую, тенистую веранду.
Мэри остановилась у высоких застекленных дверей, ведущих в столовую, и чуть посторонилась, прежде чем войти. Она осторожно повернула голову и с любопытством заглянула внутрь: сколько же там людей, сможет ли она узнать Филиппа по описанию Жанны и, наконец, где же сама Жанна? Среди других голосов Мэри расслышала ее смех – звонкий и чистый, как звон хрустального графина о бокалы. Этот звон тоже доносился из комнаты. Ее глаза нашли Жанну совсем неподалеку. Мэри глубоко вдохнула и шагнула через порог. Но тут она увидела стоящего рядом с Жанной мужчину. Высокого и стройного, в белых брюках для верховой езды и легком черном сюртуке. Он чуть наклонился, чтобы лучше расслышать слова Жанны. Взор Мэри остановился на нем в то мгновение, когда он выпрямился в полный рост, откинул голову назад и рассмеялся.
Это был он. Тот самый мужчина, которого она увидела с палубы парохода, тот, кто спас ее от хулигана в ужасную, кошмарную ночь в Новом Орлеане. Тот, чье лицо и фигура возникали в ее сознании всякий раз, когда Жанна вздыхала и говорила о любви. «Мне, должно быть, все это просто чудится», – сказала Мэри про себя. Но голос его был отчетлив, глубок и силен, в нем слышался едва сдерживаемый смех. Она отчетливо слышала этот голос. Все другие голоса в комнате сливались в неясный шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144