Мистер Нуль торопился.
— Я скажу тебе правду. Капитан, наверное, не очень-то будет мною доволен, если придет сюда и застанет тебя живым и невредимым. Видишь ли какое дело, это неудобно, понимаешь? Тебе теперь все известно. Про наш фрахт, я хочу сказать. Да если бы ты и не знал, все равно нельзя тебя отпустить на берег. Тебя станут расспрашивать, как это такое ты остался жив, и рано или поздно докопаются до «Необузданного» и захотят нас посетить, ну, там вопросы задать или медали вручить, мало ли, и, может быть, у кого-нибудь из этих людей окажется нюх, и он учует, что у нас тут за рыбка в трюме, если ты меня понимаешь, и нас накроют, по чистой случайности, как всегда у людей, и — пуфф! — всей лавочке конец.
Питер Вагнер кивнул.
— Другими словами, капитан попросил меня... Работка, конечно, не в моем вкусе — я человек науки, и семейный к тому же. Но я на службе, знаешь ли, зарплату получаю. Когда твой капитан велит тебе, чтобы, скажем, дело Икс было сделано, ты, если местом дорожишь, берешь этот Икс и делаешь. То есть я, понятно, не убийца, боже избави! — Он вскинул руки, даже мысли такой не допуская. — Просто я подумал, если тебе все равно самому так хочется, то есть если ты, по здравом размышлении, вышел нынче ночью на мост... Ты меня понимаешь?
Питер Вагнер задумчиво посмотрел на угрей.
— Вообще-то у меня расчет был, что ты спросонья подымешься, захочешь сделать шаг...
Теперь ему стали понятны связанные ноги. Если бы все сошло как надо, он бы встал и упал прямо на угрей. И никогда бы не узнал, чем его шарахнуло. В этом было даже что-то трогательное. Нуль был человек странный, безусловно странный, но не лишенный особой, своеобразной гуманности. Большинству людей она свойственна, если поближе присмотреться. В том-то, собственно, и вся грусть. Но додумать свою мысль до конца Питер Вагнер не успел. Мистер Нуль говорил все быстрее, руки его порхали, как две птицы, то в стороны, то друг к другу, чтобы щелкнуть костяшками. Он боялся. Боялся капитана, это ясно. Бедняга, подумал Питер Вагнер. Интересно, что у него за семья. Впрочем, размышлять об этом тоже не было времени.
— Так что, если б ты согласился избавить нас всех от уймы неприятностей, — торопливо бормотал мистер Нуль, глядя на него умоляющими глазами... — Если бы ты пожелал на один краткий миг в своей жизни стать настоящим американцем, слугой ближних в высшем смысле...
Ключ в замке повернулся, дверь скрипя отворилась. Питер Вагнер бросил последний взгляд на угрей. Нет, он не мог — вот так, даже не вздохнув полной грудью. Немыслимо. И было уже поздно. С порога на них смотрел ужасный старик, недоуменно, яростно, с такой злобной силой нажимая на трость, словно стараясь во что бы то ни стало ее сломать. Потом медленными, неверными шагами он прошел внутрь каюты и вперил взгляд сначала в Питера Вагнера, потом в мистера Нуля. Питер Вагнер попятился к угрям.
— Что это такое? — по-жабьи квакнул старик.
— Ничего, сэр, — ответил мистер Нуль.
Капитан опять перевел взгляд на Питера Вагнера. Но в это время появились остальные двое: женщина Джейн и мускулистый детина с добрым, глубоко огорченным лицом. Он сразу понял, что эти двое не посвящены в замысел капитана. В них заключалась его надежда на спасение; но только вот желает ли он спасения? Он посмотрел на женщину: у нее была нежная квадратная челюсть, ковбойская грация, синие журнальные глаза и бабушкины очки — и с внезапной решимостью остановил выбор на угрях.
Капитан не сводил с него глаз, тлеющих, как два костра на городской свалке. Решено, он это сделает. Пусть они выбросят его в море, как пригорелую жареную картошку.
Прижав ладонь к сердцу и возведя очи горе, Питер Вагнер произнес:
— Прощай, жестокий мир! Еще один моряк-скиталец идет ко дну.
— Ты моряк? — крякнул капитан и прищурился.
— Служил в торговом флоте.
Тут все четверо будто по команде бросились на него, и, как он ни тянул руки, все-таки до ближайшего угря достать не сумел.
6
ВИДЕНИЕ ПИТЕРА ВАГНЕРА
— Благослови тебя бог, моряк, — проревел капитан и довольно ощутимо шлепнул его по спине.
