Она резко встала, глаза ее были прикрыты:
— Пойдем в гостиную?
Киф прошел за ней в другую комнату, не зная, как восстановить ушедшую доверительность. Было совершенно очевидно, что она не хочет говорить о Райле. Каким-то образом он был частью ее проблемы.
Киф сел в голубое кресло. Она остановилась перед камином, чтоб подбросить полено в огонь, а потом села в такое же кресло напротив.
— Ты действительно веришь в то, что у нас нет выбора, — что мы не властны изменить наши собственные судьбы? — спросил он, стараясь возобновить прерванную беседу.
— Нет, мы сами выбираем себе судьбу, — медленно ответила она, — но я также думаю, что иногда… мы… оказываемся в ситуациях, в которых не можем выбирать. И еще — и это действительно так — иногда мы не знаем всего, а потому не можем решить, какое яблоко — самое лучшее. — Взгляд ее говорил о том, что ею владели несчастливые воспоминания. Она больше разговаривала сама с собой, нежели с ним. — Некоторые вещи — некоторые чувства — просто слишком поглощают, подавляют. Они не оставляют пространства для выбора. И что-то просто… происходит, и нет никакой возможности остановить это «что-то». Оно просто… происходит вне зависимости от наших желаний. — Она замолчала, глаза ее уставились на огонь.
Спустя довольно долгое время она продолжила:
— Понимаешь, я думаю, что чувство может быть таким сильным, что ему просто необходим выход, и неважно, к какому несчастью этот выход может привести. И иногда — хотя, возможно, только единожды в жизни — сокрушительная эмоция просто берет нас в плен и не оставляет никакого выбора.
— Какая эмоция, Джинкс?
. — Любовь. — Она пожала плечами. — Возможно, ненависть.
Перед глазами Кифа возникла картина, которую он видел сквозь окошечко фотоаппарата в тот жаркий июльский день, — картина разрушения поезда и осколков, взлетающих в яркое летнее небо.
— Так ты полагаешь, что ненависть может извинить дьявольский поступок, который невозможно простить? — спросил он.
— Нет, не извинить, нет. Объяснить причину, возможно.
— И ненависть не оставляет выбора? — Он вскочил. — Ненависть может позволить человеку совершить зверство, а потом сказать: «Я не имел выбора, потому что ненавидел?» — Он не хотел давать выход своим чувствам, но не мог смолчать. Ничто не могло извинить или объяснить поступок Карра. Ничто. Как смеет она предполагать, что Карром овладела слишком сильная эмоция и он не смог совладать с ней?
Снова она пожала плечами:
— Я не очень-то много понимаю в ненависти. Я только думаю, что ненависть может подчас быть очень сильной. Про любовь я точно это знаю. Наверное, существует много эмоций, которые могут взять человека в плен, — жадность, злость, страх.
— Ты хочешь сказать, что сильные эмоции разрушают человеческую жизнь?
— Нет, о нет. Просто чем сильнее эмоция, тем больше вероятность того, что ты можешь сорвать не то яблоко с маминого дерева и получить по ошибке гнилое.
— А как же инстинкт? Интуиция? Не думаешь ли ты, что инстинкт помогает нам принять верное решение? Что он может увести нас с неверной тропы? — Он заходил по комнате. — Инстинкт и воспитание. Мне кажется, что это очень важные факторы в жизни. Уметь отличить хорошее от плохого — ведь это необходимо, Джинкс. Я не хочу сказать, что мы не поступаем иногда плохо. Но, делая неверный шаг, мы знаем, что он неверен, и больше уже не повторяем его. Ведь только так мы взрослеем, не правда ли? — Голос его стал жестче. — Только мне кажется, что некоторые люди взрослеют и все-таки не понимают разницу между хорошим и плохим.
— Да, наверное, ты прав, — сказала она, — но тут есть еще один момент, Киф. Что, если то плохое, что ты сделал, ты не мог не сделать? Если недостаточно просто сказать: «Я никогда не сделаю этого снова?» Что, если уже слишком поздно?
Он подумал: что же за ужасный грех она совершила, что никак не может себе простить? Он снова сел напротив нее и стал смотреть, как блики от огня танцуют на ее прекрасном изможденном лице.
Наконец она, похоже, сумела справиться с охватившими ее чувствами. Она наклонилась вперед и улыбнулась ему.
— Ну, я имела достаточно времени, чтоб подумать об эмоциях, Киф. А охватывала ли тебя когда-либо сильная — действительно сильная — эмоция?
— Я познал горе, — сказал он, — горе столь глубокое, что я думал, время никогда не залечит мою рану.
— О, Киф, извини. Конечно.
— Но время залечило рану. Потеря мамы, и отца, и Райля образовали в моей жизни пустоты, которые никогда не будут заполнены, но я научился радоваться, несмотря на . потерю. — Он посмотрел прямо ей в глаза и понял, что она также чувствовала глубокое горе. — И я познал ненависть, — продолжил он, голос его упал почти до шепота. — Ненависть, которая чуть было не поглотила меня. Но и с ней я научился справляться. Я понял, что если не справлюсь с ней, то она покалечит меня так же, как покалечила ненавистного мне человека. — Он замолк, боясь, что слишком много сказал, но она, по-видимому, опять была поглощена своими мыслями.
— А любовь, Киф? — мягко спросила она. — Ты уже понял, как сильно может покалечить любовь?
— Покалечить? Она не ответила.
— Если ты имеешь в виду, есть ли у меня девушка, то ответ — нет. Но я люблю тебя и всех, кого мы потеряли. — Руки ее теребили платок. — И я благодарю Бога за то, что Райль не был для меня полностью потерян в последние годы — он, по крайней мере, пишет. — Он специально бросил ей приманку, стараясь спровоцировать реакцию, и преуспел в этом.
Она быстро взглянула на часы, стоящие на полке камина, и вскочила.
— Я как раз собиралась покормить Элисон ленчем, когда ты пришел, — сказала она, вертя платок в тонких пальцах. — Как мило было с твоей стороны зайти, Киф, было так приятно поговорить с тобой.
«Зайти, сказала она. Как будто он не проехал три тысячи миль, чтобы увидеть ее!»
Она вежливо протянула руку, словно говорила «до свидания» случайному знакомому.
Он взял ее тонкую руку и с намерением посмотрел ей в глаза.
— Ты ведь не отошлешь меня, не дав даже увидеть Элисон, правда? Не дав мне увидеть мою собственную племянницу?
Она отняла у него руку и сказала с горечью:
— Ты точно такой же, как и все, правда? Ты что — думаешь, что она чудо природы? Ты что, тоже хочешь смотреть на нее и хихикать? — Голос ее сорвался, и она быстро повернулась к нему спиной. По ее поникшим плечам и легкому наклону головы он понял, что она борется со слезами.
— О, Джинкс, что случилось с тобой, что ты обвиняешь меня в том, что я могу смеяться твоему горю?
— Уходи, Киф. Просто уйди и оставь нас в покое.
— Почему, Джинкс? Почему? — Он коснулся ее плеча. — Ты помогла мне. Дай я помогу теперь тебе.
Она обернулась, и он увидел муку и отчаяние на ее лице.
— Уходи! — крикнула она, невыразимая боль слышалась в ее голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69