Даже вино ее не брало. Она могла притворяться, что напилась, но опытные в этом деле слуги мои сразу замечали ложь и лишь подыгрывали хозяйке, радуясь возможности под шумок стащить лишнюю бутылку из подвала или кусок копченого окорока. А Лючию она выделила из всей дворни только для того, чтобы всем казалось, что вот кто-кто, а эта молоденькая стерва сумела удовлетворить синьору — и за это синьора подарила ей дворянство и землю, потому все желающие могут попытаться сделать тоже с графиней Аламанти — и будут также щедро награждены.
— Так ты думаешь, что Лючия — не колдунья? — спросил муж ключницы, когда та выговорившись, окончательно успокоилась и замолчала.
— Все мужики — дураки, — резонно заметила ключница. — Какое там колдовство? Ты что — двойняшек никогда не видел?
— Так ты хочешь сказать?…
— Я не хочу сказать, а говорю! — рявкнула ключница. — У синьора Аламанти было две дочери. Одну он признал и сделал наследницей, а другую держал долгие годы в темнице. Потом нашелся человек, который нашел двойняшку — и переменил сестер. Настоящая наша госпожа стала жить в заточении, а сестра стала жить в замке под ее именем. Потом синьора София вырвалась из узилища, а свою сестру упрятала назад. Неужели не ясно?
Муж ключницы растерянно засопел и ответил:
— По правде говоря, не совсем. Как сестра ее вышла на волю и спрятала в тюрьме синьору? И как потом синьора сама вышла из тюрьмы? В одиночку такого сделать нельзя.
— А она и не в одиночку, — ответила ключница. — Ей Игнатио помог.
— Игнатио? Да он же дурак!
— Вот потому и помог, что дурак.
Признаться, в этот момент разговора ключницы с мужем и я слегка опешила. Деревенский дурак Игнатио, не имеющий отношения к узурпаторше абсолютно никакого, несчастный недоносок, вина которого была лишь в том, что он надругался над трупом убитой мною Лючии, а потом был убит мною же, возрождался в памяти людской в виде легенды, как герой, как фигура, достойная внимания человеческого и понимания его поступков. Так, должно быть, в старину рождались мифы о героях, за спиной которых стояла лишь болтовня людей недалеких и не понимающих ни в чем ничего.
И, словно в ответ на мои мысли, ключница продолжила:
— Ты помнишь, что настоящая синьора застала дурачка с изнасилованной им прежней Лючией? Ты думаешь, почему он надругался над служанкой? Потому что он любил ту синьору Софию, которая нам и не синьора, а ее сестра и узница. Он знал, что узница заняла место синьоры и ревновал ее к Лючии, которую ложная синьора будто бы любила больше остальных и дала ей дворянство. Вот он и решил проверить: действительно ли Лючия лучше остальных женщин замка? Он ведь почти всех служанок перепробовал, ты же знаешь.
Муж ключницы согласно хмыкнул, а та продолжила:
— А настоящая синьора увидела насилие и убила Игнатио. Она ведь не знала, что дурак выпустил ее сестру на волю. Понял теперь?
Запутавшийся в словах жены осел только промямлил, что вторая Лючия призналась в подвале под пытками в том, что она — ведьма, предложил прекратить разговор и спать.
Довольная произведенным на мужа эффектом ключница согласилась на это предложение. А я поняла, что эта нелепая во всех отношениях история, в основе которой лежит временная накладка, неправильно оцененные события и, что самое главное, наличие двух служанок с одинаковыми именами, будет завтра передана слугам замка, вынесется в деревню, а там и разнесется по всему герцогству Савойскому и достигнет Рима, обелив меня настолько, что я в глазах толпы превращусь в жертву едва ли не заговора, в котором уже через день дурак превратится в какого-нибудь представителя знатного семейства, решившегося жениться на спасенной из узилища замка Аламанти двойняшке моей, а две обычные блудливые твари сольются в одну и будут вскоре названы знатной дамой Лючией, которая помогала Игнатио в его хитроумном замысле, но, как водится это с героинями, погибла в неравной схватке с несравненной Софией Аламанти.
— Люди мыслят готовыми образами и знакомыми им историями, хотя и сами не замечают этого, — говорил мне покойный отец. — Ты, София, должна понимать, что мало думать самостоятельно, отлично от толпы, надо и предвосхищать мнение и суждения людей, помогать им творить легенды, нужные тебе, пусть даже совершенно лживые. Ты — Аламанти, ты выше истины.