Салли подняла глаза от книги. Пахло стряпней. Неужто время обедать? Слышно, как брат топчется по кухне, как мяучит кошка — верно, трется о его ноги. Минуту поколебавшись, она положила книжку на столик, сунула ноги в шлепанцы и сходила наверх, принесла три яблока. Положила яблоки рядом с книгой, воспользовалась судном, потом задвинула его подальше с глаз и, подойдя к двери, припала к филенке ухом. Джеймс опять насвистывал, как и утром, когда уходил в коровник. Она нахмурила брови. «Ладно, мы еще посмотрим», — грозно сведя глаза к переносице, произнесла она вслух слегка нараспев, будто на сцене. И сама улыбнулась: до чего здорово у нее получилась ведьма. Ей сразу припомнилось, как ее подруга Рут Томас читает детишкам в библиотеке разные злодейские стишки. У нее такое выразительное лицо. Захочет — сделает идиотскую физиономию, захочет — жадную, захочет — чванливую, она что угодно может представить своим лицом. Про волка, например, начнет читать, так и глаза скосит, и клыки у нее вроде даже вырастают:
Волк — это сторож отличный,
Один недостаток есть:
Всех, кого сторожит (и вас лично),
Он считает возможным
Есть.
У Рут и ее мужа Эда была избушка — нечто вроде охотничьего домика — в горах, выше Восточного Арлингтона. Эд — он из тех преуспевающих фермеров, которые могут себе позволить при желании отлучиться на какое-то время, и бывало, они с Горасом, а иной раз еще Эстелл и Феррис Паркс приезжали к ним туда на денек-другой. Случалось, по вечерам они пели. У Эда Томаса, говорить нечего, голос замечательный. Этот валлиец поет круглый день: и на тракторе в поле, и в коровнике за дойкой, и в ванне у себя, и на два голоса с женой, когда едет в машине. «И в церковь все норовит проскользнуть, если в двери хоть щелку оставят, — смеялась над мужем Рут, она вообще большая шутница, — оглянуться на успеешь, а он уже листает сборник гимнов и горло настраивает: ля-а-а!» У Ферриса, высокого, видного мужа Эстелл, был бас, жидковатый, конечно, если сравнить с Эдом, но все равно приятный. У Гораса голос был обыкновенный. Салли улыбнулась. Электричество Томасы в избушку не провели. У них висели большие китайские фонари, ну и, конечно, свечи были. Усядутся они вшестером на широкой веранде летним теплым вечером, рядом в темноте река слышно как плещет — это рыба в ней играет, там рыбы столько было, — они с Горасом за руки держатся, и Феррис с Эстелл тоже, а Эд говорит о чем-нибудь: о погоде, о том, что повидал. Так, как он, никто не умеет говорить о погоде. Прямо как стихи. Расскажет и о том, как выдры в реке резвятся — большие, с собаку ростом, по его словам, — или опишет приход осени в леса, или говорит о прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
— Я скажу тебе правду. Капитан, наверное, не очень-то будет мною доволен, если придет сюда и застанет тебя живым и невредимым. Видишь ли какое дело, это неудобно, понимаешь? Тебе теперь все известно. Про наш фрахт, я хочу сказать. Да если бы ты и не знал, все равно нельзя тебя отпустить на берег. Тебя станут расспрашивать, как это такое ты остался жив, и рано или поздно докопаются до «Необузданного» и захотят нас посетить, ну, там вопросы задать или медали вручить, мало ли, и, может быть, у кого-нибудь из этих людей окажется нюх, и он учует, что у нас тут за рыбка в трюме, если ты меня понимаешь, и нас накроют, по чистой случайности, как всегда у людей, и — пуфф! — всей лавочке конец.
Питер Вагнер кивнул.
— Другими словами, капитан попросил меня... Работка, конечно, не в моем вкусе — я человек науки, и семейный к тому же. Но я на службе, знаешь ли, зарплату получаю. Когда твой капитан велит тебе, чтобы, скажем, дело Икс было сделано, ты, если местом дорожишь, берешь этот Икс и делаешь. То есть я, понятно, не убийца, боже избави! — Он вскинул руки, даже мысли такой не допуская. — Просто я подумал, если тебе все равно самому так хочется, то есть если ты, по здравом размышлении, вышел нынче ночью на мост... Ты меня понимаешь?
Питер Вагнер задумчиво посмотрел на угрей.
— Вообще-то у меня расчет был, что ты спросонья подымешься, захочешь сделать шаг...
Теперь ему стали понятны связанные ноги. Если бы все сошло как надо, он бы встал и упал прямо на угрей. И никогда бы не узнал, чем его шарахнуло. В этом было даже что-то трогательное. Нуль был человек странный, безусловно странный, но не лишенный особой, своеобразной гуманности. Большинству людей она свойственна, если поближе присмотреться. В том-то, собственно, и вся грусть. Но додумать свою мысль до конца Питер Вагнер не успел. Мистер Нуль говорил все быстрее, руки его порхали, как две птицы, то в стороны, то друг к другу, чтобы щелкнуть костяшками. Он боялся. Боялся капитана, это ясно. Бедняга, подумал Питер Вагнер. Интересно, что у него за семья. Впрочем, размышлять об этом тоже не было времени.
