Так, как он думает и считает нужным. Он поведает людям о своей Литве, какой не знает мир, о ее трагедии, о неслыханном и упрямом до бессмыслицы героизме, старательно замалчиваемом и предаваемом забвению. Пусть узнают люди и содрогнутся. Снимут шапки в благоговейном молчании перед этим маленьким, но великим народом. Никто об этом лучше не расскажет.
Но кому? Кто прочтет его? Кто издаст книгу? В этой стране — никто. Он обречен на немоту и безвестность. Писать в стол. Всю жизнь. А после смерти? Что-то может измениться в мире. Ничто не вечно. Вечна только красота. Его стихи найдут и они придут к людям. Когда его не будет. Ну и что? Таков удел истинного творца, перешагнувшего свое время. Дай Бог, Господи, чтоб так случилось, и он хоть что-нибудь оставит после себя.
Писать, пока хватит сил. И читать вслух Сигите, своей хорошенькой и диковатой «дочери». Это же прекрасно. Он не один. У него есть читатель. А что еще нужно поэту?
Проснулся Альгис поздно. В окошко слепило солнце, и Альгис распахнул обе створки, не поднимаясь с постели. Соседняя койка пустовала и была аккуратно застлана стареньким покрывалом, а две подушки в изголовье пухло взбиты, с вмятинами в углах и положены одна на другую. Не слышно было голосов, и лишь робкие вздохи моря доносились откуда-то снизу. Альгис вспомнил все. И где находится, и как он сюда попал. И рассмеялся. Счастливым беззаботным смехом. Рассмеялся вслух, потому что в другой комнате зашлепали босые ноги, приоткрылась дверь, и он увидел Сигиту в платьице без рукавов, что он купил в Симферополе. Платье было настолько коротко, что открывало голые ноги выше середины бедер, тонких, но уже крепких и очень женственных. Сигита улыбнулась ему, морща свой короткий носик, и улыбка ее была не застенчивой, как прежде, а открытой и по-детски доброй. В разрезе платья Альгис увидел выступающие выпуклости маленьких грудей — Сигита была без лифчика, и это тоже удивило, его. За ночь с ней произошли перемены. Она освоилась на новом месте, как у себя дома, и на Альгиса смотрела без прежней опасливой почтительности.
— Вставай. Завтрак ждет.
— Ты мне говоришь «ты»?
— А как же дочь должна говорить отцу?
— Верно, верно. Но ведь мы говорим по-литовски, и никто нас не понимает.
— Никого нет в доме. Тася на работе, Тимофей пошел рыбачить.
— Сейчас оденусь.
Альгис ожидал, что она выйдет из комнаты, но Сигита села на край своей постели и смотрела, как он одевается. Нисколько, не смущаясь, с нескрываемым любопытством. Ему даже стало неловко, и он повернулся к ней спиной.
Потом она из железной кружки ему сливала во дворе воду на подставленные ладони, когда он умывался, и Альгис каждый раз перехватывал ее взгляд, какой-то очень взрослый, ласковый и заботливый, бывающий только у матери, когда она помогает умыться своему сыну.
Позавтракав, он предложил Сигите пойти вниз искупаться. Она упрямо мотнула головой.
— Почему?
— Я никого не хочу видеть. А тут мы одни. Альгис глянул.ей в глаза, напряженно застывшие, ждущие ответа, и почувствовал, что его охватывает волнение, давно уже не испытанное им. И даже сердце сжалось в сладком предчувствии. Он отвел глаза. Встал из-за стола и пошел в комнату. Сигита вошла вслед за ним, прикрыла двери и, шагнув к нему, обняла, сцепив пальцы на затылке, неумело и сконфуженно тычась губами в щеку.
— Постой… Сигита… — горячо и прерывисто зашептал он, чувствуя теплый запах ее волос, шуршание ресниц на его носу. — Зачем? Я старше тебя… А ты еще ребенок…
— Я люблю тебя.
— А потом пожалеешь.
— Нет. Не говори больше. Лучше тебя у меня никого в жизни не будет. Я тебе не нравлюсь?
— Очень. Очень. Но…
— Тогда — все!
Она отстранилась от него. Обеими руками схватила низ платья, дернула наверх, обнажая голое тело, и через голову сбросила его на пол в самый угол. Потом, увидев его разгоревшиеся глаза, инстинктивно прикрыла маленькие груди ладонями крест-накрест, но спохватилась и уронила руки.
— Ну как? — почему-то охрипшим шепотом спросила она. — Очень худая, да? Еще не женщина? Тебе неприятно смотреть?
— Ты — богиня. Ты — сама прелесть. С тобой ни одной женщине не сравниться.
— Неправда, — покачала она головой, но так неуверенно, что Альгис почувствовал, как ей сейчас необходимы его слова, чтоб обрести уверенность. И он говорил много, без умолку, волнуясь и путаясь в пуговицах, пока раздевался. А Сигита стояла, белея не тронутым загаром, худеньким, с выступающими под кожей ребрышками, телом, и машинально поглаживая ладонями тонкие крепкие бедра.
Он сбросил на пол матрац со своей койки, потом потянул с ее койки.
— Зачем? — удивилась Сигита.
— Узко. Не поместимся.
— Верно, — согласилась она, опускаясь на колени и помогая ему сложить на полу постель. Маленькие груди с темными кружочками сосков повисли, вытянулись, упруго покачиваясь, и Альгис не выдержал, просунул ей под живот руку, зажал, смял их в ладони, как два мячика, и она упала набок, слабо охнув.
Потом он лежал и курил, стряхивая пепел вместо пепельницы в свою ладонь, а Сигиты уже не было рядом. Из кухни доносился плеск воды. Она застирывала там кровавое пятно на простыне, и Альгис слышал, как она, мурлыча, напевала. Его поразила выдержка и какая-то взрослая самостоятельность Си-гиты. Он был первым мужчиной у нее. Она никого не знала, все ей было внове, но, отдавшись ему, не боялась, и инстинктом угадывала, как себя вести. Она не издала ни стона, не оттолкнула его, хотя он знал и видел, что ей больно и хочется кричать. Но вместо этого она с состраданием и жалостью следила за каждым его движением, стараясь помочь ему, и горячей вспотевшей ладошкой робко поглаживала по спине, словно желая приободрить и успокоить. А сейчас, как будто ей все это привычно, деловито застирывает простыню, убирая все следы свершившегося и еще напевает.
Он еще курил, когда она вернулась и, увидев пепел в его ладони, высыпала в свою ладонь и вытряхнула в окно. С удивительной простотой, непривычной ему деревенской обстоятельностью. Она не жеманилась, не ловила его взгляды, не искала сострадания к себе, как чаще всего бывало у него и с женщинами постарше. Она была естественна в каждом своем движении и, расхаживая перед ним нагишом, нисколько не казалась бесстыдной. Такая она и есть и не умеет притворяться. После той близости, что у них была, ее обнаженное тело принадлежало ему в такой же мере, как и ей, и закрываться, испытывать чувство стыда перед ним, казалось ей нелепым, так же, как до этого стесняться самой себя.
И Альгис почувствовал себя легко. Таким поведением Сигита сняла с него бремя ответственности, которое в другом случае тяготило бы его. Она как бы становилась равным партнером. И он был несказанно благодарен ей, что все сложилось так хорошо, и теперь они действительно вдвоем, связанные не только побегом, но и потребностью друг в друге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58