На следующее утро я отправила ключницу на помощь чесальщицам шерсти — ста сорока шести бабам, сидящим в полутемном помещении с утра до вечера и от нудоты перемалывающим кости всем, а всего больше — своей синьоре. А на следующий день всех сто сорок шесть разослала по рынкам сел и городов герцогства с приказом узнать цены отдельно на шерсть-ровницу и на пряжу. Лишь ключницу оставила дома.
Недели не прошло, как прибыл из Рима палач священной консистории с предписанием немедленно казнить колдунью Лючию, покушавшуюся на жизнь несравненной Софии Аламанти за подписью самого кардинала Марциано, известного на весь мир дьяволоборца и воистину святого человека. Палача отвели в подземелье, где его взору предстало полубезумное, изможденное существо, висящее на вбитых в стену цепях, беспрерывно повторяющее, что оно — слуга Вельзевула, желает очистить тело и душу свою огнем, чтобы не попасть в Геену огненную. Когда же существо это отковали от кандалов и поволокли наружу, чтобы там палач принял решение: действительно ли сжечь ведьму или отрубить ей голову? — Лючия, ощутив удар солнечного луча в лицо, закричала от боли и, вытянувшись струной, испустила дух. О чем и сообщил мне опечаленный несостоявшейся казнью палач.
— Зря проехал, синьора, — признался он на мой вопрос отчего он такой грустный. — Теперь мне не заплатят.
Я велела мажордому дать палачу половину золотого дуката — цену шестидесяти казней.
— За то, что ты запоздал с приездом, — объяснила потрясенному моей щедростью слуге дьяволоборца. — Душа ее попадет в ад, а мои руки остались чисты.
Слова мои были, конечно, услышаны, и разнесены по всей Италии едва ли не в тот же день: несравненная София в бесконечной милости своей посочувствовала покушающейся на ее жизнь злодейке. Просто удивительно, как порой людская молва переиначивает не только слова, сказанные нами, но даже самый смысл служения палача святой консистории. По законам святой инквизиции за слова мои меня же следовало сжечь за сочувствие к еретичке, но сам факт, что их произнесла графиня Аламанти, облекло эти слова в броню святости.
Господи! Что за глупое существо ты сотворил — человека?
Только отправив палача домой и нагрузив его телегу каплунами да окороками, предназначенными в дар кардиналу Марциано, я пришла к решению, что все основные дела в замке мною сделаны, пора идти в лес и поговорить с его хозяином о том, что мне делать дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Так ты думаешь, что Лючия — не колдунья? — спросил муж ключницы, когда та выговорившись, окончательно успокоилась и замолчала.
— Все мужики — дураки, — резонно заметила ключница. — Какое там колдовство? Ты что — двойняшек никогда не видел?
— Так ты хочешь сказать?…
— Я не хочу сказать, а говорю! — рявкнула ключница. — У синьора Аламанти было две дочери. Одну он признал и сделал наследницей, а другую держал долгие годы в темнице. Потом нашелся человек, который нашел двойняшку — и переменил сестер. Настоящая наша госпожа стала жить в заточении, а сестра стала жить в замке под ее именем. Потом синьора София вырвалась из узилища, а свою сестру упрятала назад. Неужели не ясно?
Муж ключницы растерянно засопел и ответил:
— По правде говоря, не совсем. Как сестра ее вышла на волю и спрятала в тюрьме синьору? И как потом синьора сама вышла из тюрьмы? В одиночку такого сделать нельзя.
— А она и не в одиночку, — ответила ключница. — Ей Игнатио помог.
— Игнатио? Да он же дурак!
— Вот потому и помог, что дурак.
Признаться, в этот момент разговора ключницы с мужем и я слегка опешила. Деревенский дурак Игнатио, не имеющий отношения к узурпаторше абсолютно никакого, несчастный недоносок, вина которого была лишь в том, что он надругался над трупом убитой мною Лючии, а потом был убит мною же, возрождался в памяти людской в виде легенды, как герой, как фигура, достойная внимания человеческого и понимания его поступков. Так, должно быть, в старину рождались мифы о героях, за спиной которых стояла лишь болтовня людей недалеких и не понимающих ни в чем ничего.