— Так что, если б ты согласился избавить нас всех от уймы неприятностей, — торопливо бормотал мистер Нуль, глядя на него умоляющими глазами... — Если бы ты пожелал на один краткий миг в своей жизни стать настоящим американцем, слугой ближних в высшем смысле...
Ключ в замке повернулся, дверь скрипя отворилась. Питер Вагнер бросил последний взгляд на угрей. Нет, он не мог — вот так, даже не вздохнув полной грудью. Немыслимо. И было уже поздно. С порога на них смотрел ужасный старик, недоуменно, яростно, с такой злобной силой нажимая на трость, словно стараясь во что бы то ни стало ее сломать. Потом медленными, неверными шагами он прошел внутрь каюты и вперил взгляд сначала в Питера Вагнера, потом в мистера Нуля. Питер Вагнер попятился к угрям.
— Что это такое? — по-жабьи квакнул старик.
— Ничего, сэр, — ответил мистер Нуль.
Капитан опять перевел взгляд на Питера Вагнера. Но в это время появились остальные двое: женщина Джейн и мускулистый детина с добрым, глубоко огорченным лицом. Он сразу понял, что эти двое не посвящены в замысел капитана. В них заключалась его надежда на спасение; но только вот желает ли он спасения? Он посмотрел на женщину: у нее была нежная квадратная челюсть, ковбойская грация, синие журнальные глаза и бабушкины очки — и с внезапной решимостью остановил выбор на угрях.
Капитан не сводил с него глаз, тлеющих, как два костра на городской свалке. Решено, он это сделает. Пусть они выбросят его в море, как пригорелую жареную картошку.
Прижав ладонь к сердцу и возведя очи горе, Питер Вагнер произнес:
— Прощай, жестокий мир! Еще один моряк-скиталец идет ко дну.
— Ты моряк? — крякнул капитан и прищурился.
— Служил в торговом флоте.
Тут все четверо будто по команде бросились на него, и, как он ни тянул руки, все-таки до ближайшего угря достать не сумел.
6
ВИДЕНИЕ ПИТЕРА ВАГНЕРА
— Благослови тебя бог, моряк, — проревел капитан и довольно ощутимо шлепнул его по спине.
Салли подняла глаза от книги. Пахло стряпней. Неужто время обедать? Слышно, как брат топчется по кухне, как мяучит кошка — верно, трется о его ноги. Минуту поколебавшись, она положила книжку на столик, сунула ноги в шлепанцы и сходила наверх, принесла три яблока. Положила яблоки рядом с книгой, воспользовалась судном, потом задвинула его подальше с глаз и, подойдя к двери, припала к филенке ухом. Джеймс опять насвистывал, как и утром, когда уходил в коровник. Она нахмурила брови. «Ладно, мы еще посмотрим», — грозно сведя глаза к переносице, произнесла она вслух слегка нараспев, будто на сцене. И сама улыбнулась: до чего здорово у нее получилась ведьма. Ей сразу припомнилось, как ее подруга Рут Томас читает детишкам в библиотеке разные злодейские стишки. У нее такое выразительное лицо. Захочет — сделает идиотскую физиономию, захочет — жадную, захочет — чванливую, она что угодно может представить своим лицом. Про волка, например, начнет читать, так и глаза скосит, и клыки у нее вроде даже вырастают:
Волк — это сторож отличный,
Один недостаток есть:
Всех, кого сторожит (и вас лично),
Он считает возможным
Есть.
У Рут и ее мужа Эда была избушка — нечто вроде охотничьего домика — в горах, выше Восточного Арлингтона. Эд — он из тех преуспевающих фермеров, которые могут себе позволить при желании отлучиться на какое-то время, и бывало, они с Горасом, а иной раз еще Эстелл и Феррис Паркс приезжали к ним туда на денек-другой. Случалось, по вечерам они пели. У Эда Томаса, говорить нечего, голос замечательный. Этот валлиец поет круглый день: и на тракторе в поле, и в коровнике за дойкой, и в ванне у себя, и на два голоса с женой, когда едет в машине. «И в церковь все норовит проскользнуть, если в двери хоть щелку оставят, — смеялась над мужем Рут, она вообще большая шутница, — оглянуться на успеешь, а он уже листает сборник гимнов и горло настраивает: ля-а-а!» У Ферриса, высокого, видного мужа Эстелл, был бас, жидковатый, конечно, если сравнить с Эдом, но все равно приятный. У Гораса голос был обыкновенный. Салли улыбнулась. Электричество Томасы в избушку не провели. У них висели большие китайские фонари, ну и, конечно, свечи были. Усядутся они вшестером на широкой веранде летним теплым вечером, рядом в темноте река слышно как плещет — это рыба в ней играет, там рыбы столько было, — они с Горасом за руки держатся, и Феррис с Эстелл тоже, а Эд говорит о чем-нибудь: о погоде, о том, что повидал. Так, как он, никто не умеет говорить о погоде. Прямо как стихи. Расскажет и о том, как выдры в реке резвятся — большие, с собаку ростом, по его словам, — или опишет приход осени в леса, или говорит о прошлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130