И, словно в ответ на мои мысли, ключница продолжила:
— Ты помнишь, что настоящая синьора застала дурачка с изнасилованной им прежней Лючией? Ты думаешь, почему он надругался над служанкой? Потому что он любил ту синьору Софию, которая нам и не синьора, а ее сестра и узница. Он знал, что узница заняла место синьоры и ревновал ее к Лючии, которую ложная синьора будто бы любила больше остальных и дала ей дворянство. Вот он и решил проверить: действительно ли Лючия лучше остальных женщин замка? Он ведь почти всех служанок перепробовал, ты же знаешь.
Муж ключницы согласно хмыкнул, а та продолжила:
— А настоящая синьора увидела насилие и убила Игнатио. Она ведь не знала, что дурак выпустил ее сестру на волю. Понял теперь?
Запутавшийся в словах жены осел только промямлил, что вторая Лючия призналась в подвале под пытками в том, что она — ведьма, предложил прекратить разговор и спать.
Довольная произведенным на мужа эффектом ключница согласилась на это предложение. А я поняла, что эта нелепая во всех отношениях история, в основе которой лежит временная накладка, неправильно оцененные события и, что самое главное, наличие двух служанок с одинаковыми именами, будет завтра передана слугам замка, вынесется в деревню, а там и разнесется по всему герцогству Савойскому и достигнет Рима, обелив меня настолько, что я в глазах толпы превращусь в жертву едва ли не заговора, в котором уже через день дурак превратится в какого-нибудь представителя знатного семейства, решившегося жениться на спасенной из узилища замка Аламанти двойняшке моей, а две обычные блудливые твари сольются в одну и будут вскоре названы знатной дамой Лючией, которая помогала Игнатио в его хитроумном замысле, но, как водится это с героинями, погибла в неравной схватке с несравненной Софией Аламанти.
— Люди мыслят готовыми образами и знакомыми им историями, хотя и сами не замечают этого, — говорил мне покойный отец. — Ты, София, должна понимать, что мало думать самостоятельно, отлично от толпы, надо и предвосхищать мнение и суждения людей, помогать им творить легенды, нужные тебе, пусть даже совершенно лживые. Ты — Аламанти, ты выше истины.
На следующее утро я отправила ключницу на помощь чесальщицам шерсти — ста сорока шести бабам, сидящим в полутемном помещении с утра до вечера и от нудоты перемалывающим кости всем, а всего больше — своей синьоре. А на следующий день всех сто сорок шесть разослала по рынкам сел и городов герцогства с приказом узнать цены отдельно на шерсть-ровницу и на пряжу. Лишь ключницу оставила дома.
Недели не прошло, как прибыл из Рима палач священной консистории с предписанием немедленно казнить колдунью Лючию, покушавшуюся на жизнь несравненной Софии Аламанти за подписью самого кардинала Марциано, известного на весь мир дьяволоборца и воистину святого человека. Палача отвели в подземелье, где его взору предстало полубезумное, изможденное существо, висящее на вбитых в стену цепях, беспрерывно повторяющее, что оно — слуга Вельзевула, желает очистить тело и душу свою огнем, чтобы не попасть в Геену огненную. Когда же существо это отковали от кандалов и поволокли наружу, чтобы там палач принял решение: действительно ли сжечь ведьму или отрубить ей голову? — Лючия, ощутив удар солнечного луча в лицо, закричала от боли и, вытянувшись струной, испустила дух. О чем и сообщил мне опечаленный несостоявшейся казнью палач.
— Зря проехал, синьора, — признался он на мой вопрос отчего он такой грустный. — Теперь мне не заплатят.
Я велела мажордому дать палачу половину золотого дуката — цену шестидесяти казней.
— За то, что ты запоздал с приездом, — объяснила потрясенному моей щедростью слуге дьяволоборца. — Душа ее попадет в ад, а мои руки остались чисты.
Слова мои были, конечно, услышаны, и разнесены по всей Италии едва ли не в тот же день: несравненная София в бесконечной милости своей посочувствовала покушающейся на ее жизнь злодейке. Просто удивительно, как порой людская молва переиначивает не только слова, сказанные нами, но даже самый смысл служения палача святой консистории. По законам святой инквизиции за слова мои меня же следовало сжечь за сочувствие к еретичке, но сам факт, что их произнесла графиня Аламанти, облекло эти слова в броню святости.
Господи! Что за глупое существо ты сотворил — человека?
Только отправив палача домой и нагрузив его телегу каплунами да окороками, предназначенными в дар кардиналу Марциано, я пришла к решению, что все основные дела в замке мною сделаны, пора идти в лес и поговорить с его хозяином о том, что мне делать дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38